Виртуальный музей фотографий традиционных резных деревянных наличников.

Геля и Андрей

(В тексте речь об ином доме, нежели на фото. На том резьба была к сожалению уже утрачена)

…Обычно к таким домам ведет хотя бы тропка кошачьих следов, но здесь даже их нет. Двери настежь, сугробий язык тянется через сени, я перепрыгиваю его, оказываюсь в сумраке комнаты. Не знаю, что я здесь ищу, но вот уже который раз, видя открытую дверь пустого дома, я не раздумываю и захожу.

Против обыкновения, здесь вполне чисто и нет ощущения, что дом покидали в спешке, забрав лишь самое необходимое: шкафы пусты, на полу у стены лишь две стопки, видимо оставленных по ненадобности, книг, каждая высотой по колено. У окна стол, на нём неожиданно белая скатерть с вручную вышитыми по краям цветами. Солнце освещает косыми желтыми лучами поверхность, а на ней… чего тут только нет.

Я подхожу ближе.

С дальнего края стола наперебой врут два будильника — один показывает четыре часа, другой — одиннадцать. Рядом с ними — россыпь расчёсок, очки, двое ножниц, несколько круглых железных банок с надписью «вазелин», коробка от аудиокассеты с лезвием «спутник» внутри. А по центру — рассыпавшаяся стопка документов. Беру наобум один, сдуваю пыль, открываю.

Профсоюзный билет.
Рогова Ангелина Карповна, год рождения: 1943…
С фотографии на меня не мигая смотрит усталая женщина лет шестидесяти, в очках и с короткой стрижкой. Взгляд серьёзный, неуютный. Кручу в руках документ (больше всего он напоминает паспорт), замечаю, что на каждой странице по центру ярко выведено «Профсоюзы — школа коммунизма». Усмехаясь кладу билет и беру в руки другую корочку.

В этот раз попадается какая-то учительская награда, но, видно, однажды сильно промокшая, прочесть детали невозможно ни внутри, ни снаружи. Откладываю вправо и достаю нечто похожее на открытку. Однако обманываюсь: это, вероятно, вкладыш к документу. На выцветшем картоне текст: «Тов. Рогова Ангелина Карповна, за ваши заслуги в обучении и коммунистическом воспитании учащихся и многолетний добросовестный труд, Президиум Верховного Совета РСФСР указом от 16 мая 1987 года присвоил Вам почётное звание «Заслуженный учитель школы РСФСР».

Заслуженного учителя, я полагаю, кому попало не давали, то-то её взгляд на профсоюзном билете мне запомнился. «Ученики, мелькает мысль, её наверное боялись…» С каким-то уважением и осторожностью откладываю вкладыш в сторону и принимаюсь читать следующий за ним документ.

Удостоверение номер такой-то.
Тов. Рогова Ангелина Карповна, награжден(а) значком «отличник просвещения СССР». Подписи: Министр просвещения и председатель ЦК профсоюза работников просвещения высшей школы и научных учреждений. 4 ноября 1986 года.

На правой стороне разворота пояснение: «Нагрудным значком «Отличник просвещения СССР» награждаются лучшие учителя, воспитатели, научные работники, организаторы народного образования, … за большие успехи, достигнутые в области народного образования, и активное участие в общественно-политической жизни.»

Из под следующего документа торчит небольшая открытка, вытягиваю её и что-то осыпается с сухим шелестом. Открытка на этот раз оказывается приглашением на свадьбу: простой листок желтоватого картона сложенный вдвое, на манер студенческого билета. Снаружи оттиск «Приглашение», внутри синими чернилами старательно выведено: «Марина Ивановна, Артём Васильевич и Саша, приглашаем вас на торжественный вечер, посвященный нашему бракосочетанию, который состоится 23 июня 1962 года в 15 часов, по адресу: Кострома, улица Машиностроителей 9…
Геля, Андрей»

Я стою в пустом доме и улыбаюсь. Представляю, как в этой самой комнате, тогда ещё вовсе не Ангелина Карповна, а просто Геля подписывала приглашения на свадьбу, как они с Андреем выбирали кого позвать, как, может быть ссорились, мирились, как рассылали потом эти приглашения и как одно, по-видимому, не отправили и оно осталось лежать где-то в ящике на полвека…

Задумчиво откладываю приглашение вправо, беру следующий листок. Опять Ангелина Карповна, опять что-то школьное. Сплошная школа… «Хоть бы свидетельство о рождении какое-нибудь попалось, ворчливо думаю я.» Перебираю ещё.

«Хранили же эти документы, думаю, столько лет… важно ведь это было… А теперь всё брошено… Всё это показалось кому-то тому, кто последним наводил в этой комнате порядок, совершенно не важным…»

Тут до меня доходит, что стопка, вероятно, сложена была в хронологическом порядке и я сейчас иду вглубь времени. Приподнимаю большую часть документов и достаю снизу два склеившихся меж собой листка. Первый — плотный картонный, второй, судя по всему, обычный тетрадный, в линейку. Осторожно, стараясь не разорвать сухую бумагу, разъединяю их и читаю сначала картонный.

РСФСР
Свидетельство о смерти номер…

гр. Рогов Андрей Корнеевич умер 10.05.1967 (десятого мая одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году). Возраст 24. Причина смерти: лёгочно-сердечная недостостаточность, о чём в книге записей актов гражданского состояния 1967 года мая месяца 10 числа произведена соответствующая запись за №5…

«Ага, думаю…»

Что за «ага», и какой из этого следует вывод я не знаю: я уже открываю следом за ним лист второй. Он, действительно тетрадный. Сверху аккуратно школьным почерком выведено: «Автобиография»

Я успеваю обрадоваться, что это наверное Ангелина Карповна, но оказывается нет: сквозь шестьдесят три года, и две с половиной свои жизни, синим пером по высохшей от времени бумаге пишет мне, её муж Андрей:

«Я, Рогов Андрей Корнеевич, родился 1 июня 1941 года в г. Ленинграде. В 1948 году поступил учиться в Белавинскую семилетнюю школу, которую и окончил.
Членом В.Л.К.С.М я не состою, т.к. 14 лет мне стало только 1 июня 1955г. В школе я был председателем учкома и работал в классной редколлегии.

Моя семья состоит из одной матери; отец погиб на фронте во время Великой Отечественной войны. Мать работает колхозным почтальоном, т.к. потеряла трудоспособность и не может работать на более тяжёлых работах.

Мы получаем пенсию 112 руб.
На территории, оккупированной врагом, мы не были: мать эвакуировалась со мной из Ленинграда перед захватом города врагом.

13 июня 1955г. Подпись, Рогов А.К.»

Я стою в пустом доме и не знаю что мне со этим всем теперь делать… Кладу документы обратно, фотографирую. Запоминаю как вечерний свет ложится на стол и на светлые в цветочках обои. Запоминаю, как серебрится пыль в лучах и как здесь пахнет затхлостью и старой бумагой. Как вдруг вздыхает что-то под полом, когда я делаю шаг к двери. Как скрипит снег, и как забивается он за отвороты ботинок, когда я ухожу прочь от дома и как голубым светом заливается заснеженная земля, тотчас после того, как солнце скрывается за горизонтом.

…

PS На фото — фрагмент резьбы из Томска.

#ВПоискахНаличников #НиДняБезСтрочки #ТомскаяОбласть #Томск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Мойщик

— Слушайте, а вы деревянным зодчеством увлекаетесь?

Я не был готов к этому вопросу. То есть увлекаюсь, конечно, но заезжая где-то между Калугой и Белгородом, на автомойку, чтобы смыть тысячи налипших на лобовое стекло мошек, я никак не мог предположить, что и здесь меня это как-то настигнет. Ясновидящий он что ли?  Шестерёнки в моей голове, вероятно ворочаются дольше обычного, потому что парень, вытирающий внутреннее стекло двери багажника, решает пояснить:
— Ну у вас календари…
— А! — Машу я рукой с заметным облегчением.
— Календари! Да! Ещё как увлекаюсь!  «Календари же, ну конечно!» — внутренне смеюсь над собой.

В багажнике, как повод для знакомства с резчиками, которых я ещё надеюсь отыскать в этой экспедиции, лежат штук двадцать календарей на этот год, с наличниками на обложках. Там эту пачку трудно не заметить!

— Вам знаете, куда надо? — продолжает парень. — Тут деревня есть, Диво. Там красивые очень места.
— В смысле резьбы? Я просто заметил, что тут вообще не очень с этим. — В Смоленской области, к моему удивлению, и правда нашлось совсем не много домов с наличниками. Однако мойщик отвечает неожиданно.

— Во всех смыслах! Война там была. И там, в озере, например, самолет там лежит, Ил-2… В одном месте Ил-2 там нашли, а в другом месте — тигр второй.
— Ого! — говорю. — Их будут доставать?
— Пытались доставать, по крайней мере насчет самолета я знаю… — он усмехается. — Два крана утопили рядом с ним. Ну там, потому что, очень сложно…
— А как озеро называется? — решаю уточнить на всякий случай.
— Так же, как и деревня: Диво. Причем, насколько я знаю историю, его так назвала Екатерина Вторая, когда ездила по России и переименовывала населенные пункты. Она приехала… Ну это как местные рассказывают… Приехала и сказала: «Ох, диво какое!», ну и пошло-поехало Диво-Диво.

«В таких историях, — думаю, — главное — нюансы!»

— А она что, специально что ли сюда ехала переименовывать?
— Ну… это я не помню… Или не Екатерина… Но кто-то ездил по всей России, переименовывал, это я точно помню из истории. Давно просто не занимаюсь этим. Раньше интересно было, а сейчас просто времени свободного особо нет. А так, когда учился, чем ещё помимо физики и математики заниматься? Историей конечно.

Закончив с салоном, он закрывает все двери и, сбивая грязь, проходит керхером по машине со всех сторон. Я присматриваюсь. Резиновые тапки, спортивные штаны, длинная серая футболка: обычная одежда для человека, работающего летом на автомойке. Высокого роста, плечистый. Молодой, широколицый, улыбающийся — лет тридцати наверное нет. Ничего не понимаю. Он заканчивает шуметь, покрывает (мой любимый момент) всю машину пеной, потом берет губку и размазывая мыльный раствор сначала по лобовому стеклу, а потом и по всему корпусу, продолжает:

— Я вообще сначала учился в школе с математическим уклоном, а потом пошел на программиста. Но с кодом у меня как-то не задалось, я больше по железу… Компьютеры так и остались… разобрать-собрать вообще… Или там, по системной ошибке понять, что случилось — как нечего делать…
— А почему ж тут? — удивлённо разводя руками и имея в виду автомойку, говорю я.  Он (продолжая старательно растирать по капоту мыло) к моему удивлению, только смеётся в ответ.
— Сейчас таких как я, как собак нерезаных! У нас же все такие умные, все думают, что сразу и в один момент, сейчас закончу учиться и буду в компьютерах зарабатывать, потому что никто не шарит. Ну и все отучились, начали зарабатывать. Конкурентность сразу возросла в этой сфере. Сейчас вообще там не заработаешь… Если только с ценником самым низким выходить, тогда копейки конечно да…

Он снова включает керхер, обдавая водой теперь уже сверкающий автомобиль, сгоняет с него воду резиновой щёткой и, наконец вытирает насухо.  — А здесь другое дело: давай работай… Все в равных условиях…
— А время на учёбу не жалко? — спрашиваю осторожно.
— Нет конечно! — он бросает на меня недоумённый взгляд, на секунду отвлекаясь от выжимания тряпки. — На учёбу как же может быть жалко? Вот откуда бы я про Екатерину узнал?
— Но, — поднимаю бровь я, — пять лет?.. –
Он распрямляется, в последний раз выжимает тряпку.
— Хех… Это я вам только про первое высшее рассказал…

И, довольно оглядывая чистый автомобиль, улыбается:
— Ну вот и всё! Хороших вам дорог! И приезжайте к нам ещё!

Я сажусь за руль, завожусь, собираюсь было выезжать. Но в голове свербит, что не прощу себе потом, если не спрошу. Интересно же… Выхожу.

— Слушайте, а если не секрет, второе какое?
— В смысле? — он смотрит непонимающе.
— Ну образование второе, вы сказали…
— А, это… Да второе я заочно уже получал, тут когда работал, понятно было, что не для денег, так… Для себя.
— Но всё же?

Он снова широко улыбается и, с самым невинным видом, усмехаясь, добивает:
— Музейное дело.

#СмоленскаяОбласть #Заборье #ВПоискахНаличников #НиДняБезСтрочки #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

СохранитьСохранить

Крокодил не ловится, не растёт кокос…

…В небольших городах не поймёшь, то ли люди из вежливости с тобой останавливаются поболтать на полчаса, то ли здесь на самом деле спешить некуда. На улице градусов минус десять: если не двигаешься коченеешь, поэтому мы оба пританцовываем, а женщина — лет шестьдесят может ей, или около того — ещё и прихлопывает большими чёрными варежками, словно разгоняя белых мух, засыпающих в те дни весь Костромской край…
 — Я вообще деревянную архитектуру изучаю, — говорю.
— Так это… спрашивайте, я вам всё расскажу! — удивляет она меня своим радостным и бодрым ответом. — О, раз так, а вы может знаете, почему у вас тут в снегопад крыши меняют?

Мы как раз стоим возле одного из таких домов, но и до этого я уже видел эту странную картину: рабочие, стоя в снегу по колено, перебирают стропила на крыше…
 — Просто какие дома у них на учёте… Какие дома нашли, чтобы это… чтобы жилье не предоставлять в других домах, хороших… Вот якобы они еще простоят… сто лет…

Женщина улыбается искренне, открыто, чувствуется, что привыкла говорить как есть. Вообще я давно заметил, что к пенсии многие люди становятся как-то безбашеннее что ли? Терять может уже нечего? 
— А что думаете, не простоят…
— Дак фундаменты-то валятся, в домах холодища-там… Топишь печку… Они считаются «отремонтировали»! А надо с фундаментов начинать. Ну крыши-то там текли все поголовно. Весь дом так это… сырой был, наверное сгнил уж…
 «Ого! — замечаю, — она использует «наверное» — в значении «наверняка»! Сто лет такого не слышал… А может и вовсе не слышал никогда»…

— А тот дом, что с колоннами в центре, я смотрел, ему тоже крышу меняют, он как, жилой? …— Да их надо бы совсем уже сносить бы, и людям вот жилье предоставлять, а они всё выкручиваются… местные власти наши…
— А мне кажется, хорошие еще дома… Вы считаете, их всё? Долой?
— Какие они хороше?! Это так кажется! — на этих словах тон её голоса вдруг резко взлетает, я прямо чувствую, что она даже помыслить не может о нормальной жизни в этих, пусть даже отремонтированных, домах. — Они уж… Лет шестьдесят-то стоят, если не больше… сто может…
— А люди, — уточняю, — которые в них живут, они тоже недовольны?
— А чего довольным-то? Воды нет в домах! Таскают всё с колонок, с колодцев. Чего это за безобразие? Это надо было воду здесь в Судиславле… (Я сама-то пять лет только здесь живу) …провести еще сто лет назад! И легче было бы…
— Почему тогда легче было чем сейчас? — И дёшево и вообще выделялось денег море! Считался он город сначала, Судиславль. А потом жильё искали дочке… Ой… — женщина активно взмахивает варежками, словно имитируя классические причитания. — На второй этаж люди таскаются с дровами! Отопление печное.. Воды нет… С водой…  Негодуя, она перебивает сама себя и не замечая того, бросает незаконченными некоторые фразы, и это, неожиданно, очень добавляет разговору экспрессии, а мне — понимания её возбуждённого состояния: мол тут много чего можно бы ещё сказать, но незачем же перечислять всё! 

— Туалет на улице… — продолжает она, — туалетов вообще-то нет, это надо всё самим строить… Это кошмар, а не город…
— Слушайте, а я здесь видел такой деревянный дом, у которого туалет сзади пристроен, прямо на второй этаж. Это часто такая история, чтоб туалет был в деревянном доме двухэтажный?

Ещё за год до этого, я был уверен, что пристроенные к домам двухэтажные деревянные туалеты только в Томске и встречаются: верно не обращал внимания… Они вообще устроены довольно просто: две шахты разделенные вертикальной стенкой над одной выгребной ямой. Первый этаж ближе, второй дальше на пару шагов. Но поди ж сыщи их!

— Да это редко, — она смеется. — Есть такое, только он всё равно холодный… Они вон все на улицах, вон! В сарайках всяких, бегают люди… Ну чё это? Город называется!
— А как там внутри сделано, я просто внутри не был… — я всё про свои деревянные двухэтажные…
— Так зайдите, посмотрите…
— А так можно разве? Как я зайду?
— Дак а почему? Люди-то пустят вас и покажут всё!

Женщина крутится в стороны, будто бы оглядывая и вместе с тем показывая мне город, и словно сама себе удивляется: — Во нажились на людях правители наши местные! О, я удивляюсь… Вот в Первушине… По дороге отворотка там пять кило́метров… и то воду провели в дома! 
— А Первушино это село? — Посёлок лесной. Дальше ещё Свозово, животноводческий раньше был. Там как построили комплекс, так у людей сразу вода была! Постоянно. А Первушинские тоже там немного проэто… прокакали… Не захотел тот самый… Денежки себе намыл… А потом-то всё-таки провели и красота! Прямо у людей вода хоть в доме! С колодца не натаскаешь.
— А здесь, неужели ни у кого нет?

Я искренне удивляюсь, потому что Судиславль, за счёт сохранившейся в центре своей каменной архитектуры, производит впечатления, пусть и старого, но всё же настоящего, добротного города. Да чего, тут даже светофор есть!

— Кто хотел, за свои деньги скважину делали. Вот мы так скважину сделали, потому что я пошла в администрацию… Да и зачем к вот этой сети? Оно постоянно там трубы рвёт, всё прочее… И там, — она вдруг переходит на официальный тон, видимо сотрудника администрации, — «надо через дорогу будет вести, это вам очень дорого встанет!»… Трубы рвёт, люди без воды сидят, школы без воды сидят, всё прочее… И надо через дорогу вести: «Вам очень дорого встанет!»…
 Женщина качает головой и разводит руками, не задавая мне даже немого вопроса, понимая конечно, что я, равно как и она, никак на это повлиять не могу…
 — А колодец свой сделать, сколько вышло, если не секрет?
— Скважина у нас пятнадцать с половиной метров, ну тысячи двадцать две-то наверное есть… Ну вот… Кре́дит брали. А воду провели, и газ мы сразу первые поставили… Сами же платили, без всяких скидок без всего… И вот воду и газ, провели, теперь у нас унитаз дома и ванная… все удобства.. Но это всё за личные деньги. Полмиллиона наверное ушло… В кредитах… Только недавно расплатились. Так это мы вдвоём в кре́диты залезли, потом только выплачивали все пенсии за кре́диты. А если человек один, да старенький? Да на втором этаже вот? — она кивает на двухэтажный дом, возле которого мы стоим. — Это с дровами таскаться, с водой… Это я не знаю… И газ не проводят толком… Хотели в Судиславль провести, потом дальше тянуть через год. А уже пять лет прошло и никуда никто не чешется проводить. Вот там в Первушине давно ждут газа, давно… Дрова сейчас вообще… Двенадцать тысяч фишка!
— Машина? — не пойму я. — Фишка это что?
— Ну… С манипулятором машина… Лесовозная… С кониками. Она себя грузит, потом везёт и разгружает себя… Двенадцать тысяч. А пенсия пенсионеров восемь! Дак их надо распилить, расколоть, уложить… Это ещё сколько, посчитайте… Сколько её пенсии уйдёт… А газ ведь моментом провели бы… Я не знаю в чём дело-то… Всё наша администрация наверное… Они ничего не хотят, они только в газетах фотографируются, там вручают дипломы, грамоты там ребятишкам, праздники справляют… Фотографируются с людьми там… Всё, больше ничего не делается тут… Не пошевелятся, чтоб людям воду провести хоть домой… Не… это… это бесполезно, никто не проведет, проводите сами.

— Ну как ничего не делают, — пытаюсь быстро найти плюсы я, — вон снег-то убран же!

Это правда: дорога расчищена до льда, и её от узкой тропки тротуара отделяет внушительных размеров сугроб.  — Ну гребут дорогу центральную, — нехотя признаёт она. — Вот видите, аж скоро на тротуар полезет. Потом потоп будет! Весной тут вовсе не пройти людям не по дороге… По дороге, дай бог менты, они штрафуют: «Нельзя ходить!», а здесь лужи, хоть сапоги носи болотные… В общем посёлок очень нехороший… Ничего в администрации не работает. Ни-че-го… Я сама из Первушина, у нас там и то культурнее… Намного лучше…
— А Первушино более молодой поселок?
— Да какое! Это вообще леспромхозный участок был, раньше там вообще всё хорошо было, а теперь чё… Наверное триста человек осталось, может четыреста… Но тем не менее люди живут и хорошо…
— Он такой, деревенского типа, каменных домов там и нет?
— Два магазина только… — смеётся. — Тоже там тракторишко нанимают разгребать снег… Тоже за денежки, но немного уходит-то. Зато чистота, красота. А тут вообще полна безобразия! Не нравится мне…
— Ну может со временем, — тихо говорю, — может чего-то исправится…
— Да полно хоть, чего исправится! Был один этот… Бывший этот глава администрации, теперь сменилось руководство… А всё одно…
 #ВПоискахНаличников #НиДняБезСтрочки #КостромскаяОбласть #Судиславль #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать #деревяннаяАрхитектура #Книжка #Книжки #Чтиво #Чтение #Читаю #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать #русскаяархитектура #фотодляроссии #резьбаподереву #woodenhouse

Хвалынские оттенки абсурда

Хвалынск, июль, часов шесть вечера. Подхожу к дому с яркими наличниками, возле которого, сидя в полосатом старом шезлонге, дремлет высокий худой мужчина лет сорока, в шортах, майке и тёмных очках. Ладно, думаю, шуметь не буду, сниму и пойду потихоньку. Делаю несколько щелчков затвором и замечаю, что наличники сбоку дома, немного иные. В этот момент мужчина приподнимает очки, и я догадываюсь, что он, возможно, и не спал вовсе.

  — А скажите пожалуйста, у вас там сбоку, наличники другие? Вы не знаете почему? — решаю я идти в атаку, раз уж незамеченным остаться всё равно не удалось.

Мужчина низким приятным баритоном, немного не вяжущимся с его худобой, уточняет:
— А вы издалека похоже?
 — Из Подмосковья, — говорю.
— Может чаю? — удивляет он меня, и достаёт из под шезлонга табуретку с небольшим чайничком и двумя (что меня в тот момент поражает больше всего) чашками.

От неожиданности я теряюсь с ответом и зачем-то отказываюсь, лопоча что-то про то, что до темна ещё много куда надо поспеть. Мужчина понимающе кивает, и переспрашивает:
— Так что про наличники?
 — Я, — говорю, — сбоку отличаются они. Не знаете из-за чего? 

Однозначного ответа у меня нет, в разных регионах жители выдавали два варианта. Первый — о том, что фронтальные наличники дороже и сложнее, сбоку дома хозяева часто экономили. А второй — о том, что фронтальные повсеместно заменялись, спустя полвека после постройки дома (где в двадцатые годы, где после войны), а те, что не выходят на улицу, оставляли старыми. Однако ответ моего теперешнего собеседника выдаёт человека умудрённого житейским опытом, много и гораздо глубже прочих размышлявшего по этому вопросу. Он медленно и нараспев, чётко проговаривая все слова произносит:
 — Я так понимаю, вообще дом, это прообраз человека. Взять голову: вот у вас же сбоку отличается голова? Там есть уши…

Я не сдерживаюсь, давлюсь от смеха, но через несколько секунд беру себя в руки и спрашиваю первое, что в голову приходит:
— То есть вы думаете, что это связано?

Но собеседника моего такими банальными вопросами с намеченного шутовского тона не собъёшь, он продолжает тем же спокойным лекторским голосом:
— Я вообще не думаю, мне с рождения не дал Бог ума, я, чисто, мыслю. Вот забрасывается мысль и я её толкую…

Тут через приспущенные очки мне на секунду становятся видны его живые глаза с хитринкой и тотчас же, пусть и запоздало, и мне «забрасывается мысль», что он меня попросту троллит. Однако в этот момент лицо мужчины принимает вполне добродушное выражение и он принимается рассказывать.

— Сбоку оно идет более упрощенно, хотя дом стоит вообще-то не лицевой стороной… Он стоит параллельно дороге. Он не то что «вот лицо и выперся», а это боковая сторона. А сделано видите как… Есть Инь и Янь. Одна тонкая, а другая в этом же месте такая вот круглая. Вот он так и этот дом создан, на двух хозяев.
 — В смысле? Дом изначально на двух хозяев строился?
— Согласно легенде — да. Для двух сыновей купец такой вот дом организовал. Хотя я здесь только с середины семидесятых годов, и за те времена вообще не могу сказать: я не жил тогда… Но я ничего внутри не менял, только печку разобрал. Хотя ещё чуть-чуть там от печки осталось в подвале. Печка была историческая, очень удивительная, странная. Я узнавал, каменщики таких печек вообще не знают.
— Ух ты! А что с ней не так было? 
— Ну обычно… Ну стоит печка, там все устройства внутренние у неё, и потом труба уходит на чердак.
— На чердак? Не на улицу?
 — Нет сначала на чердак, потом через крышу и выше. А там, — он машет рукою на дом, — получается, что где труба выходила на чердак, другая половина печи тоже выходила туда же. Непонятное какое-то устройство. Там будто вытяжка какая-то стояла. Там ещё лючок такой был, но этот лючок всегда был заделан тряпками какими-то. Я до сих пор не знаю назначения. Какой-то смысл имело, потому что без смысла какой смысл строить так было?

И неожиданно, без какой бы то ни было паузы:
— У нас тут почти все дома вот как типа моего: были построены на рубеже: то ли начала двадцатого века, или конец девятнадцатого. А до этого вся история, как будто её и не было… Или всё сожгли или что-то приключилось.
— Так, я читал, что город был маленький, а когда построили водохранилище, то есть когда поднялась вода, то сюда поехали изо всех ближайших деревень и город очень сильно вырос, чуть не утроился.
— Ну да, музей Петрова Водкина он последний был, за ним поле было. Были там? 
— Да, сходил уже, он меня удивил!

Несколько секунд молчим: я снимаю наличники, дом, цветы перед ним. Мужчина этот так и не встаёт с шезлонга и, в общем, никак не реагирует на мои действия. Но когда я уж было собираюсь отправляться восвояси, вдруг спрашивает: — А вы только, чисто, наличники?
— Нет, — говорю, — и дом конечно. Это тоже важно для истории: взаимодействие цвета и формы. Особенно в вашем случае. — А знаете ещё есть фишка какая? Вот например дома можно по масти сориентировать… Реально по масти карточной. Есть дома бубновые… Вы тут за углом были же?
— Д-да… — неуверенно подтверждаю. И вспоминаю, что там на очельях были «пики».
— Там пиковый дом видели? — он уже замечает по моему лицу, что видел. — И бубновые есть, и червовые.
— А это что-то здесь значило? Имело смысл?
 — Ну как… — Он озадаченно смотрит на меня, будто бы я спрашиваю очевидное, — ну люди все по масти делятся… В смысле это душа дома. То есть хозяин этого дома примерно такой масти должен быть. Потом конечно меняется, хозяева куда-то там деваются, дома продаются, но в основном там… если хозяин не этой масти, то он в этом доме не уживется… 
— А этот дом какой? 

Он вдруг молчит, смотрит сумрачно, а я начинаю подумывать, что может чего не то спросил. Но терять мне нечего, переспрашиваю:
— У вашего дома есть такая масть? Или это не у всех домов?

Тут он вдруг поворачивается на бок от меня на своем шезлонге и бурчит уже практически себе под нос:

 — Ну я ничего не буду говорить. Ничего не буду говорить…

#ВПоискахНаличников #СаратовскаяОбласть #Хвалынск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #НиДняБезСтрочки

Дом Анатолия Александровича Николаева в Лежневе

…— Здравствуйте! А скажите пожалуйста, можно ли у вас наличники сфотографировать?

Женщина, что-то делавшая в небольшом палисаднике перед домом, разгибается, смотрит на меня несколько секунд непонимающе, потом возвращается к прерванному занятию, лишь ответив:

— Только меня, пожалуйста, не надо.
— Конечно, — говорю, — как скажете. А это кто-то из ваших родственников делал вероятно?

В Лежневе большое разнообразие наличников (к этому моменту я уже знаю, что здесь даже в пятидесятые работали одновременно несколько признанных мастеров), но эти ни на что не похожи.

— Да, это мой муж резал, — просто отвечает женщина не отрываясь от прополки.
— Очень красивые! Он был краснодеревщик видимо?
— Нет, был каменщик, строитель.
— Каменщик?! Неожиданно… А это давно он, не подскажете?
— Да вот недавно. Дом красили ну может лет семь прошло…
— Да?!.. Очень красивый..

Женщина не выпуская из одной руки инструмент с налипшими комьями земли, а из другой сорняки, распрямляется, смотрит на меня пристально.

— А это вы в Инстаграме наличники выкладываете?
— Да! — улыбаюсь, — Вы знаете? Ничего себе!
— Я, по-моему, на вас подписана…
— О, это так приятно… у меня первый раз так…
— Кстати Южу вот вы выкладывали, да?
— Да, было дело…
— Мой отец, родом из Южи. Вот видите-то… как он этот называется… — она показывает на верхнюю часть дома, — фронтон червой! Вот это из Южи привезённый. Я Как увидела, сразу поняла. Здесь таких больше нет.
— А сам дом? Тоже перевезенный?
— Нет, сам дом здесь сто лет стоит.
— Я смотрю, тут это не распространено…
— Да, вот только соседи одни, — она показывает на дом напротив, украшенный таким же образом, улыбается, — они у нас слизали. Это южская традиция… У него брат там, и у брата такой же в точности дом, и он себе такой же… И у отца в Григорове такой тоже.
— А как его зовет?
— Отца моего?
— Ммм… Резчика в смысле…
— Анатолий Александрович Николаев. Он покойный, нет его уж… Восемь месяцев скоро будет…  Немного молчим… Совсем недавно, надо же… Трудно что-то спрашивать дальше. Прячусь за фотоаппаратом и делаю несколько кадров, женщина, как-то тоже засобиравшись поднимает вырванные растения, исчезает с ними за калиткой. Возвращается через несколько минут.

— А он на заказ вырезал что-нибудь или вот только эти наличники для себя?
— Нет, это единственные, он только для себя сделал. Рисунок-то мой отец ему рисовал. Он только вырезал. Отец у меня умел рисовать, художник был, Палехскую школу кончил… ой не Палехскую… Как там… Хо́луйскую. Ещё до войны. И он рисовал. А мой вот не умел рисовать, но видел в объёме. Ты ему нарисуй, он скажет: «Ты мне вот здесь подправь, вот здесь подправь». Отец ему тын-тын-тын, и вот они это…   Женщина поворачивается к дому, чтобы показать, что собственно стало результатом совместного труда двух родных ей мужчин. Я разглядываю детали, удивляюсь полёту фантазии. Замечаю жар-птицу наверху, спрашиваю.

— Красивый дом… только запущенный, болел он… В последнее время было ему не до́ чего. А там да… птица счастья…
— К вам тут наверное экскурсии ходят? — Ну так, смотрят… Тоже мы сперва испортили резьбу-то. Вешали когда, как-то знаешь ни к чему было, что сейчас эти вот водяные краски-то для наружных работ… А мы маслом покрасили вот этой, эмалью. Она лу́пится, облезает, её надо шкурить, чистить, надо вот заниматься, а когда? Теперь одна… Ну два сына правда есть, но всё равно… так что вот, фотографируйте… Это резьба как бы липовая, и объем…
— А сколько он по времени резал, не подскажете?
— Долго он резал, долго… И долго они у нас висели, недоделаны были… Надоест ему, хочется чего-то другого, детали же повторяются, надо одно и тоже, одно и то же… Вроде надоест. Чего-ни-то другое сгонопетит. Ну так… Лет пять наверное ковырялся туда-сюда. А потом наверное лет пять валялися они у нас… У меня отец так и умер, так и не дождался, так и не увидел свои рисунки.
— А отец был художником?
— Да, он картины писал, выставлялся… Но сейчас уже всё куда-то делося… А потом он… Закладывал… пойдёт с картинкой, да кому-то там загонит за бутылочку… Умер тоже, поглядели, а там ничего-то уже и не осталося… На винцо, в удовольствие. Его уж нет двадцать четыре года… Отца-то… Так что фотографируйте… Я смотрю-смотрю…

#Лежнево #ИвановскаяОбласть #ВПоискахНаличников #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

СохранитьСохранить

Обо всём сразу!

 …—Историю дома никто не расскажет… Ну как, ну? Я объясню ситуацию: вот немцы были тоже… как бы пришли на территорию, и вот.. мой свёкор, оставив четырёх детей на попечении кого-то, мать умерла — жена, и его забрали в армию, защищать. И вот он попал в плен на Украине. Или в Украине, сейчас принято говорить… — она делает паузу
— Ну не суть…— подбадриваю я.

Энергичная, бодрая такая женщина — пожилая, но язык не повернётся назвать её бабушкой — вышла мне навстречу из дома, несколько минут назад, объявила, что много лет любит деревянное зодчество и особенно наличники. На этом мы с ней сразу нашли общий язык, и я к этому моменту уже успел подарить ей, изрядно правда просроченный, календарь.   — Так, послушай, я вспоминаю… — живо укоряет она меня.

— И вот он бежал оттуда, с двумя ещё… они там голодали, чего-то ели, корни уж там выкапывали или что, кто теперь знает, три недели вроде бы скитались… Ну выбрались, как-то выжили тоже. Их прямо с линии фронта в лагерь всех отправили. Это тогда не знал никто в семье, уже после узнали, когда, в девяностом году уже говорить можно стало про это… А так вот, что я говорю… бабка… тётка, то есть, хозяйка этого дома, была жена его дяди… вот… И она рассказывала, вот немцы друг от друга глянут — ну дети, четверо… глянут и шоколадки совали! Вот тебе и всё, понятно!

— В смысле, чтоб не видели другие?
— Да, чтоб не видели… И нельзя сказать, сознаться… ведь это политика! Это война, это кто кого победит, кто кого защитит… С какого ты года, сынок?
— Восьмидесятого, а что?
— Ну восьмидесятого… правильно, ити ж твою налево! Да ты не застал! И слава богу, сплюнь, повезло тебе! А что будут тебе рассказывать, что хорошо было, ты не верь никому.
— Ну это само собой, — весело подтверждаю я. — А он из лагеря-то вернулся потом?
— Что ты! Что ты! Никто из них не вернулся. А как они там уж на самом деле, это же всё история, это же надо копаться в документах… А копаться в документах не всем дано… Это я понаслышке, так… ладно Ванечка, пошла я… — Всё, всё, не буду отвлекать… А вас-то как зовут?
— Валентина! Сильная и смелая в переводе с латинского языка! — она улыбается и гордо приосанивается, говоря это.
— Ого, я запомню! – не могу сдержать улыбки и я.
— Слушай! — Она уже почти скрылась за калиткой, но вдруг решает вернуться, — А получается, что вот ты фотограф, потом размещаешь где-то фотографии да?
— Ну да, на сайте музея, в соцсетях…
— А вот я по телевизору смотрела, это… В Вене музей этого показывали… то ли Либхнета, то ли… ну короче… он собирал с женой… все художники там у них, и они организовали музей… организовали…
— Свой прям музей?
— Свой, а как же ещё? Ты не слышал? Она уже бабка старая, старше меня… Короче говоря, он по-моему после смерти…

Тут она начинает листать календарь, а там на первой странице моя фотография и имя с фамилией. Это, очевидно, коренным образом меняет ход её мыслей.

— А ты татарский знаешь?
— Неее, — озадаченно тяну я.
— А что ж так? Слышишь, у меня очень хорошая знакомая, она по национальности татарка, ну вышла замуж, дети… Ну мы так дружим… Детей у них много было, и вот сейчас вот на данный момент, сын у ней (он вечно сказки какие-нибудь выдумывает) говорит, Дина, а как там что-то будет по вашему, по татарски? А она кричит: «Паша! Да какая я татарка? Тогда никто татарский не учил язык! Тогда вся страна говорили на одном русском языке!» Потом поехали мы за границу с ней, ну с ними… а там, ну таможенник их, смотрит: «Вы из России? Русские значит?». Ну спрашивает эту, «ваша национальность», всё вот это. А она так гордо говорит, слышишь: «татарка!» Понятно? Так что, Ванечка, пока! Пошла я, а то долго буду рассказывать, а дом за меня никто не приберёт!
…

PS На фотографии не тот дом, о котором шла речь в разговоре, так как на том резьбы не было совсем.

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #РостовВеликий #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #архитектура

Наличники, Жозефина и двадцать тысяч золотом

…— Вам знаете куда надо?! У нас тут как вниз поедешь, там стоит разрушенная из старого кирпича Крестовоздвиженская церковь, там её пытаются восстанавливать… — Да я, вы знаете, — успеваю вставить, — по наличникам, по деревянному зодчеству…
— Да я всё поняла! — отмахивается она. — Там улица Болотная! Наличники тоже есть, там два больших купеческих дома по правой стороне, угловые! Там большие наличники… Эх раньше я тебя не увидала! Эх, ну видишь… У нас же многие уже поснимали всё… Я же много лет назад тоже ходила фотографировала наличники по всему городу… где-то у меня ведь хранятся они на компьютере…

Женщина напугала меня несколько минут назад, когда стремительно выскочила из резко остановившейся рядом машины и подбежала с самым серьёзным видом. Только и успел я подумать, что сейчас начнутся проблемы, но через три минуты разговора стало ясно: просто она такая порывистая, быстрая. Я даже представляю, как это было: увидела меня, приняла решение, и через секунду мы уже разговариваем.  .
— Слушайте! — радуюсь я, — так может быть вы знаете почему здесь так много резьбы? Почему здесь такие наличники наверченные?

Женщина словно ждала моего вопроса и радуется возможности наконец-то рассказать:
— У нас столько было мастеров! Особенно при Александре Первом! Вот самый расцвет… После него при Александре втором, вот эти самые времена… Самое интересное —сейчас уже ничего не осталось — самое интересное была ковка! Чугунная! У нас все абсолютно заборы вот этим были отделаны! Единственное что остался кусочек, ну и его закрасили — кусочек, где церковь действующая, направо школа, вот там, значит, ворота остались… оставались… ну они с другой стороны висели, сейчас их перевесили сюда… и вот это вот, над входом, — она, шевеля пальцами, показывает нечто, по видимому ажурное наверху, — вот это вот украшение осталось… Есть старый балкон… Но он весь развалился… да ты его всё равно не найдёшь, это где почта была… Но вообще самое интересное это была ковка! А вообще мастера были различные! Столько было мастеров! А по вязанию на тонких крючочках, сколько! Понимаешь это в наш край это тоже заходило! Была в Хохло́вском районе… в Хохло́вском районе, была барыня Елисеева… и она поспорила с мужем одна… Ой, надо ж мы с тобой встретились, я тебе знаешь сколько расскажу! — Женщина настолько спешит поделиться знанием, что слова, похоже обгоняют мысли и она перебивает сама себя. — Она поспорила со своим мужем… У него был винокуренный завод, завод был таких, всяких разных там, ну вино делали, потом свечки, вот такое всё… Три заводика у него было и, естественно, огромное поместье. А он был такой, уже в годах, она была молодая девушка, тоже из дворянской семьи, Елисеевы их фамилия, она вышла замуж за Елисеева… И она с ним поспорила, что будет зарабатывать больше чем он! И она занялась… Они об заклад с ним побились, понимаешь! Получилось дело так, что она обратилася к тонковязанию, вот именно из пуха, разного пуха. Она послала трёх крепостных в Индию! Там делали платки кашемировые, они двойные вот вывязывались, а вот так потянешь, — она показывает, как их тянут в разные стороны, — а он как вот две ткани, и по краям он как собраный!

Тут она вздыхает, словно переживая за поехавших в Индию крестьян и продолжает так, словно все эти злоключения коснулись её лично.

— Они туда поехали, пропали, несколько лет там были, сколько там всего было, чудом оттуда вернулись со станком! И она здесь начинает в общем делать кашемировые платки, по технике индийской, но потом приходит к выводу, что это не целесообразно и материала такого у нас нет, и она переходит к местному сырью. Сначала она своих крепостных послала в Казахстан, за сагайдачным пухом!
— Каким? — я не слышал такого названия раньше и не уверен, что правильно понял.
— Сагайдак, сагайдачный пух, ну такие бегают как лани, прыгают, понял? И их значит привезли, с них пух брали… Между прочим в мире самый-самый, как сказать… Самый нежный пух! Сагайдачный! И она с них на́чала вязать тонкие платки, тонкие шали, накидки, всё… Но опять же, ну далеко: где этот той Казахстан, а мы тут рядом! А у нас тут же пуховые козы, донские, породы донские. Тоже конечно они… на ости́ пух растёт! Ости́ разных размеров, и такая и такая (она разжимая пальцы паказывая разные размеры), но мы сейчас выбираем только самую малую, мы ж пушим, там всё выскакивает, остаётся чистый пух… Ну вот… — снова перебив себя, женщина вспоминает о жене купца Елисеева. — И она на́чала вязать, и в общем вязали они палантины: метр двадцать на восемьдесят, с зубчиками! Зубчики такие вывязывались по краям, а тут — она разводит руки примерно на метр и показывает середину невидимого платка — А тут узоры невозможные, и лебеди и кто-угодно! Вот… ну и короче, вот это вот всё… И продавалося… Тонкая-тонкая ниточка была из чистого пуха! Сейчас мы прядём на нитку, а это прямо из пуха тонкая… И вязали крючками, как тебе сказать, вот есть нулевой крючок, вот ты понимаешь такой тонкий, у бабушки моей остался, я его берегу, суть тоненький такой, ну невозможно… А это было ещё тоньше, это вообще считалось… И она там набирала девушек… Девушек… — она повторяет и делает многозначительный акцент на этом слове, — девушек! Замуж они не выходили никогда: пять-семь лет и они слепли от такой тонкой работы, представляешь! Но работа ценилась невозможно. В общем… Вот этот палантин, когда о них узнал Наполеон, он для своей Жозефины, присылал к ней, чтоб купить… помнишь, говорят: «Пуховый платок, через колечко проходит»? Вот это эти самые, которые проходили через кольцо, который сейчас — не пройдет. Вот. Ну в общем… — она делает паузу и смотрит на меня, чтобы увидеть, какой эффект произведут на меня её слова. — Двадцать тысяч рублей золотом стоил такой палантин!!! И вот приезжали в 93-м году с Франции…
— Тысяча семьсот?
— Зачем? Тысяча девятьсот! Вот недавно, девяносто третьем, или, по-моему, девяносто седьмом… Приезжали, искали таких мастериц… До сих пор в Лувре висит два огромных панно, на одном лебеди на озере, а уж на другом я не помню чего… И значит, и понимаешь как… Они искали рукодельниц, мастериц, кто может это сделать. А они поехали вот туда, в Хохло́вский район, а там сейчас никто не вяжет, там вяжут только из грубой шерстяной нитки, носки и больше ничего… А надо было-то к нам ехать! У нас-то мама-ро́дная-не-горюй какие мастерицы! И вот так вот славится наш край! И вот она… Когда за палантин для Жозефины заплатили двадцать тысяч золотых рублей, тут муж уже сел, говорит: «Всё, проиграл, проиграл, проиграл!»
— А на что они спорили-то?
— А вот это я уже забыла…

#ВПоискахНаличников #ВоронежскаяОбласть #Борисоглебск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Игра, приближенная к реалиям

…в Новохопёрске много купеческих особняков с резьбой и по наличникам и над ними, форма самих зданий довольно простая, распространённая, но резьба хороша, в соседнем Борисоглебске такой нет, нет и в самом Воронеже. Снимаю до захода солнца, пока могу еще удерживать камеру на длинных выдержках. Затем достаю штатив и снимаю ещё. Улочки неширокие, народу никого, но вот в мой переулок заворачивают трое ребят с пивом. Разговор, слышный ещё их появления, стихает. Подходят ближе, смотрят.

Камера на штативе щёлкает трижды, последний кадр с выдержкой секунд на двадцать, теперь только жди, да отмахивайся от комаров. Поворачиваюсь.
— Ты это… зачем снимаешь? — спрашивает тот, что ближе ко мне. С вызовом, спрашивает, но без агрессии, как мне кажется.
— Я — наличники, — говорю. А сам про себя думаю: «вот он попросит показать сейчас свой дом, а там дом целиком, а не только наличники! Зачем сам так сказал?»
— А, старину… — чувствуется, что у него сразу пропал интерес к разговору. Повернувшись к друзьям он что-то говорит, они отвечают. От меня до них вроде недалеко, но воробьи прямо надо мной орут немилосердно, я ничего не могу разобрать. В этот момент камера щёлкает, я отвлекаюсь от парней, меняю настройки…

Парни тем временем прощаются, двое идут вниз по улице, тот, что спрашивал остаётся, подходит чуть ближе.
— Можно посмотреть?
— Конечно, — приглашаю его жестом: камера как раз завершила снимать и результат светится на экране.
— Норм, — кивает он. — Лучше чем есть. Пришлёшь фоточ?
Я не понимающе смотрю на него, он поясняет:
— Ну красивая фотка. Пришлёшь?
До меня доходит, улыбаюсь:
— Ну конечно!

Пока соединяю камеру с телефоном, пока сохраняю фотку, пока захожу вконтакт, пока подтверждаю запрос — разговорились.

Он не местный, к друзьям приехал из Воронежа, а завтра в Борисоглебск. Рассказываю ему, что был там ещё утром, и что город сильно изменился за десять лет. Не сказать, чтоб мне нравились эти изменения: был небольшой, тихий городок, а теперь там аж два огромных ТЦ, широченная улица, кафешки какие-то. Не то, чтоб плохо, просто мне нравилось то, что было, а теперь это совсем другой город… .
— Тут власть поменялась несколько лет назад. Новый мэр, новые правила.
— Неужели, — говорю, — так сильно отличается? Он хмыкает:
— Ты в Second Life играешь?
— Нет, — говорю, — а что?
— Да не суть. Там… Ну, короч, в Борисоглебске вообще всё поменялось. Асфальт новый положили, порядок навели, там хотя б не зазорно стало… А Sims знаешь?
— Да, — киваю, — эту видел.

Парень оживляется.
— Ну тогда ты поймёшь. Гляди, вот, как бы, ты сам мэр, ну в игре, такого… Вначале у тебя типа деревня, там лопухи и три калеки. Ну как это обычно вот в Симс: у тебя есть немного ресурсов и ты смотришь чего бы сделать, ну по эффекту. Вот положил, типа, дороги. Норм. Людей можно добавить. Потом там чего… три торговые палатки, поставил, чё-нибудь типа школа, дом культуры. Построили. Потом там жители загибаются без поликлиники, ну ты под неё место расчищаешь из брошенных домов: не пропадать же. Потом Пятёрочку ставишь, Магнит, — ну, как бы понимаешь, да?

Я представляю описанную картину — сам не раз думал о развитии городов в таком же примерно ракурсе. Мне в общем нравится эта аналогия, но я пока не пойму к чему он ведет. Киваю. .

— Потом там чего… Там парк нужен, чтоб, типа, настроение у жителей лучше было. Разбил. Потом гостиницу, там чего ещё, автосервис, ну как обычно. Потом ты всё, упёрся в границу города, зато у тебя появляется… три этажа дом можно построить. Ну там расселение, все дела, опять ну. Не?
— Пока нет, — честно говорю я.

Он терпеливо повторяет мне последние несколько построек в абстрактном нашем городе, смотрит на меня. Я всё равно не понимаю.

— Ну в смысле, смотри: построил всю эту байду, чего там еще автосервис, администрацию, жэк там, чего ещё… Пожарную там, я не знаю… У тебя пробки. Ты чего делать будешь? — Ты имеешь в виду дороги расширять? — догадываюсь я.
— А чего у тебя есть варианты? Всё сносить и делать дороги шире. И вся твоя культура идёт лесом.

Он задумчиво отхлебывает пива, протягивает бутылку мне, я с удивлением замечаю на ней отметку 0% алкоголя. Качаю головой, он делает ещё глоток. ..

— Можно такую игру норм сделать… Приближенную, типа, к реалиям. Что ты можешь дома построить за сто рублей, ну такие, как гараж. Можно из кирпича, или, как ты говоришь, такие, типа облик сохранить, но за тыщу. Выбирай как бы, на вкус и цвет… Норм игра бы вышла… Потом ещё, — я вижу, как он генерирует идею прямо сейчас, — знаешь, типа, как элемент неожиданности, тебя кидают строители…
— И у тебя в центре двадцать лет стоит недострой? — весело перебиваю я. Хорошая игрушка, думаю, только банальная какая-то.

— Можно и так, но я говорю за другое… Чтоб, типа, дома свои они построили, а детсад — нихера. И ты типа: «Чё за дела?»… Или вот как у нас, знаешь наверное, находят какой-нибудь грёбаный никель… и у тебя вариант: дать добро, чтоб раскопали. Норм вариант кстати: налогов на двести лет и детсад будет. Ну или оставить как есть и каждый год напрягаться, где денег нарыть. Ты б чего выбрал?
— Ну я б оставил как есть и чего-нибудь придумал.
— Вот ты и проиграл, — смеётся он, — потому что вместо тебя просто поставят другого мэра.
Он перекладывает пиво в другую руку, протягивает ладонь мне.
— Ладно, давай, пошёл я. .
И уже отойдя на несколько метров оборачивается и поднимая бутылку весело замечает: — А чё, норм игра бы вышла!

#ВПоискахНаличников #ВоронежскаяОбласть #Новохопёрск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Голубоглазая с косой

…— Тут у нас соседи жили, соседи, уехали не знаю куда, кажись дом не продали, не знаю. Навроде осенью что ли, я стучусь-смотрю: ба, а листья-то не убраны, всю дорожку закидало. Я в окно, а тю-тю: пропали. И когда-чего, то неведомо… Я так за домом присматриваю, вот вышла, чегой думаю смотрит человек. А вы значит по деревянным этим?..
— Да, я фотографирую наличники, собираю коллекцию для музея. .

Бабушка появилась минуту назад из дома позади, бросив, видно, какие-то домашние дела: на ней голубой фартук, через плечо серое застиранное полотенце с голубыми же полосками. Дополняет образ седая коса из-за спины с вплетённой на конце голубой лентой. И глаза серо-голубые, ясные, прозрачные. Запоминающиеся глаза.

— Ну я слышала-слышала, сейчас собирают утюги, старые вещи, приходили ко мне тоже спрашивали, я отдала сундук, потом на свалке его нашла: наверное не пригодился им. Ну чего ж, я взад забрала… Тяжелый сундук, хороший. Доперла́ еле. Еле доперла́.
— Назад забрали? — удивляюсь я.
— Ну а чего ж пропадать? Хороший сундук, сто лет ему в обед. А может и двести, кто знает-то. Хороший ещё сундук, постоит.
— А что красивый сундук? Расписной?
— Да какой! — она смеётся, — обнаковенный сундук. Тяжелый только.

Она снимает полотенце, как-то по особому, осознанно, не торопясь, вытирает руки.

— А наличники кто-то из хозяев резал, не знаете?
— Нет, не они. До них. До них. Они дом не так давно купили. Они брат с сестрой из Москвы. Вот Андрюша тут жил, женился, четверо ребятишек у них было. А сестра к нему приезжала из откуда не помню. Но тоже где-то у нас. У ней целый выводок, они как приедут, тут устраивали… Ой я ругалась за них… — вспоминая это, бабушка по доброму так улыбается, что не могу не улыбаться и я. — Все бегают, коленку разбила маленькая, слёзы-крик, ой…

Вдруг она серьёзнеет, и доверительным полушепотом мне сообщает.
— Они, наверное к матери все уехали. Я думаю. Вы их через неё найти сможете.
— Да я больше про наличники, — поддерживая загадочный тон с улыбкой отвечаю я.
— А, ну да, ну да. Но если захотите найти — она продолжает, хоть это мне и не пригодится — у них мама в Москве жила. Старенькая. Муж умер у ней давно, какой-то был… шишкой ещё в те годы. До Ельцина ещё умер, бардака хоть этого не застал. Ну вот. Мне Андрюша рассказывал. Я ему: «Ты чего мать-то не заберёшь, одна она там!» Вон у меня не осталось никого, мне куда — пропади, да сдохни, а у тебя дом, ты б забрал. А он такой: «Её поди забери! У ней там пять комнат и поликлиника. И лифт. И из театров она не вылазиит. А тут ей чего?» Газ вот сколько лет, как провели, дорогу всю перекопали, так и бросили. Тут у нас грязища по колено. Это сейчас ничего… Ну вот… А она, говорит, плачется, что мы к ней не едем. А ну куда я, говорит, со своими, чего им там? Им воздух нужен, они привыкшие.

Неожиданно к нам подкатывает грязный УАЗик, из окна высовывается красное широкое лицо водителя в камуфляже, спрашивает не видела ли она сегодня Серёгу. Неуловимо как-то изменившись в лице и став совершенно вдруг обычной рядовой бабкой, отвечает она, что с утра в окно видала, но куда шел, не знает. Водитель бьёт по педалям, УАЗик рвёт с места, паркуется через несколько домов, водитель, шумно хлопнув дверью, исчезает за воротами.

— Шальной меремьян… — качая головой замечает бабушка и, преобразившись, с загоревшимися вновь глазами продолжает рассказ:
— Ну вот… Мать там одна, а он с сестрой тут, и не едут. И вообще родня к ней не едет никто. Ну и вроде он уговаривал её продать ту квартиру в Москве и перебраться к ним. Она ни в какую. А потом вдруг согласилась. Андрюша тут гоголем ходил, мне докладывал: «Уговорил мать!». Я — чего? Он рассказывает. Квартира-то в Москве большая. Он вроде того как посчитал, что да сколько, понял: у нас полгорода купить можно. И купил ей.. — тут она делает драматическую паузу и торжественно глядит на меня, — замок в Польше! Четыре этажа и парк с фонтаном! Только там навроде правила есть, что, мол, один день в неделю надо всем желающим замок открывать и экскурсии вроде… А у ней какие-то польские корни. Она всё: давай в порядок приводить, пруд-парк поднимать, язык учить взялась — это в семьдесят лет! Андрюша семьёй к ней на всё лето ездил, рассказывал мне потом сказки про тамошнюю жизнь. Так она, — тут бабушка снова доверительно наклоняется ко мне и торжественно улыбаясь сообщает, словно страшную тайну, — она там нашла себе садовника и ещё замуж там вышла. По католическому канону в первый раз: вроде как у них прежний брак и не считается там.

Потом оглядывая снова дом и улицу вокруг она со вздохом замечает:
— Так что, помяни моё слово, что уехали они туда насовсем.

И, будто вспомнив обо мне, и словно сделав круг, тихо, как-то обесцветившись во всём своём облике, она добавляет:
— Вот я за домом и присматриваю, а то вдруг чего… Вышла: чегой, смотрит человек, может знает чего…

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #Любим #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать #деревяннаяАрхитектура #Книжка #Книжки #Чтиво #Чтение #Читаю #инстурист #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать

По дороге с облаками

…— Мне тут фермеры рассказывали совершенно улётную историю: во Владимирской области москвичи, скупили большую часть домов в какой-то деревне. Причем подобрались такие: с деньгами, дома-дачи, всё такое. И начали доставать местного участкового: написали заявление коллективное, по поводу, что невозможно совершенно жить: ежедневно нарушаются их права, санитарно-гигиенические нормы и режим тишины. А именно — вы себе представьте — каждую ночь, в четыре часа утра… кричит петух!
— Во класс! — говорю, — а участковый?
— Участковый-то парень-то деревенский. Он их сначала по матушке-то послал, так они в прокуратуру! Подписи собрали…
— И? — уже изнываю от ожидания развязки я.
— Если честно, я не знаю чем кончилось, — честно признаётся Анна, — наверное улеглось как-то всё со временем…

Мы едем уже час наверное. Москва всё ближе. «Заполучить на несколько часов интересного собеседника, что может быть лучше?» — думаю я. 

 …—Сегодня был добрый очень рассвет, — не знаю, вы видели ли — Такой, не красный. Причем, иду по обочине, ещё холодно утром было, и там такая небольшая ямочка, уж не знаю отчего она образовалась, копытцем будто, и там спит ящерица! Довольно крупная, красивая. Чёрная, с таким желтым узором… И спит! Она же холоднокровная, и когда её остужает, у неё как мотор выключается… Ждет рассвета. Днём быстрая, а тут вялая, никакая! Я её ладошкой накрыла, согрела, она только едва шевельнулась… Вот была бы камера хорошая её заснять… Такие вещи замечаешь, когда ты один…

—А вы с самого утра едете?

Я подхватил Анну часа в три пополудни наверное, неужто, думаю, она с утра у дороги стоит и никто не взял…  — С утра. Там километров двадцать до трассы, почти никто не ездит, я через поля шла. А кстати вот в поле идешь, если ты допустим устал, бросил куртку и лёг отдыхать, то очень скоро прилетают вороны.
—Почему?
— А видимо у них уже рефлекс: человек лежит — прилететь посмотреть. Причем низко спускаются, шорох крыльев даже слышно. Потом убеждаются, что ты живой, и улетают… У них работа такая… Они ж долго живут, может сейчас… я не скажу, что войну помнят… Но может и такие есть…

С минуту молчим… Я соображаю, что за места такие, где двадцать километров через поля приходится идти… Спрашиваю… Анна не скрываясь, так легко отвечает:
— Там зона. Я из лагеря-поселения еду, под Скопином. От мужа.

 Если бы мы сидели напротив друг друга я бы изобразил удивление, поднял брови бы, расширил глаза… Я и здесь могу всё это сделать, но она, равно как и я, смотрит вперед, на набегающую дорогу, и только немая тишина, установившаяся вслед за этим простым ответом, намекает, что я будто раздавлен и взорван, что мне нечего спросить, потому что слова забыты… Анна продолжает. Чуть устало, но ровно. Она наверное сотни раз перессказывала эту историю, борясь с равнодушием и неверием. Я и в себе это чувствую.

— Его посадить хотели родственники. Идея была простая: он одинокий, разведённый, детей нет, мама старенькая. Если его убрать, то дядьке и племянницам достанутся две квартиры в Москве. Очень было бы хорошо. Убрать хотели конкретно, чтоб он живой не вернулся: за изнасилование… 

Анна рассказывает свою историю, а я прямо чувствую, как даже мне, совершенно чужому человеку, сложно поверить в то, что «нет дыма без огня»… Не хочется это впускать в свою жизнь. Всё кажется, что уж наверное «все врут», потому что «у каждого своя правда», потому что «так не бывает», и ещё из-за сотни разных причин… 

— Он мой давний-давний знакомый, со школьных ещё… По молодости лет он для меня был, как принц из сказки. Потом женился, я вышла замуж… В общем разбежались и я пятнадцать лет о нём ничего не слышала… А потом как-то оказалось, что и со мной и с ним случились несчастья в двенадцатом году… Володя скончался в феврале, а в сентябре Александра посадили. Тринадцатый год для нас обоих был кошмарный: у меня мир перевернулся, я год провела по больницам, он — по тюрьмам. Мы ничего друг о друге ещё не знали… И вот в этот момент, после его первого суда, то есть в 14-м году, мы встретились, совершенно неожиданно: оказалось, что мы жили на соседних улицах… И я сначала совершенно его даже не узнала: это какой-то когнитивный диссонанс, ему можно было дать 70 лет, а можно было дать 25. Абсолютно молодое лицо, сияющие глаза… и при этом нет зубов…
— Нет зубов?.. — Не пойму я.
— В тюрьме зубы теряют по страшному люди… Цинга. Плюс постоянно сахар в чай… Сидельца сразу узнаешь… И одет был бог знает как: какая-то дублёнка, какая-то детская панамка… А он всегда смолоду был франт большой… Так вот, сначала он меня начал вытаскивать, я была в депресняке жутком, у меня болезни начались… Когда Володя умер, я потеряла всё практически… Знаете, для одиноких людей страшнее всего шесть часов вечера… Когда все приходят с работы, а ты приходишь и ты один… Он начал мне звонить, вытаскивать… Я рассказала ему всё до подробностей, что со мной было эти 15 лет, а потом всё-таки начала выспрашивать: «а ты-то, сам-то, как? Чем занимаешься, где работаешь?» Он долго решался, потом говорит: «Я под судом»… У меня сразу вот такие глаза, потому что Ионов и суд, это что-то несуразное. А он рассказывает, что есть него дядька родной, у того дочка приёмная, ей 14 лет. И вот Александр её подвозил на машине… А потом узнал, что вот оказывается в этой машине он эту дочку и… обработал…

 Анна держит паузу. Я удивляюсь её спокойствию. Мелькает в голове: «А как она поверила человеку в такой ситуации? А ну как, если правда… Страшно ведь… Свидетелей нет, как проверить?! Как жить дальше рядом?» Она продолжает.  

— Провели экспертизу. Катя Щербакова, пардон, девушка. То есть, казалось бы, какое к чёрту изнасилование… Но наше правосудие не имеет задней передачи… Проходит два года, он то в СИЗО, то под подпиской, после всего этого вот мы впервые и встречаемся. Он приносит своё дело, и тут уже я начинаю узнавать. Я три месяца плотно читаю всё дело…
— Три месяца? Такое большое дело? — не упускаю я возможность хоть немного разобраться в деталях судопроизводства.
 — Пять томов на тот момент. Том это листов двести пятьдесят. Но дело в том, что это всё сразу не усвоишь. Там есть странные моменты. Вот например про то, что девочка крепко спала в машине и проснулась от холода, потому что на ней уже не было джинсов… Ну как можно уснуть так крепко? Потом… психолог утверждает, что видела на её запястьях синяки, хотя уж она познакомилась с этой Катей вообще спустя год после задержания… Там много вопросов… Я расспрашиваю его несколько месяцев… А когда человек долго и очень подробно всё рассказывает, начинают сходиться детали. И ты понимаешь — ничего этого просто не было. Просто по другому и быть не могло. И когда я убедилась на сто процентов, что он не виноват, тогда мы пошли и расписались. Тогда же в 15-м году я начала выкладывать в интернет, в живой журнал. Сейчас там выложено всё, плоть до этих экспертиз замечательных. Ну и, судя по всему, под давлением общественного мнения всё же кассация отменила решение. Дело вернули в тот же Химкинский суд, который отштамповал ровно, просто дословно, то же самое решение, что и первая инстанция. Причём — это уже фарс, товарищи — в этот момент мы уже поженились, а в решении, скопированном с первой инстанции, значится, что Александр холостой! А это уже очень серьёзно, это неверное определение личности осужденного! Мы сейчас на этом основании хотим добиться отмены приговора… Ему сидеть осталось уже до февраля девятнадцатого года, но я очень хочу, чтоб он раньше вышел, чтоб не сидел до звонка…

—Слушайте… А вы не хотите встречный иск подавать? Это же клевета…

— Подумаем… Честно говоря хочется просто нормально жить, рисовать… Я думаю, как только это дело закроется, я забуду как их зовут… В жизни столько всего интересного…

Анна рассказывает ещё детали дела, про противоречащие экспертизы, про администрацию колонии-поселения, про своих лаек, по которым соскучилась, про перевранные показания, про вещественные доказательства, которые отказались приобщить к делу… Про само дело, которое шло полтора месяца от Химок до Красногорска (это полчаса на машине), и которое стоит только прочитать, как всё станет на свои места… Мы долго едем. Я вспоминаю, как читал воспоминания о делах советских лет, когда многим заключённым тоже казалось, что ошибка же, что прочитают ещё, что ты же невиновен, что так не бывает, и что непременно разберутся… Но годы шли… люди сидели… Об этом гораздо легче читать и думать в прошедшем времени, когда стёрлись детали, и почти не важны имена… Но здесь-то это всё сегодня, прямо сейчас!..

 Женщина смотрит на дорогу, но я не уверен, что именно дорогу она видит в это мгновение. Да и голос её где-то далеко:

— Так иногда думаешь, за что нам это? Зафига, почему… Александр смеётся, говорит, что всё это уголовное дело только и нужно было для того, чтоб мы наконец поженились, два идиота… И ведь правда, чёрт возьми…  

…
PS Эта история реальная. Анна Шмелёва, Александр Ионов и Катя Щербакова — реальные люди. Вы можете найти её живой журнал по их именам.

  PPS На фото — фрагмент резьбы недавно разрушенного деревянного дома из Томска.  #ВПоискахНаличников #ТомскаяОбласть #Томск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники