Такие у нас пироги

…— А музей-то где этот?
— Так в интернете! Вот, держите — протягиваю я, — открытку, тут адрес сайта есть.

Усталая пожилая женщина крутит карточку в руках, смотрит на соседний дом, поднимает глаза на меня:
— А вы откуда будете сами?
— Из Подмосковья, — говорю.
— Как у вас там жизнь в Подмосковье?
— Да ничего жизнь, дочка вот только болеет… — я обычно о себе мало говорю, но тут почему-то сорвалось то, что действительно волнует.
— Что, тяжело болеет?

Она смотрит участливо, понимающе, но я осекаю себя: не нагружать же её всей предысторией…

— Тяжело, — киваю. — Давно уже. Два года лечимся…
— Ой, дай Бог вам сил… — вздыхает она. — У меня внуки тоже болеют, мы здесь в Рыбинске вообще нормальных врачей не нашли…

Она замолкает надолго и я уже думаю было спросить про наличники, когда она вдруг начинает говорить о своем, причём словно преодолевая что-то: сперва осторожно, медленно, но с каждым словом всё наливая и наливая свои слова силой и какой-то злостью…
— …Мы ездили сначала сюда, потом в Ярославль лечиться… Вот не поверите, такое ощущение, что врачи дебильные! Дебильные врачи! Говорят: «Мало получаем…», да за это, такую работу вообще не стоит платить. Не хочешь — лучше уйди, уступи другим места. В них же самого главного нет — доброты никакой! Такого простого — доброты! Загубили с малолетства детей. Сейчас сыну в Москву ездить приходится. Хорошо мы с отцом рядом, хорошо Москва рядом. А как с Урала я вообще не знаю… Это внуки у меня с носами, от носов-то все болезни и воспаление лёгких… То есть туда все болезни приходят! Нос-то надо было выявить, какой именно микроб, какая бактерия, надо к этой бактерии подбирать лекарство, а не какие-либо! То есть вот дали антибиотик, он не помогает!

Она прерывает вдруг сама себя, отмахивается от чего-то перед лицом, словно от невидимой мне мошкары, и втрое тише предыдущих слов, едва слышно поясняет:

— …мухи у меня от лука. Тут за стеной лук. Я перебираю-перебираю, он всё равно гниёт.

И включив снова прежнюю мощь и громкость, она продолжает, как и не прерывалась:
— Вот. И в общем, короче говоря: одни не помогают, организм травят, иммунную систему убивают, уже перестали в Ярославль ездить. Уже сил никаких нет. Дебилы. Один антибиотик, потом второй, третий! Потом кровь, говорят плохая. Но выписали. Я приезжаю вечером. У одного тридцать семь, у другого вообще… Это что, говорю? Это здоровые дети? Выписали! Пошла ругаться. Осмотрели. Воспаление лёгких, конечно! Это хорошо у сына кореш — водителем на скорой, он договорился в Москву перевезти, в этот… Там положили. Деньги… Я не знаю сколько… «Как бы» не знаю… Мне сын не говорит даже. Отцу сказал по секрету. Только чтоб положить — занеси двести тысяч! А как не сказать, откуда у него такие деньги? Он восемь лет пашет, я вижу как пашет, старается, а ему не повышают. У него зарплата с гулькин нос… Ну мы с отцом, там-тут зажались, заняли… Ну дай Бог, чтоб в Москве вашей хоть помогли. Серёжке-то маленькому четыре годика всего. Это хорошо что Маша у него — невестка — щепетильна, не то что другие: плюнут так, вроде и ничего. Она там их строит, у неё там в Москве тоже какие-то друзья… А Серёжка день ото дня всё хуже и хуже: чего-то там красные тельца, они должны определенной формы… Бывают они меньшей формы, как она мне пояснила, другой раз большей формы, так вот они у неё ненормальные… А ему четыре только! Тут у старшего ещё что-то начинается. Так что… я вот это знаю, что это такое, и как вот… Всё именно дело во врачах! Я честно говорю… Всё дело во врачах…

Женщина вздыхает, смотрит на меня устало.

Пока она говорила, мы оба — сначала она, потом и я — опустились на лавку у её забора. Теперь она сидит слева от меня вытянув ноги в высоких сапогах и смотрит на меня сбоку. Я тоже вытягиваюсь. Ноги гудят… «День, — считаю я в уме, — десятый в дороге… Завтра наконец-то домой…»

— Ну вы не вините меня, что я так на вас спустила… — извиняется она, — Тревожно мне… У вас-то как заработки в Москве, ничего?
— Да по разному. — пожимаю я плечами, — Я ж фотограф: у меня-то как потопаешь, так и полопаешь.
— А у нас-то ведь вообще… И пенсии очень маленькие, у меня-то ещё вот девять триста… Вот, как говорится, за счет троих детей, мне вот к пенсии семьсот пятьдесят рублей добавили! Да мужу по инвалидности ещё триста пятьдесят.

Она замолкает, глядя в даль и о чём-то думая. Молчу и я. Что ж тут сказать? Что я наверное с другой планеты и вообще не понимаю, как на 9300 можно прожить месяц? Что в этой поездке за десять дней на один только бензин ушла уже двадцатка? Мысли травят душу, вечерняя тишина минута за минутой прожигает дыру в нашем разговоре грозя его прервать его окончательно, но женщина вдруг снова тревожно глядит на меня:

— Вы голосовать пойдёте?
Я едва не начинаю улыбаться смене темы, но взглянув в её серьёзные глаза, давлю неуместную весёлость и отвечаю честно:
— Нет, я в отъезде буду. И ещё не знаю где.
— Нельзя так. — качает она головой укоризненно. — Знаешь, — от волнения она даже переходит на ты, — нельзя так. Вы молодые, вам тут жить. Надо на выборы идти. Сейчас вот многие ругают Путина. А я вот… ты не жил в наше время. Сейчас всё-таки очень хорошо живётся по сравнению… Сходи проголосуй. Тебе разве лучше, чтобы как на Украине бы было?
— Ну почему именно, как там? — удивляюсь я искренне.
— Ну подожди, нас Америка к чему ведёт-то? Путин пришел, у нас в городе рэкет был, незнамо чего было. Вот у нас в городе, я знаю что, в девяностые годы было… убивали и всё. Бардак был. Он пришел не то, что на ноль, он минус нуля пришел. Все заводы, всё было распродано. Всё захвачено. Он многие их обратно отжал. Вот посмотри завод Сатурн он отжал. Он отжал завод. Завод у нас работает нормально. А что говорят, что работы нету, так это молодежь! Молодежь-молодежь! Она не хочет за такие деньги работать! Молодежь ходит у нас тут, наркоши одни. Вот и вся молодёжь! Она не хочет! Ей мало этих денег! А мы работали как? Мы-то работали, дак пенсию ещё родители по полгода не получали. Сейчас плохо ли, худо, но вот тебе пенсия без задержки! Всё равно мы крутимся-вертимся, всё равно на эту пенсию живём! Мои дети — стояли в магазине за мандаринами! Как говорится целый день из-за двух килограммов! Молока не было! У меня дети — четыре часа за тремя литрами молока! Вы там, москвичи, так не жили, а мы вот так жили. Нет, просто, я тебе говорю, надо идти голосовать. Кроме Путина сейчас нашу-то страну, кому она нужна ещё?… Конечно, денег нет, кругом санкции, но неоткуда Путину взять, вытащить этих денег… Неоткуда… хоть как… Вон говорят сейчас, что этот ворует, тот ворует… Я не знаю где не воруют деньги? Везде все воруют. Кого ни поставь к власти, все смотрят, как это урвать для себя… Но Путину должное надо отдать… Вооружение посмотри! Как говорится, за страну даже гордость берет, ей-богу! Вот если б тогда ещё Путин стал вместо Горбача, вот тогда бы он был! Страна была бы совсем другая!

Голос её снова наливается мощью, а глаза блестят.
— Посмотри какие санкции, ведь не дают просто-напросто работать. Всё кругом, всех обкладывают!

Обсуждать санкции, надо признать, совсем не мой конёк. Сыры мы ещё прочувствовали: один из любимых пропал, другой всё ещё продаётся, но теперь зовётся армянским и стоит в три раза дороже. В остальном… 
— А что, — говорю, — и в Рыбинске?
— Ну вот смотри, — она пододвигается ко мне, активно жестикулируя и чертя пальцами на лавке какую-то схему, — вот завод был вместе с американцами, газовых турбин. Так его закрыли, из-за того, что продали в Крым турбины. Одно закрывают, другое закрывают! Они ж не против закона продали! Они ж не напрямую продали: сначала одним, потом другим, только потом в Крым! Ну и что! Что тут такого? Вот я купила, она мне не нужна, я могу кому угодно продать! Я не знаю, но дело-то в том, что всё равно… сейчас как говорится новый завод строится. Буду протезы делать медицинские. Я не знаю, всё равно как-то… Ну не бывает же, чтоб сразу же, чтоб встал у власти и всё наладил!… Жирик орет как ненормальный… Коммунисты — глядь, за рубежом: как лежали у него там золото, так и лежат! Как его не сняли с выборов, я не понимаю! Что, его что ли к власти? А? Вон пенсионеры говорят: «Он нас облапошил, деньги с нас снял и это…» Все лезут, все лезут… А эту придурошную-то? Надо же пошла туда, в Америку поехала! Меня зло берет! Чего туда ехать-то в Америку, кому лизать? Да ей наверняка деньги там давали! Не так же просто туда поехала! «Надо Крым отдать обратно!» Как можно Крым отдать, когда америкосы там сразу базы настроят? Шутка а? Такое ляпнуть! 

…Мы сидим на деревянной лавке где-то на окраине Рыбинске, но мысленно я поднимаюсь над этим местом всё выше, наблюдая, как Ярославская область тёмной простынёй лесов сливается с Костромской, а где-то там, дальше-дальше, стоит затерянный, оранжевым волшебным тёплым светом, обдающий летящий кругом снег, терем… Ещё, где-то слева, легко представить, там, по воде проходит граница с областью Тверской, а дальше, такие же эфемерные, нарисованные только на картах, какие-то другие далёкие границы, над которыми прямо сейчас, не ведая ничего об этих преградах, летят какие-нибудь полярные гуси… скачут, как называл белок, встреченный утром мужик, «векши», бегают собаки… Из окна дома напротив порывом ветра доносится «…Всё за 77 рублей! Фикспрайс!»

Меня тянет на землю голос моей собеседницы.
…— Это всё распад наших правителей, от Хруща ведет от придурка: он гонку вооружений запустил и Союз развалил. Всё развалил. Спасибо Путину, вовремя взял Крым. Как не говори, всё равно молодец. Ругают его ругают, но он много чё сделал, умница. В магазин придешь — всё по крайней мере купишь. Конечно про качество я не говорю. Про качество… Но по крайней мере всё можно купить, не то, что как вот раньше, очереди стояли, ничего было не взять. Кошмарно. По талонам давали. И конфеты давали и одно и другое давали. Помнишь?
— Помню, — киваю я. Хотя, что я помню? Мне в 91-м одиннадцать всего было… Ничего я не помню…
— Хорошо, что я работала в ателье, девчонки из магазина, приходили к нам шиться, у меня по крайней мере, у моих детей всё было! Коробками! Упаковками! Но за счёт чего они это всё видели? Без связей, как бы мы тогда выжили? Так бы ничего не видели! А так: и сухари, и печенья, и пряники, и неженка, всё было! Так что вот! Голосовать не за кого, только за Путина. Надо идти, надо…

Хозяйка дома замолкает выговорившись. Какое-то время мы оба молчим опустошенные, затем я встаю, только теперь вдруг почувствовав, как устал за этот длиннющий день и за всю эту поездку.
— Спасибо вам, — говорю. Хорошо тут у вас. Поеду…

Женщина, приземлённая со своих орбит звуком моего голоса, завершает свою речь:

— Ванга давно уже сказала: «Придет маленький белобрысенький и страны к России все повернутся, а Америка должна уйти под воду». А вот поднимается уровень воды-то. Ну в общем, короче говоря, такие у нас пироги…

Бабушка

— Меня? — неподдельно удивляется бабушка, сидевшая за минуту до этого, по ту сторону окна, по-видимому за столом, и выглянувшая посмотреть, что там за движение вдруг на её тихой улице.
— Вас конечно же!  — не сдерживаю я восхищений, — Вас и ваш удивительный дом! 

Нечасто встретишь такое сочетание, чтоб и резьба действительно необычная, да ещё и в хорошем состоянии, да ещё и хозяйка такая… настоящая! 

— Да ну чего меня… я старая-страшная! Не надо, не надо! — протестует она активно и удаляется вглубь комнаты, откуда добавляет довольно громко. — Дом — пожалуйста, а меня не надо. Пожалуйста, молодой человек. 

— Конечно! — кричу я, уже её не видя. — Не переживайте, не буду. Я сейчас отойду, сниму издалека, а потом подойду ещё спросить, хорошо? 

Не дожидаясь ответа, отхожу на другую сторону улицы, чтобы снять дом целиком и просто взять паузу в разговоре. Бабушка тем временем закрывает окно и пропадает в глубин. Я заодно снимаю и дом напротив — в надежде, что в окно она видит: мой интерес не ограничивается её собственным домом. Брат — в этой поездке, мы снимаем вместе — делает дополнительно ещё несколько кадров и двух соседних домов, чтоб уж совсем обелиться в глазах этой замечательной бабушки. 

Подхожу. 

К счастью окно открывается, и бабушка — всё такая же прекрасная в своём в голубом, в белые цветы, халате-платье, и с аккуратно уложенными на пробор седыми волосами, — выглядывает мне на встречу. 

— И снова здравствуйте! — шутливо начинаю я. 

— Здравствуйте! Вы приезжие что ли? — повторяет она, хитро улыбаясь, наш, пятиминутной давности разговор, дословно. 

— Точно так! — вспоминаю я свой ответ. — Вот дом хотели ваш сфотографировать! — ломаю я наконец тот диалог, прервавшийся на том месте, с которого я начал свой рассказ. 

— Так а чего он вам? Зачем это надо-то? Прошлый год это… тут тоже ходили, дак потом это… дом сгорел один у нас тут… Вы чего? Это ж такое дело! Сейчас нельзя…

— Так а как же, — пытаюсь спорить я, — историю изучать? Как же узнать тогда? Вот вашему дому сколько лет? 

— Моему? — на секунду замолкает, поднимая глаза вверх, бабушка, — семьдесят эта… семьдесят с чем-то навроде… 

И тут же сама себя одёргивает: 

— Да я сама точно не помню, это вам в эта… в библиотеке же лучче узнавать верно надо. А вы зачем это? 

— Для музея наличников, — говорю, — снимаю. 

— А! — оживляется она. Эти наличники муж делал, царствие ему небесное и вечный покой. 

— Ничего себе, — превращаюсь я в слух, — он резчиком был? Расскажете? 

Бабушка вздыхает, облокачивается на подоконник глядя поверх меня куда-то вдаль, несколько секунд молчит, и только когда она начинает говорить, я понимаю, что эти долгие секунды она ещё взвешивала, стоит ли вообще озвучивать эту историю… Но наконец что-то перевешивает и негромкий скрипучий голос её заполняет собой этот майский вечер. 

— Он-то это… сильно младше меня был. Отбила я его у этой… у другой, ну знаете, так… Она с ним и познакомила. Пошли, говорит, хороший парень. А у него друг приехал. Ну и она вроде как к нему, к Сергею, а мне говорит, пошли, стало быть, там друг приехал. Пришли. Хороший такой он был, не пил никогда-ничего. А друг так себе. А я молодая тоже была… Ну чего таить, и черти в голове были, да… И хороша собой, чего… Было-было, дак чего ж? Всё было… — она усмехается задерживаясь на фразе «всё было», и будто бы отталкиваясь от неё, продолжает склонившись с подоконника ближе и едва понизив тон — он мне сразу понравился, я даже не хотела общаться: подруга я или чего? Друг его уехал давно а мы всё вдвоем так ходили… Ну я не устояла, отбила… Нечему такому добру пропадать…. А он пропадал. Я ж всё видела, тяготится он ей, ну я и… Ну и вот… 

Бабушка вздыхает, ещё несколько раз повторяет «ну и вот», как бы собираясь продолжить, но рассказ видно не клеится… Однако на очередном повторе она, словно нащупав где-то внутри себя правильный тон, продолжает: 

…— Ну и вот… Мне тогда сказали, что Маринка гадала на меня, чтоб мне эта… чтоб жизни с ним не будет. Хотела она так. Сама с полгода пождала и замуж вышла. Уехала, кстати, в Ярославль. Вы же с Ярославля? — неожиданно меняет она тему. 

— Нет, — качаю головой, — с Подмосковья. 

— А… — заинтересованно она разглядывает меня сверху, из своего окошка, — что, за вот этим, чтобы сфотографировать что ли приехали? 

— Да. — просто отвечаю я, судорожно выискивая в её словах, за что бы зацепиться, чтоб вернуть разговор к её мужу. — Так а чего она гадала? 

Бабушка как-то неодобрительно качает головой, словно говоря: «Прощаю тебе твою торопливость, молодой ты ещё», вздыхает и повторяет мой вопрос:
— Чего она гадала… Так эта… чего гадают обычно… Чтоб насолить обычно. К гадалке поехала. Это же надо додуматься было, поехать, такие деньги заплатить, за тридевять земель…
— Слушайте, — вдруг спохватываюсь я, — а это какой год-то вообще?
— Какой! Мне двадцать сполнилось тогда. А сейчас семисят семь. Считай какой. 

— Пятьдесят восьмой? — прикидываю я в уме. 

— Ну какой… так примерно, да. — отмахивается она нетерпеливо. — Я ж сказала, тогда двадцать было, теперь вот семисят семь. Сосчитай вот, столько и… и вот… 

— Ну ладно… Так чего, — меняю я тему, сгорая уже от любопытства, — гадалка-то ей сказала? 

Но бабушка меня разочаровывает: 

— А я не знаю. Мне не докладывали чего сказала… Только мы с Сергеем-то пожили двадцать лет с небольшим. Хорошо пожили-то чего… Детей вот не дал Бог, ну так чего… Не всем дано, я ничего не говорю, не ропщу. Мне помогают тут эта… ребятишки. Вот кто в магазин, кто чего… Сама-то я не могу, я с костылями не хожу сейчас из дому. Вот гуляю тут, в окне теперь и вся моя гульба. Вот помогают кто чего. Позатой весной пришли: «Давай, баб-Мань, дом тебе покрасим?» А он облезлый был уже, страшно смотреть. Я говорю: «Ребятки, я помочь-то не смогу вам ведь, миленькие!» А они — ничего не надо, баб-Мань, всё сделаем. Так переобновили мне дом. А я уж и не знала, как мне быть. Он страшный был, облезлый. Сейчас-то вон, ничего… 

— Очень даже чего! — улыбаюсь  я. — Наговариваете вы на него, чудесный, по-моему, дом у вас. 

— Ничего, да… Дак я ж теперь не вижу его снаружи-то — пожимает плечами бабушка и замолкает. 

Я оглядываюсь. 

Поодаль, увлечённо нажимая что-то на телефоне, стоит брат. Хоть бы он снял её издалека, думаю, незаметно… 

Достаю из кармана открытку, протягиваю: 

— Вот, — говорю, — смотрите, тут девять окошек с разных городов. Так смотрите, ваши-то получше многих! 

Она принимает открытку, вертит её в руках и задумчиво тянет: 

— Ну это Сергей делал, он большой мастак был по этой части… 

Кладёт открытку перед собой на подоконник и задорно так добавляет: 

— А в семисят-восьмом он это… поехал к маме… Там день рождения, юбилей был, торжества… Мы вместе хотели, дак не отпустили тогда меня. В Саратов. На неделю, сказал, а вот… и вот… — она делает небольшую паузу, но не тяжёлую, а именно для меня, драматическую, — вот до сих пор и жду! 

— Как так? — потрясённо поднимаю я голову.
— Дак я сначала не поняла тоже, чего творится-то. Мы замужем были, дак чего. Поехала за ним. Меня мать его встретила там… Прямо на вокзале… Так сказала, я запомнила даже вот: «Не пара ты ему, я его не для того рожала»… и это… и всё… я домой… Горевала-горевала, ну дак чего ж? Слезами горю-то не это… не поможешь… Так потихоньку-потихоньку и выкарабкалась одна… А потом однажды эта… утром и как это… пришла домой, тут и поняла «Всё, нет моего Сергея». Не вспоминала уже, а сердце ёкнуло. Вот так, тут в сенях стою, валенки чистила, вдруг меня это… накрыло… понимаю, что вот всё… не приедет ведь он уже никогда… нет его… Я ещё ничего не знаю… А уже всё знаю… 

— И что оказалось? — не выдерживаю я минутной паузы, последовавшей за этим. 

— Инсульт. — просто отвечает она. — я позвонила… это ж телефон ещё ухитрилась добыть… Позвонила, только уже всё… А вы значит по деревянным этим мотаетесь, по деревням-весям? — меняет она тему и я (в кои-то веки) несказанно рад этому, потому что… потому что не укладывается же в голове…
— По городам в основном, — медленно говорю я. — Ну и по деревням тоже. В Пошехонье вот были, теперь в Данилов поедем…
— Ну доброй дороги вам тогда? — она смотрит на меня не то вопросительно, не то утвердительно, но я не пойму и нахожусь только поблагодарить за рассказ, за то, что дом такой чудесный сберегли, за настроение… 

Она берётся уже за оконную раму, собираясь её закрывать, но в этот момент меня всё же осеняет, что второго шанса не будет и я резко разворачиваюсь к ней:

— Баб-Мань… А можно я вас всё-таки в окошке сфотографирую? 

Она смотрит на меня улыбаясь, отмахивается с теми же словами, что в начале нашего разговора, но теперь (хотя может мне это только кажется) звучат они не так уверенно: 

— Да не надо, я страшная, старая! 

— Да вы красавица! — искренне-настойчиво заявляю я. — Вы же бабушка! Да к тому же в окошке в таком красивом доме… 

Бабушка смотрит на меня неодобрительно, говорит что-то вроде: «Подожди», и исчезает из поля зрения надолго. И когда я уж начинаю сомневаться, выйдет ли она вновь, она появляется, завязывая появившийся за это время на волосах белый, с зеленоватой каймой платок, и заправляя под него выбившуюся светлую прядь. 

Наконец справляется с узлом, смотрит куда-то внутри дома, видно в зеркало, поднимает на меня глаза и, поймав мой восхищённый взгляд, улыбается и одобрительно машет рукой: 

 — Вот теперь — снимай!


PS
Конечно я не могу рассказать историю про каждое из окошек календаря. Но всё-таки верю, что перелистывая его, вы будете вспоминать некоторые из них.
Календарь ещё двенадцать дней доступен для заказа по ссылке planeta.ru/campaigns/nalichniki2019. Воспользуйтесь шансом порадовать себя и друзей!


#ВПоискахНаличников  #Любим #ЯрославскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Просто лобзиком

…— Александр Васильевич Вагулин это вырезал. Редкая фамилия. Только двадцать лет как он уже умер. Двадцать лет, как уже его нет. Его нет.

Женщина вышла, завидя свет моих фар, светивших, как оказалось, прямо ей в окна. Оказалось, что дом резьбой украшал её папа.

— Больше половины я уже сняла эти рисунки. То есть тут красили, переделывали… Ну в общем вот всё, что я делала, красила, я оставила. А сейчас вот дом поднимали, тоже вот фундамент делали по новому. Ну в общем дел-то куча, надо домом-то заниматься, денег надо кучу…
— А он вообще резчик был?

— Нет, он плотник был… — неожиданно опровергает она моё предположение. — Он вообще всё делал, он даже шил. Даже шил. То есть маленьких нас полностью всё обшивал и маму, всю семью обшивал. 

— Ничего себе!

— Да, так что…  а так вот, вырезал… То есть, придет вот так вот… Как говорится и работал и вырезал, всё делал. Рисунков очень было много…

— Да у меня даже слов нет! — восторгаюсь я, — такая мелкая резьба, что издалека и деталей не разглядеть!  А у него станок был какой-то?
— Да нет, лобзиком. — просто пожимает плечами она. — Просто лобзиком. Никаких станков, ничего у него не было. Просто лобзиком.

— А когда дом построен, не знаете случайно?
— В 68-м, — на удивление быстро отвечает она, и тут же поправляет сама себя: — Ой, в 58-м!

— О, так 60 лет дому! — автоматически вычитаю я.
— Да, в этом году как раз. Родители строили, мы были маленькие… 

— Так он сам ещё и дом строил? — недоверчиво переспрашиваю.
— Он сам, без помощи, без всего, всё один строил. Тут у нас был ещё на участке ещё один резной маленький домик, но мы его снесли.
— А чего?
— Да не знаю чего… — будто бы злясь на саму себя отвечает моя собеседница. — Вроде бы, как мы — дети — повыросли, а о внуках не думали ничего…  В огороде и тень и всё… В общем мы его снесли… Жалко конечно… — заключает она. И со смехом, разводя руками, добавляет:

— Зато теперь там у нас лежат кирпичи для строительства!

Мы вместе посмеиваемся неожиданному взаимопониманию, но я всё же решаю спросить:

— Ну этот-то дом вы не собираетесь сносить?
— Нет-нет-нет-нет. — она смеётся. — Тут мне многие говорили: «Чего тут рисунки обратно делаешь, обшила бы сайдингом!» Я говорю: «Это отец, воля его. Дом он мне, как говорится, завещал. И будет так, как он хотел.» Конечно дел тут много с ним, с домом. Мы тут канализацию проводили тут центральную через улицу, через ручей. Конечно это… Потом вот еще сзади огород прикупила я. Ну участок небольшой, там три с половиной сотки… Да тут всё время найдется что делать…
— А вы сами красите?
— Дом-то? Сама выползала. — морщится она, вспоминая.

— Сколько заняло по времени, если не секрет?
— Очень много. — По её медленному ответу я понимаю, что действительно долго. И ещё, что это важно для неё. — Шкурила, красила. Всё на лесенках. Всё этот, сидела… Сколько дней, не скажу. Но рисунки я все снимала.

— Снимали всю резьбу?!
— Да, снимала рисунки. И по другому всё попеределала. Ну… то есть… У него там немного много тут было всё… Я как-то более менее так это… поаккуратнее прилепила… У него очень много всего было… так что пришлось… А я выглядываю думаю, чего это тут… А вы как его нашли-то? Темно уже…
— О! — вспоминаю я, — Мне про ваш дом рассказали вообще за Волгой, представляете! Какой-то дядька говорит: «Езжай, пока не стемнело, успеешь сфотографировать».

— А дядька такой высоковатый упитанный? Не Виктор его зовут?
— Нет, — говорю, — не знаю. Он очень сильно поддатый был. Остановился рядом, так его покачивает, глаза прозрачные и говорит, что я вот езжу на первом автобусе и три остановки не доезжая Копаево, выйдешь, направо и там найдешь самый резной дом в округе! Я и ехать-то не хотел: чего, думаю, спьяну он наговорит, а я время тратить буду. А оно видите как!

— Да сейчас чего! — отмахивается от комплиментов моя собеседница. — Летом-то у меня вообще шикарно. У меня зеленая-то изгородь, вообще тут всё не видно. Ну дом-то видно, ну наполовину. И у меня тут очень много роз, очень много цветов, у меня конечно очень хорошо. И я говорю: «Вот у меня трехкомнатная квартира и я там уже не живу шесть лет». Я здесь круглый год. А чего здесь не жить? Отопление у нас в любое время включил-выключил. Холодно — ну газовое отопление. Ну давно-давно. Душевая кабинка есть, туалет центральный есть. Всё. Все благи. Это ещё лучше чем в квартире. Тишина, покой, воздух свежий! Так что меня в квартиру даже и не тянет и не хочу. Дом свой, подвал… у меня сейчас подвал подняли, я хожу там выпрямившись спокойно. Сейчас еще будем углублять. И мне нравится: спустился в подвал, там набрал всё… Там всё хранится…

Несколько секунд мы молча стоим, я замечаю, как она поёживается от холода и я понимаю, что времени у меня осталось всего на пару вопросов.

— Слушайте, а как так ему в голову пришло дом сделать именно таким? Он на продажу хотел делать или учился резать, или что-то еще?
— Да ничему он не учился! Да ну вот… человек такой, понимаете или нет… У кого на что… я вот, как вот… Просто напросто начала в школе и всё… Ну тоже у меня тяга к пошиву… Ну папа шил, но он не учился ничему. Так у него и брат, родной то есть, шил, и он шил. И пальто и платья, вообще всё шил… И я тоже вот пошла, но я уже училась. И закройщицей работала. И вообще я, как говорится, всё, как говорится, в пошиве… И меха и всё-всё-всё… Ну в общем просто-напросто, как вам сказать… ну любительница… Я люблю в земле копаться! Для меня земля это тоже что-то тоже. Я жду не дождусь, когда это… Стает уже. Как вам сказать, душа лежит. У меня в огороде — не хочу хвастаться — но все приходят, говорят: «Когда хоть ты полешь-то?» У меня, честно говоря, что у них, нет такого, чтоб в бороздах, нигде у меня нет травы. Как, знаете, у некоторых, идут луговинки? У меня их нет. У меня нет ничего такого… 

— В смысле, — не пойму я, — вы их вытаптываете что ли?

— Я пробегаюсь просто-напросто, это на самом деле так. Да. Ну в общем любительница я земли, я не знаю. Цветы очень люблю, у меня очень много цветов конечно. Летом очень красиво. Вы приедете?

Она запахивается поплотнее и шагает к калитке, а я обещаю, что приеду, хотя конечно же не знаю, окажусь ли в этих краях когда-нибудь ещё раз…

#ВПоискахНаличников  #Рыбинск #ЯрославскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

А весело-то как было!

— Чего у нас было тут? Рыбзавод был, деревообрабатывающий комбинат был… Ой, там у нас все были, и пекарня была, и этот… завод был… делали клюкву, картошку сушили… Винзавод был, так теперь только винзавод остался! И этот… маслозавод был свой, и пекарня была своя…Всё теперь, ничего нету…

В Весьегонск я приехал зимой и поговорить со мной отчего-то выходят только одинокие бабушки. Вот и эта — заинтересовалась и окликнула сама. Фотографироваться жалко вот отказалась… Наличники-то бог с ними — на её доме их видно никогда и не было, а вот её жаль, что не снял: колоритная была бабушка: маленькая такая, в валенках, в пуховом платке… Улыбчивая…

— Так а что ж всё позакрывали? — говорю.
— Так всё позакрывали… Теперь которы-куда… Нарушили, ремонтировать – не ремонтируют. Видел такое здание там? — она показывает в ту примерно сторону, откуда я пришел, поэтому киваю, — кинотеатр. Уж он сто лет не работает, а кинотеатр считатся. А ходить некуда детя́м. Вот они бегают полные дни туда… там нагадят, вот и все развлечения в этом кинотеатре теперь… Нету. Нету у нас начальника, хорошего нету. Вот дошло, что теперь мэрия есть, а никто дороги не чистит. Не посыпают, ничо.
— Ну может, — решаю я утешить, — сейчас же выборы будут, может что-то поменяется?

— У! — смеётся она, будто я анекдот хороший рассказал. — Ничо не поменятся тут. У нас все молчат. Все молчат. У нас депутатов нету честных. Этот… больницы нарушаются, главврач ничо не делает, врачей нету… Кто в Устюжну ездит, кто в Тверь… нету врачей! Вот у нас какой стал город. А всегда славился раньше…
— А чем славился? Я читал только, что ярмарка была тут большая до революции…
— Да, ярмарка! — смеётся она тихонько, — ярмарка и сейчас есть! Рынок!
— Не, не рынок! — улыбаюсь и я, — Была большая ярмарка… Из других городов приезжали!
— Ну было-было, всё было… Ничего не осталось у нас, ничего не осталось… Не на чего надеяться…
— Ну ладно уж, как-то грустно…
Она по девичьи смеётся в платочек, но не поправляет меня.

— А как раньше весело-то было? Теперь вот как, неинтересно нынче. Вот масленичная неделя, вот масленица была, как раньше! А весело-то как было!
— А сейчас? — не пойму я.
— Так ничего не слыхать ничего! Всё тихо. Вот завтра не знаю чего будет: завтра прощённо воскреснье, дак вот может туда выйдут, где мэрия, там теперь они будку-то сделали. А теперь там площадки нету, была площадка. Там гуляли, блины пекли, так было весело!
— Так может будут и опять?
— Дак может, может… Маленько так где-то потолкаются… такого чтоб весело-то уже не будет… И гармошки играли, и плясали, и чего только не было! Ой, весело было! Это раньше было весело. Теперь и молодым-то никуда не охота идти, молодые-то не идут никуда. Уж ладно мы, я говорю, мы-то всё уж пережили, всё. Вспомнить есть чо, а уж этим ничо нету… А вы туда не ездили ещё, на реку́-то?

— Нет, до реки ещё не доехал…

Тут дверь рядом с её валенками приоткрывается и из темноты дома показывается белая кошачья морда. Я вскидываю камеру.

— Тут кошечка у нас! — гордо заявляет бабушка показывая на неё, но та отпрянула от моего резкого движения. — У нас тут был Марат Михайлович, пёс еще был. Хороший был. А тут чо ещё надо: чтоб кошка и пёс. — И, приоткрыв дверь, обращаясь к невидимой для меня теперь кошке добавляет, — Муська, тебя сфотографируют ведь! Звезда будешь! Чё прячешься? Шевелится чо-та…

— А как её зовут?

— Да как… Муська да и Муська. Она шлятся везде у нас, бездомная. Вот придет, накормим… Я говорю: «Иди мышей лови! Хватит тебе сидеть-то!». Всё равно сидит полные дни. Полные дни сидит! Не хочет ничо делать, не хочет никуда! Ни мышей, ничего не ловит… Лентяйка! Загуляет, дак сюда полный выводок приведёт! В тот раз, прошлый год гуляла-гуляла, окотилась там, в другом доме. И нету – и нету, и нету – и нету… Потом как-то ведет! Троих! К нам. Откуда! Ну ка, говорю, ты куда ведешь? Где нагуляла, туда и иди, пускай воспитывают кто-то… Дак они, как эти были… дикари! Она где-то окотилась и никто не видел. И они потом вышли, только ещё стали глядеть и вышли, выползли… И народу боятся! У! Дак разбегутся сразу… Потом потихоньку-потихоньку сначала стала водить сюда, мы стали прикармливать… А потом куда-то девались, не знаю. Растащили наверно их…

⠀
Я пытаюсь позвать Муську по имени, но та ни в какую. Наконец распрямляюсь, собираясь прощаться.

— Ладно, — говорю, — не буду я вас задерживать…
— Дак а задерживать чего!  — смеётся она снова. — Я-то всё похожу, погуляю, вот и вся моя работа. Не ходят ноги, не ходят, миленькой. Я не хожу сейчас никуда. Погуляю маленько на крылечке и домой. Не держат ноги никак. Этот… Отнялись ноги. Не то что там, болят, а не идут. Не устоять на ногах… Я вот этот… Рассказывали про женщину в Абхазии, она 151 год прожила. Она зарядку начала делать в 75, как я. Но она там не работала, что-то там врут мне кажется… А мы как вкалывали, дак ууу… Там и фруктов и них, там фрукты… А мы-то чё видим? Картошка? Ничё больше не видим. Там всякие фрукты, а у нас ничё нету, я говорю, нету… Пока были молодые мы всё, и щавель ели, и всё-всё-всё… Побежим в этот… как его, на поле, наберём гороху, и вот сидим-едим! Тогда было всё чистое! Сейчас дожди-то пройдут, так всё зеленое! Вода и то зелёная! Что там валится? Теперь боюсь я и грибы есть: грибы-то и то не знаю! Всё отравлено… Всё отравлено теперь… Ну ладно, миленькой, давай, давай, иди погуляй-то…

⠀
PS Разговор этот произошел в Весьегонске, но поскольку я ни бабушки этой не снял, ни даже кошки, то на фотографиях — дом из деревни #Палюшино Ярославской области.

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Разве это вообще может нравиться?

…Полная такая бабушка, лет семидесяти, в белом платочке, серой вязаной, поверх белой футболки, кофте, в цветной юбке и галошах (май-месяц), проходит мимо этого дома с тележкой, на которой подпрыгивают два серебристых столовских бидона. Бидоны, судя по гулкому стуку, пустые, идёт, значит, налегке. Почти поравнявшись со мной, но не заходя в кадр, ради которого я её и ждал, не выпуская из рук тележку, останавливается и зычно, с противоположной стороны улицы, обращаясь явно ко мне, так как на улице больше никого и нет, кричит:
…— Вам чего, молодые люди?
— Наличники, — так же громко говорю, — красивые тут у вас!

— Чего? — говорит она таким тоном и делает большие глаза, будто я сказал, что невидимого марсианина фотографирую прямо сейчас. — Они ж все одинаковые тут! Все на одно лицо!
— Да ну вы что, двух одинаковых не найти! Неужели вам не нравятся?

— Нет.
Она ставит тележку, поворачивает к дому, пристально смотрит, поправляя выбившиеся из под платочка волосы.
—  Нет, — повторяет она, — не нравится. Как-то гармонии нет, вкуса нет, понимаете? Они очень аляповатые, вы не видите?

Я, удивлённо:

— Ну так в этом же и интерес: это как бы такое наивное искусство…
— Вы считаете? Этот псевдорусский стиль с татарскими этими узорами, перегруженный этот верх… цвета эти — тут я вообще промолчу!

И, подхватив снова тележку, загрохотав бидонами по трещинам асфальта, напоследок фыркает:

— Кому это вообще может нравится-то?!

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОьласть #Тутаев #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать #деревяннаяАрхитектура #Книжка #Книжки #Чтиво #Чтение #Читаю #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать #nalichniki #наличники #челябинск #деревянноезодчество #домоваярезьба #window #русскаяархитектура #wooden #oldrussianhouse #oldhouse #ornate #oldbuilding #russia #архитектура #порусски

Выше Ивана Великого и круче Рыбинска

…— За старыми домами? Это надо походить. Тут весь лягушечий посад ещё остался. Ну это… походить надо. Ну и в деревни вот… Тоже..
Полный довольно, белобородый мужчина, прогуливающийся с голым торсом и полуторалитровой бутылкой пива, охотно взялся рассказывать о сохранившихся деревянных домах, но споткнулся я об его повествование в самом начале:


— А Лягушечий посад — это где?
— Ну центр… Лягушечий посад. Ну спросишь там… В карте не смотри, там нету этого…
— Это историческое название что ли?
— Да. Когда строить здесь начали, в шестидесятых годах, здесь было болото. Там — он показывает куда-то вдаль, — идет промышленная зона, там ангар… ну короче там сзади, вода вон до сих пор стоит… да… такое вот лето  — и воды вон скока стоит. И картошка там всё. Туда дальше вообще всё…  — тут он делает паузу и на секунду прикладывается к бутылке. — Так вот с того, что было болото и лягушки, так и пошло. Здесь же посады были…
— Посады? Это в смысле… — начинаю вопрос я, но досказать не успеваю.
— Посад это улица. — обрубает он столь нетерпеливо, что я даже удивляюсь такой резкости, —  по старинному оно так. Как бы поэтому… по истории это же поселение. —  он делает акцент на слове «поселение» прикладывается к горлышку уже надолго. Затем выдыхает тяжко, вытирает рукой усы, смотрит на свет сколько осталось и продолжает. — Здесь своих населенных пунктов… верней… как их на… — икота пробивается и не даёт ему договаривать слова — назвать… как бы ру… русских нету… здесь жили…

— В смысле ссыльные что ли? Привезли и поселили?
— Не… нет! Они сами приходили! Поселениями… Есть даже фильм, вот когда Ростов Великий вот это… образо… вывался… вот это прочее-пятое-десятое, князь этот, Владимир… Это было поселение как бы… Там ещё дальше, вот поедете за деревню… — он тяжело сглатывает, давя отрыжку, выпивает ещё несколько глотков, — за деревню… там будет поворот на.. это… на… налево и вот если там…

Однако в этот момент внутренний навигатор похоже капитулирует перед алкоголем и маршрут заканчивается бессильным:

— короче надо историю смотреть. Из книжек здесь очень это… это же колокольня она бо… большое значение вот имеет, а делать ничо не делает. Она ж оказывается выше колокольни Ивана Великого в Москве.

— Да ладно!

— Да — с гордостью распрямляется он. — Она сто с лишним метров. А колокольня Ивана Великого — «я никогда не думал, что двузначное число можно произнести настолько уничижительно» — восемисят восемь. Её разрешили построить только с тем условием, что она будет ниже той… Ивана Великого.

— Ну? — нетерпеливо требую я. — И как?
— Так вот поедите — посмотрите: она построена в низине! Все колокольни, все церкви, они строились на холмах! На возвышенностях. И вот она… а она построена в низине! Тут же какое богатое село было. Тут, знаете, каменных домов было больше, чем в Рыбинске. Восемьдесят каменных домов было уже в начале прошлого века!
— Двадцатого?
— Девятнадцатого! — воздевает он палец к небу. — Здесь вот тут… Собсна говоря, у меня дедушка, царство ему небесное, он на колокольню эту лазил. Она ж горела два раза! Он там… Там часы были наверху! И на последнем ярусе… — он повторяет, словно желая подчеркнуть важность этих слов, — на последнем ярусе, жили монашки. Они вот кажное утро туда подымалиса и спускалиса. Она когда загорелась, дед их спасал. Лестница-то была деревянной, они обгорелиса. 


Тут он, словно горн, поднимает бутылку к губам, да так надолго, что я начинаю задумываться, не забыл ли он, часом, обо мне. Бутылка заканчивается, он тяжко вздыхая ставит её на землю и тут же достаёт из кармана большой пакет с тыквенными семечками, за которые сразу же и принимается, поминутно отплёвываясь в траву.

— А в какие годы колокольня горела? — спрашиваю.
— Я так не помню… Да я маленький был… И вот это тоже со слов… это болото всё и называется Лягушечий посад. А на карте нет.
— То есть, выходит, что нигде, ни в каких картах этого названия нет, а местные все знают?

— Да, но, вот… ммм… эта… потом… ммм…

Он ещё несколько секунд издаёт какие-то малопонятные звуки, однако всё же собирается с силами, трясёт головй и продолжает:

— Потом вот эта… М… Мо́логская вот там вота улица, Мо́логская. Ну Мо́лога.

— Это в честь речки?

Отрицательно качает головой и пальцем строго так вправо-влево:

— Речка была не-не… Речка называется… Называлась… Это щас она — Он снова начинает икать — называется Са… …ра. А она называлась просто Ра! А потому что здесь были поселения, здесь жили народности малонаселенные! Угоро-финские! И они относились… Почему вон тут все названия здесь такие замудреные? От там едешь улица… не, не улица, а река название там… как бы… Ки-не-шма! Там всё…  Фино-угорское! — было видно, что он силился подобрать правильное прилагательное, сполна описывающее всю замудрёность названий, и явно радуется найдя нужное. — Здесь была царица какая-то, правила. А основатель этого селения, как бы практически всего… Вот там церковь вы проехали… Мимо кладбища… Вот как заходите на кладбище, там будут камни такие стоять, перед этим… основатель как бы этого Поречья… У него кстати был каменный забор, у этого монастыря… — почему-то вдруг воспоминает он. — А основатель его Эмильянов.

— Емельянов?
— Да. Он какого-то тыщу семсот уже такого… и его улица, верней переулок, есть в Москве. Он занимался мануфактурой. У него магазины были, целая улица. И где? В самом центре, где Арбат! Во.. В том-то и дело. А основатель этого завода, знаете? Это же француз основал! Он назывался завод душистых трав. Цикорий здесь сушили. Здесь котлы были привезенные с самой Франции, ну… А этот француз, ему Петр Первый сказал здесь построить завод. Он это место… типа для Катьки, как её дача была. А француз… С этим французом Коркунов был его заместитель, который в то время имел… это он потом уехал на юг, а тут все помнят — начинал он отсюда.  Так он считался тут богатым, у него было пять тысяч рублей! Он считался самым богатым.

Некоторое время он молча очищает семечки ест их. Я в своё время так и не освоил эту хитрую науку, а он довольно бодро чистит: чувствуется, что за его спиной этой шелухи уж если не Эверест, то Казбек-то наверняка.

И вот здесь делали цикорий, вот это всё прочее, травы вот эти лечебные… А там вот по улице почему вон есть конский поворот? Там стояла сотня Куликова. Генерал Куликов. Он выиграл во Французии… Ему Катька отписала тут… Ну и у него там целая конница стояла… Здесь дохера интересного! Ну эт надо… — он фокусирует глаза на мне и, видно вспомнив о важном, почти кричит, — здесь же музей же есть! В музее там наличники кстати тоже есть! Вот улица.. эмм… эта… как её… ну… Ну башня, от неё едете налево, оттуда направо… едете там прямо, там поликлиника, а после неё детский садик.  И там как раз, вот есть этот музей. 

— Краеведческий? — логично уточняю.
— Огородника! — передразнивает он меня.

— Почему? — смеюсь.

— А потому что здесь вот огурцы, здесь вот вся эта рассада отсюда пошла по всей стране. Отсюда же Пётр отправлял всех местных в Голландию учиться. Огородному делу, ну! А краеведческий в Ростове есть, потому у нас — «Музей Огородника». У нас здесь весь посёлок, если один вот родня, то целая улица она будет родная, понимаете? Если фамилия одна, то хоть через дом, хоть на другом конце — а всё если Куликовы, то они мне родные, моей там какой-нибудь тётки, а её сын уже троюродный и пошло-пошло…
— Куликовы? — переспрашиваю, — Это вы от того самого Куликова?

— Нет… Вот мы тоже считали, что от того самого. Нет, не того. Тот генерал сам по себе.

— А то приятно такого предка-то поди иметь?
— Хм… — Мечтательно как-то произносит, —  может быть. Кабы  вот не дед мой, царство ему небесное, он же сюда приехал. Кабы переселенец считается.

— А откуда?
— Не, не знаю. Не знаю. Ладно, пойду я. А то чего…


PS В разговоре речь идёт о селе Поречье-Рыбное Ростовского района Ярославской области. Но разговор этот состоялся в соседнем селе Огарево, поэтому наличник на фотографии оттуда.

PS2 Колокольня в Поречье-Рыбном на самом деле имеет высоту 94 метра (Иван Великий 81), и считается самой высокой колокольней, построенной не в городе.

#ВПоискахНаличников  #ЯрославскаяОбласть #ПоречьеРыбное #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Обо всём сразу!


…—Историю дома никто не расскажет… Ну как, ну? Я объясню ситуацию: вот немцы были тоже… как бы пришли на территорию, и вот.. мой свёкор, оставив четырёх детей на попечении кого-то, мать умерла — жена, и его забрали в армию, защищать. И вот он попал в плен на Украине. Или в Украине, сейчас принято говорить… — она делает паузу
— Ну не суть…— подбадриваю я.

Энергичная, бодрая такая женщина — пожилая, но язык не повернётся назвать её бабушкой — вышла мне навстречу из дома, несколько минут назад, объявила, что много лет любит деревянное зодчество и особенно наличники. На этом мы с ней сразу нашли общий язык, и я к этому моменту уже успел подарить ей, изрядно правда просроченный, календарь. 

— Так, послушай, я вспоминаю… — живо укоряет она меня.

— И вот он бежал оттуда, с двумя ещё… они там голодали, чего-то ели, корни уж там выкапывали или что, кто теперь знает, три недели вроде бы скитались… Ну выбрались, как-то выжили тоже. Их прямо с линии фронта в лагерь всех отправили. Это тогда не знал никто в семье, уже после узнали, когда, в девяностом году уже говорить можно стало про это… А так вот, что я говорю… бабка… тётка, то есть, хозяйка этого дома, была жена его дяди… вот… И она рассказывала, вот немцы друг от друга глянут — ну дети, четверо… глянут и шоколадки совали! Вот тебе и всё, понятно!

— В смысле, чтоб не видели другие?
— Да, чтоб не видели… И нельзя сказать, сознаться… ведь это политика! Это война, это кто кого победит, кто кого защитит… С какого ты года, сынок?
— Восьмидесятого, а что?
— Ну восьмидесятого… правильно, ити ж твою налево! Да ты не застал! И слава богу, сплюнь, повезло тебе! А что будут тебе рассказывать, что хорошо было, ты не верь никому.
— Ну это само собой, — весело подтверждаю я. — А он из лагеря-то вернулся потом?
— Что ты! Что ты! Никто из них не вернулся. А как они там уж на самом деле, это же всё история, это же надо копаться в документах… А копаться в документах не всем дано… Это я понаслышке, так… ладно Ванечка, пошла я…
— Всё, всё, не буду отвлекать… А вас-то как зовут?
— Валентина! Сильная и смелая в переводе с латинского языка! — она улыбается и гордо приосанивается, говоря это.
— Ого, я запомню! – не могу сдержать улыбки и я.
— Слушай! — Она уже почти скрылась за калиткой, но вдруг решает вернуться, — А получается, что вот ты фотограф, потом размещаешь где-то фотографии да?
— Ну да, на сайте музея, в соцсетях…
— А вот я по телевизору смотрела, это… В Вене музей этого показывали… то ли Либхнета, то ли… ну короче… он собирал с женой… все художники там у них, и они организовали музей… организовали…
— Свой прям музей?
— Свой, а как же ещё? Ты не слышал? Она уже бабка старая, старше меня… Короче говоря, он по-моему после смерти…

Тут она начинает листать календарь, а там на первой странице моя фотография и имя с фамилией. Это, очевидно, коренным образом меняет ход её мыслей.

— А ты татарский знаешь?
— Неее, — озадаченно тяну я.
— А что ж так? Слышишь, у меня очень хорошая знакомая, она по национальности татарка, ну вышла замуж, дети… Ну мы так дружим… Детей у них много было, и вот сейчас вот на данный момент, сын у ней (он вечно сказки какие-нибудь выдумывает) говорит, Дина, а как там что-то будет по вашему, по татарски? А она кричит: «Паша! Да какая я татарка? Тогда никто татарский не учил язык! Тогда вся страна говорили на одном русском языке!» Потом поехали мы за границу с ней, ну с ними… а там, ну таможенник их, смотрит: «Вы из России? Русские значит?». Ну спрашивает эту, «ваша национальность», всё вот это. А она так гордо говорит, слышишь: «татарка!» Понятно? Так что, Ванечка, пока! Пошла я, а то долго буду рассказывать, а дом за меня никто не приберёт!

PS На фотографии не тот дом, о котором шла речь в разговоре, так как на том резьбы не было совсем.

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #РостовВеликий #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #архитектура

Голубоглазая с косой

…— Тут у нас соседи жили, соседи, уехали не знаю куда, кажись дом не продали, не знаю. Навроде осенью что ли, я стучусь-смотрю: ба, а листья-то не убраны, всю дорожку закидало. Я в окно, а тю-тю: пропали. И когда-чего, то неведомо… Я так за домом присматриваю, вот вышла, чегой думаю смотрит человек. А вы значит по деревянным этим?..
— Да, я фотографирую наличники, собираю коллекцию для музея.
.

Бабушка появилась минуту назад из дома позади, бросив, видно, какие-то домашние дела: на ней голубой фартук, через плечо серое застиранное полотенце с голубыми же полосками. Дополняет образ седая коса из-за спины с вплетённой на конце голубой лентой. И глаза серо-голубые, ясные, прозрачные. Запоминающиеся глаза.

— Ну я слышала-слышала, сейчас собирают утюги, старые вещи, приходили ко мне тоже спрашивали, я отдала сундук, потом на свалке его нашла: наверное не пригодился им. Ну чего ж, я взад забрала… Тяжелый сундук, хороший. Доперла́ еле. Еле доперла́.
— Назад забрали? — удивляюсь я.
— Ну а чего ж пропадать? Хороший сундук, сто лет ему в обед. А может и двести, кто знает-то. Хороший ещё сундук, постоит.
— А что красивый сундук? Расписной?
— Да какой! — она смеётся, — обнаковенный сундук. Тяжелый только.

Она снимает полотенце, как-то по особому, осознанно, не торопясь, вытирает руки.

— А наличники кто-то из хозяев резал, не знаете?
— Нет, не они. До них. До них. Они дом не так давно купили. Они брат с сестрой из Москвы. Вот Андрюша тут жил, женился, четверо ребятишек у них было. А сестра к нему приезжала из откуда не помню. Но тоже где-то у нас. У ней целый выводок, они как приедут, тут устраивали… Ой я ругалась за них… — вспоминая это, бабушка по доброму так улыбается, что не могу не улыбаться и я. — Все бегают, коленку разбила маленькая, слёзы-крик, ой…

Вдруг она серьёзнеет, и доверительным полушепотом мне сообщает.
— Они, наверное к матери все уехали. Я думаю. Вы их через неё найти сможете.
— Да я больше про наличники, — поддерживая загадочный тон с улыбкой отвечаю я.
— А, ну да, ну да. Но если захотите найти — она продолжает, хоть это мне и не пригодится — у них мама в Москве жила. Старенькая. Муж умер у ней давно, какой-то был… шишкой ещё в те годы. До Ельцина ещё умер, бардака хоть этого не застал. Ну вот. Мне Андрюша рассказывал. Я ему: «Ты чего мать-то не заберёшь, одна она там!» Вон у меня не осталось никого, мне куда — пропади, да сдохни, а у тебя дом, ты б забрал. А он такой: «Её поди забери! У ней там пять комнат и поликлиника. И лифт. И из театров она не вылазиит. А тут ей чего?» Газ вот сколько лет, как провели, дорогу всю перекопали, так и бросили. Тут у нас грязища по колено. Это сейчас ничего… Ну вот… А она, говорит, плачется, что мы к ней не едем. А ну куда я, говорит, со своими, чего им там? Им воздух нужен, они привыкшие.

Неожиданно к нам подкатывает грязный УАЗик, из окна высовывается красное широкое лицо водителя в камуфляже, спрашивает не видела ли она сегодня Серёгу. Неуловимо как-то изменившись в лице и став совершенно вдруг обычной рядовой бабкой, отвечает она, что с утра в окно видала, но куда шел, не знает. Водитель бьёт по педалям, УАЗик рвёт с места, паркуется через несколько домов, водитель, шумно хлопнув дверью, исчезает за воротами.

— Шальной меремьян… — качая головой замечает бабушка и, преобразившись, с загоревшимися вновь глазами продолжает рассказ:
— Ну вот… Мать там одна, а он с сестрой тут, и не едут. И вообще родня к ней не едет никто. Ну и вроде он уговаривал её продать ту квартиру в Москве и перебраться к ним. Она ни в какую. А потом вдруг согласилась. Андрюша тут гоголем ходил, мне докладывал: «Уговорил мать!». Я — чего? Он рассказывает. Квартира-то в Москве большая. Он вроде того как посчитал, что да сколько, понял: у нас полгорода купить можно. И купил ей.. — тут она делает драматическую паузу и торжественно глядит на меня, — замок в Польше! Четыре этажа и парк с фонтаном! Только там навроде правила есть, что, мол, один день в неделю надо всем желающим замок открывать и экскурсии вроде… А у ней какие-то польские корни. Она всё: давай в порядок приводить, пруд-парк поднимать, язык учить взялась — это в семьдесят лет! Андрюша семьёй к ней на всё лето ездил, рассказывал мне потом сказки про тамошнюю жизнь. Так она, — тут бабушка снова доверительно наклоняется ко мне и торжественно улыбаясь сообщает, словно страшную тайну, — она там нашла себе садовника и ещё замуж там вышла. По католическому канону в первый раз: вроде как у них прежний брак и не считается там.

Потом оглядывая снова дом и улицу вокруг она со вздохом замечает:
— Так что, помяни моё слово, что уехали они туда насовсем.

И, будто вспомнив обо мне, и словно сделав круг, тихо, как-то обесцветившись во всём своём облике, она добавляет:
— Вот я за домом и присматриваю, а то вдруг чего… Вышла: чегой, смотрит человек, может знает чего…

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #Любим #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать #деревяннаяАрхитектура #Книжка #Книжки #Чтиво #Чтение #Читаю #инстурист #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать

Ограбление, пожар и резьба ногами


В одном из сёл Ярославской области подхожу к красивому, но, судя по всему, брошенному двухэтажному дому с наличниками. Половина стёкол побита, дверь на одной петле болтается, ступени крыльца заросли крапивой по колено. Рядом с ним, на лавочке, три бабушки в платочках. Та что слева — самая молодая наверное — с палочкой, у правой — самой старшей, судя по всему — за спиной, прислонённые к забору, стоят костыли.

— Извините, — говорю, — а это не ваш дом?
Смотрят на меня непонимающе, щурятся: я с солнечной стороны.

— Это не ваш домик случайно? — повторяю громче и ухожу в сторону от солнца: так снимать мне будет неудобно, но они хоть меня разглядят. — Наличники хотел сфотографировать.
— Фотографируй, чего ж, — медленным скрипучим голосом, прерывающимся на каждом слоге, отвечает бабушка, что с костылями. — Ты это… Крикни хозяевам…
Я замечаю, что два окна первого этажа завешены какими-то тряпками и за ними, вероятно всё же кто-то живёт.

— Да он просто с улицы сфотографирует, — более твердо, отвечает ей та, что с палочкой. — Чего спрашивать-то?
Средняя бабушка поворачивает голову то к одной, то к другой, то на меня, молчит.

— Спасибо, сфотографирую!
— Правильно-правильно, красивые. — одобрительно кивает опять та, что с палочкой.
— Красивые! — эхом повторяю я. — Тут-то, я смотрю, уже нет. — показываю на соседний дом.
— Нет, уже нет. Мы пластиковые-то теперь делаем, а эти выкинули. А неправильно.
— А почему выкинули? Красивые же?
— Да что это, они такие же, хорошие, выставили… — начинает она издалека, но её прерывает старенькая, что справа.
— Да дело-то не в том! — она сильно о́кает. — Дело-то не в том, — повторяет она своим прерывистым голосом, — что у пластиковых-то окна больше!
— Да! — переводит мне левая (средняя бабушка так и крутит головой туда-сюда не издавая ни звука) — А эти-то не подходят наши, они малы, узки уже. Наставишь, а уже мы не умеем подгонять, рисунок-то если подогнать.
— А эти, — снова вступает правая, — вырезаются ногами на станке…

— Ногами? — не понимаю я.

Тут снова приходит на помощь младшая, что с палочкой:
— От швейной машинки педаль-то знаешь? — Я киваю. — Вот к ней наверх к палке идёт такая… не знаю.. струна… А на ней этот… как его, лобзик! — она показывает руками конструкцию, а я вспоминаю, что слышал от ней кого-то из мастеров: под потолком горизонтально крепилась тонкая жердь, работавшая как пружина, к ней вниз опускалось действительно что-то вроде струны, на которой крепилась пилка. Приводилось это всё в движение педалью, а мастеру оставалось только вращать деталь, задавая направление реза.

— Этот горел дом. — прерывает мои размышления правая бабушка. — Это мой был дом раньше-то. Был хороший плотник молодой. Дом совсем сгорел. Совсем сгорел.
— Как совсем сгорел? — не понимаю я.

— В 55-м году. — добавляет левая. — Кто-то поджёг. Новый дом. Только выстроили, ещё не въехали в него. Ушли на работу в ночь, его и подожгли.
— Ничего себе…
— Подожгли, — продолжает она, — паразитов много на Земле. Вон я с этими… внучатами, на улице Куйбышева нянчилась пока… (Уехали мои родители поработать в Москве, дом хотели расширять, делать, и денежки надо). Ну вот, они уехали, мы договорилися, что я посижу с ними. Ну вот. Пока я сидела с ними, у меня дом-то обокрали. Всё вынесли.
— Ого, — говорю, — это когда? Это при советской власти так что-ли?
— Да какой! — машет она рукой, — позапрошлый год… прошлый… Да, прошлый!
— Сейчас много гуляет… — значительно добавляет скрипучая бабушка.

— Ой… — вздыхает первая — выкопали все рельсовые столбы…
— Зачем? — я опять не пойму о чём речь.
— Здесь у всех в огородах-то столбы-то рельсовые. — поясняет она, но мне это всё равно непонятно.
— А выкопали их зачем?
— А сдавать. На металл сдавать. Да это наплевать. — она скрещивает руки на груди, словно показывая, что ей действительно это уже не важно. — У меня уже успокоилось немножко здоровье-то нарушенное из-за этого дома…

Она продолжает без паузы и не прерываясь, но я вдруг понимаю, что это совершенно другая история:
 — Вещи продавали, диван-кровать новый продал… Это у меня сын: привёл б..ёшку сюда c собой, любовницу, извини за выражение, вот они пили-пили, пенсию его пропили — не хватило, надо где-то денег доставать, вот продали диван-кровать, стол красивый… У меня стол-то кухонный-обеденный, на две сто́роны раскладывался, а это, плита-то, она как под мрамор сделана, резать это… Да хороший был, мы въехали только в него, всю мебель новую почти купили! И вот это, всё и продали…
— Как же вы теперь без стола-то? — спрашиваю. Правая бабушка почему-то посмеивается на мой вопрос.
— Да я уж у кого-чего беру. У кого-чего беру. Без стола-то. Вот я уж в другом доме-то живу. Нешто мне с ними?…
— А они так и пьют?

Тут уже смеётся и та, что рассказывала о сыне:
— Дак она удрала: я её выгнала, я её отлупила. У меня тогда нервы-то поднялись… Ну всё, здоровья-то вот нет теперь…

Неожиданно, видимо вспомнив, что я спрашивал про наличники, правая бабушка повышая скрипучий голос, поворачиваясь к дому, но обращаясь по прежнему ко мне говорит:
— Да ты крикни просто (тут она громко в сторону завешенных окон кричит): «Женя!»
— Да ладно тебе, пусткай фотографирует, ему окна нравятся, рисунки! — вступается за меня рассказчица. — Фотографируй, чего…


Друзья, если вы ещё не успели заказать себе футболку, толстовку или свитшот с наличниками, то времени осталось до полуночи в ночь на субботу, поспешите. Кстати там теперь и эко-сумки появились!
https://planeta.ru/campaigns/okno2018

#ВПоискахНаличников #ЯрославскаяОбласть #РостовскийРайон #Лазарцево #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Дом любимой бабушки

Дом любимой бабушки…В Москве себе трудно представить диалог с мальчишкой пяти-шести лет, вне присутствия родителей, в небольших же городках Брянской области — запросто:

— Привет! — Бежит ко мне навстречу коротко стриженный мальчишка в шортах, подгоняемый пытающимися укусить его за пятки двумя щенками. Подбегает, останавливается. Мгновенно забыв о ногах парня, останавливаются и щенки. Один кусает другого за ухо и вот они оба уже валяются в пыли урчат от удовольствия: так им хорошо.
— Привет! — говорю.
— А ты фотограф?
— Да, — улыбаюсь.
— А щенков сними наших! Их Рима и Рома зовут!
— Запросто! Это мальчик и девочка, да?
— Нет, две девочки. Просто одна чёрная, а другая рыжая. Рима и Рома. Я им так назвал просто.
— Хорошие такие…

Я присаживаюсь на корточки, щенки, на мой взгляд совершенно одинаковые по цвету, тут же подскакивают ко мне — малыши совсем, может месяц им, шерстяные шарики — сначала ластятся, потом, осмелев, начинают, смешно подпрыгивая, легонько кусать ладонь. Через полминуты и это им надоедает и они снова роняют друг друга в пыль.

— Они всё время кусают друг друга, — замечает мой собеседник. И тут, словно опомнившись, переходит вдруг на вы, и спрашивает — а зачем вы всё фоткаете?
— А я окошки резные красивые снимаю. Вот у вас тоже сфотографировал (на фото другой дом).
— Разбил кто-то,— невпопад про себя вдруг говорит он.
— Что?
— Разбил кто-то. — Уже громче и показывая на окно своего дома, показывает мальчишка.
— О, — замечаю, — действительно разбито. — А как это?
— Не знаю, треснуло. Зимой. Холодно было. Я и заболел потом. Уколы делали. Долго-долго. И кашлял.

Щенки вдруг обнаруживают на моих ботинках шнурки и, как договорившись, упираются передними лапками каждый в свой ботинок и тянут шнурки в стороны, словно пытаясь их развязать. Мальчишка хохочет. Один щенок бросает начатое и отходит, второй настойчивей, продолжает.

— А это, — спрашиваю, — Рима или Рома?
— Рома! — Уверенно говорит парень. — Она рыжая. А когда они вырастут их звать будут Манжета и Чери.
— Как?! — давлюсь смехом я. — Почему Манжета?
— Ну это взрослые имена. А мне, — вдруг добавляет он, — скоро будет семь лет. Летом. Только я в школу не пойду, рано ещё.
— Почему рано?
— Мама сказала, что детям нельзя одним дорогу переходить. А школа вон там. Так что я школу не буду ходить.
— Ну так мама же тебя проводит наверное.
— Нет, я большой уже, я в магазин один хожу. А зачем вы окошко пере… — он пытается сказать «фотографируете, но выходит что-то вроде «перетафируете»?
— Это для музея. — Я достаю из кармана открытку с тремя окошками, протягиваю ему. Вот видишь разные окошки тут, я изучаю какие бывают.
— А я на выставку бабочек пойду! — Вдруг на своей волне замечает мальчишка. — Это вон там, идешь в музей. Там будет.

И тут, словно вдруг заметив, что я с самокатом (я бросил его на обочину, когда они подбежали) спрашивает:

— А почему у вас такой самокат большой?
— Ну так и я большой!
— А он заводной? Тут у парня был такой. Там есть еще сидушка. И толкаться не надо.
— Нет, этот обычный, надо толкаться.

И, уже собираясь уезжать, решаю спросить:

— А ты где-нибудь видел тут красивые резные домики такие, чтоб с окошками?
— Тут нету нигде. У меня у бабы есть.
— О, — радуюсь, — а где она живет?
— Она далеко. В Любиме. — Тихо произносит он. — У неё такое вот окошко, только голубое — и он показывает мне на моей открытке наличник, снятый километров за тысячу километров отсюда, в Любиме, Ярославской области.
— Ну ты, — говорю — даёшь! Это это окошко как раз из Любима! Что, прям такое же? — Я пытаюсь понять, как этот гениальный ребенок мог так запросто определить географическую принадлежность наличника.
— Да, это моя ЛЮБИМАЯ баба. Она Брянске живёт, туда на машине ехать надо. Ну пока! Рима, Рома! Пошли!

#ВПоискахНаличников #Любим #ЯрославскаяОбласть #ДеревянноеЗодчество #РусскаяАрхитектура #РезьбаПоДереву