Вперёд за цыганской звездой

…— А вы женаты, или как?
— Да, — улыбаюсь, — а что?.
— Вас в командировки жена нормально отпускает? — вместо ответа снова спрашивает мой новый знакомец.

Дядька этот остановился поодаль пока я снимал, некоторое время понаблюдал крутя в руках сигаретную пачку, но так, вроде бы, и не закурил. Спустя же несколько минут, не торопясь, с видом человека никуда не спешащего, подошёл явно просто поговорить, и, указывая на дом, начал с ничего не значащего: «А я тоже люблю таких вот чудаковатых старичков. Есть в них что-то… Что-то весомое, значительное, харизматичные, если угодно…»

Усатый, лысый, в длинном пальто глубокого синего цвета, с белым в мелкий узор шейном платке и запоминающейся хитринкой в глазах. Вылитый Андрей Бильжо, причём его, кстати, тоже зовут Андреем. Только голос не похож: ниже, басовитее, и говорит он, пожалуй, медленнее.

— Отпускает конечно… — отвечаю я после секундного раздумья, — Хотя «отпускает» не то слово: я ж не разрешения спрашиваю, просто говорю: в таких-то числах еду на столько дней. Плюс, у меня гибко всё: изменилось что-нибудь, ну что ж, перенёс на три дня, бывает…

К этому моменту мы уже обсудили, и непонимание ценности деревянной застройки жителями города, градостроительную политику Твери и… развод Андрея, ставший следствием начавшихся его длительных командировок. Он пояснил это так: «Мне жена предложила: «Давай сразу разведемся, тогда езжай», я, как честный человек, предпочёл согласиться. Со стороны женщины опрометчивый поступок». Поэтому мой откровенный ответ был вполне закономерен.

— А вы, — спрашиваю, — на сколько тогда в командировку уехали?

Я ожидаю услышать в ответ что-нибудь вроде полугода или больше, но всё оказывается не так драматично:
— Трёх дней не прошло… Три дня, не прошло… Насмешка! Это надо просто представлять… три дня, это ещё хорошо! Слушайте, Средняя Азия совсем не создана для нормальной жизни, я сказался больным и сбежал при первой оказии.
— И что, домой?
— Ни в коем случае, — кривится он, — я вот этого не понимаю, чтоб развестись и вместе дальше жить… потом — другое дело, а сразу — не понимаю… зачем вот это было тогда? Решение приняли? Приняли. Совместное. Так вперёд за цыганской звездой, чего же ещё?

Он делает паузу, в очередной раз достаёт пачку сигарет, вынимает одну и, спустя минуту, помяв и покрутившей её так и эдак, вкладывает обратно. «Бросает, — строю я предположение, — отсюда, может, и это желание поговорить с первым встречным

— Нет, — продолжает он подумав, — я развёлся и… развёлся. Как и не было. Аннулировал себя… Опять же, переехал. Я каждый раз предпочитаю переезжать, так продуктивнее…
— Каждый раз после развода? — пытаюсь пошутить я, думая, что он имеет в виду «каждый раз при существенных переменах в жизни», но Андрей не улыбается, а просто кивает, поэтому я, чуть смутившись, спрашиваю только:
— Часто?

Он одобрительно смеётся в усы, переспрашивает:
— Часто ли я переезжаю? Или часто ли я развожусь? — он опять достаёт пачку сигарет, но тут же, в этот раз даже не достав сигареты, убирает её обратно во внутренний карман пальто. В среднем раз в год… Это позволяет, помимо прочего, знаете ли, на проблемы городов по другому смотреть, а это помогает в работе. Изнутри, но всецело… в контексте развития, если угодно…
— Ого, — только и могу выдавить я. А где ещё довелось жить?
— Хе, много… где! Вопросы! — хитро улыбается он, и выдаёт скороговоркой, возможно какую-то, одному ему известную, цитату — в Риге-Праге-Копенгагене! Много где. В Австралии пока не жил.
— А… я почему-то думал, что только по России…
— Бывает и по России, — с гордостью кивает он. В Копейске жил, в Альметьевске… В Пензе… А, ну в Ельце конечно. Я сам из Ельца.
— О, — радуюсь я, — недавно был там! Красивый город какой!
— Красивый? — удивлённо смотрит он на меня, — Хотя пожалуй, пожалуй. Я давно был. Душный город по-моему… Удушающий… Тогда говорили: «Елец — всем ворам отец».
Андрей в который раз достаёт уже изрядно помятую пачку сигарет, вынимает, стукая ладонью о ладонь, одну из сигарет, с облегчением закуривает, предлагает мне. Я качаю головой, отказываясь. Он с удовольствием затягивается, щурится, вдыхая и выдыхая дым. С неба начинает сыпать или капать что-то невнятное, закручивающее выпускаемый им дым в причудливые вихри.

— Душный город. — повторяет он. — Уехал оттуда при первой возможности. К тому же еле ноги унёс.

От группы машин и людей, стоящих поодаль, отделяется фигура и, стремительно приближаясь к нам, мужчина — в явно дорогом костюме и лакированных туфлях, которые вряд ли знают мир дальше десяти метров от салона автомобиля, — раскрывает большой зонт над моим собеседником.
— Андрей Евгеньевич, пойдёмте? Вас ждут.

Андрей Евгеньевич ловко отстреливает окурок в сторону ближайших кустов, делает шаг ближе (мы разговаривали стоя довольно далеко друг от друга) и крепко пожимая руку широкой сухой ладонью, улыбаясь прощается: — Желаю успеха!

PS На то, чтоб забронировать календарь с наличниками осталось уже 9 дней.
И говорил ли я, что если мы соберем больше, чем в прошлом году, то вам будет интересный наличниковый бонус? Есть смысл агитировать друзей ;) Завтра расскажу! :) Ссылка вот:
https://planeta.ru/campaigns/nalichniki2019#ВПоискахНаличников#Тверь

Ждёшь-ждешь

…Ждёшь-ждёшь, ходишь вокруг дома в надежде, что хозяева выйдут. Потом отважишься, постучишься, робея от того, что может это совсем чужие тебе по духу люди, приобретшие это сокровище в наследство или просто по случаю…

Но никто не выходит, не расстраивает и не радует, и ты, ещё немного, уже совсем непонятно чего, подождав, бросаешь последний взгляд и отходишь, прощаясь с этими удивительными наличниками, как с недавно ещё незнакомыми, но вдруг ставшими такими близкими тебе людьми.

Тепло улыбаешься им на прощанье, оглядываешься, не удерживаясь от мысли, что ни ты, ни они не знают: состоится ли в вашей жизни ещё одна такая встреча, или это единственное ваше пересечение, и уходишь благодарный всему миру только лишь за то, что эта встреча состоялась…

PS Это Тюмень.
PS 2
На то, чтоб забронировать календарь с наличниками осталось 10 дней.
Вы же успеете? :)
https://planeta.ru/campaigns/nalichniki2019

Бабушка

— Меня? — неподдельно удивляется бабушка, сидевшая за минуту до этого, по ту сторону окна, по-видимому за столом, и выглянувшая посмотреть, что там за движение вдруг на её тихой улице.
— Вас конечно же!  — не сдерживаю я восхищений, — Вас и ваш удивительный дом! 

Нечасто встретишь такое сочетание, чтоб и резьба действительно необычная, да ещё и в хорошем состоянии, да ещё и хозяйка такая… настоящая! 

— Да ну чего меня… я старая-страшная! Не надо, не надо! — протестует она активно и удаляется вглубь комнаты, откуда добавляет довольно громко. — Дом — пожалуйста, а меня не надо. Пожалуйста, молодой человек. 

— Конечно! — кричу я, уже её не видя. — Не переживайте, не буду. Я сейчас отойду, сниму издалека, а потом подойду ещё спросить, хорошо? 

Не дожидаясь ответа, отхожу на другую сторону улицы, чтобы снять дом целиком и просто взять паузу в разговоре. Бабушка тем временем закрывает окно и пропадает в глубин. Я заодно снимаю и дом напротив — в надежде, что в окно она видит: мой интерес не ограничивается её собственным домом. Брат — в этой поездке, мы снимаем вместе — делает дополнительно ещё несколько кадров и двух соседних домов, чтоб уж совсем обелиться в глазах этой замечательной бабушки. 

Подхожу. 

К счастью окно открывается, и бабушка — всё такая же прекрасная в своём в голубом, в белые цветы, халате-платье, и с аккуратно уложенными на пробор седыми волосами, — выглядывает мне на встречу. 

— И снова здравствуйте! — шутливо начинаю я. 

— Здравствуйте! Вы приезжие что ли? — повторяет она, хитро улыбаясь, наш, пятиминутной давности разговор, дословно. 

— Точно так! — вспоминаю я свой ответ. — Вот дом хотели ваш сфотографировать! — ломаю я наконец тот диалог, прервавшийся на том месте, с которого я начал свой рассказ. 

— Так а чего он вам? Зачем это надо-то? Прошлый год это… тут тоже ходили, дак потом это… дом сгорел один у нас тут… Вы чего? Это ж такое дело! Сейчас нельзя…

— Так а как же, — пытаюсь спорить я, — историю изучать? Как же узнать тогда? Вот вашему дому сколько лет? 

— Моему? — на секунду замолкает, поднимая глаза вверх, бабушка, — семьдесят эта… семьдесят с чем-то навроде… 

И тут же сама себя одёргивает: 

— Да я сама точно не помню, это вам в эта… в библиотеке же лучче узнавать верно надо. А вы зачем это? 

— Для музея наличников, — говорю, — снимаю. 

— А! — оживляется она. Эти наличники муж делал, царствие ему небесное и вечный покой. 

— Ничего себе, — превращаюсь я в слух, — он резчиком был? Расскажете? 

Бабушка вздыхает, облокачивается на подоконник глядя поверх меня куда-то вдаль, несколько секунд молчит, и только когда она начинает говорить, я понимаю, что эти долгие секунды она ещё взвешивала, стоит ли вообще озвучивать эту историю… Но наконец что-то перевешивает и негромкий скрипучий голос её заполняет собой этот майский вечер. 

— Он-то это… сильно младше меня был. Отбила я его у этой… у другой, ну знаете, так… Она с ним и познакомила. Пошли, говорит, хороший парень. А у него друг приехал. Ну и она вроде как к нему, к Сергею, а мне говорит, пошли, стало быть, там друг приехал. Пришли. Хороший такой он был, не пил никогда-ничего. А друг так себе. А я молодая тоже была… Ну чего таить, и черти в голове были, да… И хороша собой, чего… Было-было, дак чего ж? Всё было… — она усмехается задерживаясь на фразе «всё было», и будто бы отталкиваясь от неё, продолжает склонившись с подоконника ближе и едва понизив тон — он мне сразу понравился, я даже не хотела общаться: подруга я или чего? Друг его уехал давно а мы всё вдвоем так ходили… Ну я не устояла, отбила… Нечему такому добру пропадать…. А он пропадал. Я ж всё видела, тяготится он ей, ну я и… Ну и вот… 

Бабушка вздыхает, ещё несколько раз повторяет «ну и вот», как бы собираясь продолжить, но рассказ видно не клеится… Однако на очередном повторе она, словно нащупав где-то внутри себя правильный тон, продолжает: 

…— Ну и вот… Мне тогда сказали, что Маринка гадала на меня, чтоб мне эта… чтоб жизни с ним не будет. Хотела она так. Сама с полгода пождала и замуж вышла. Уехала, кстати, в Ярославль. Вы же с Ярославля? — неожиданно меняет она тему. 

— Нет, — качаю головой, — с Подмосковья. 

— А… — заинтересованно она разглядывает меня сверху, из своего окошка, — что, за вот этим, чтобы сфотографировать что ли приехали? 

— Да. — просто отвечаю я, судорожно выискивая в её словах, за что бы зацепиться, чтоб вернуть разговор к её мужу. — Так а чего она гадала? 

Бабушка как-то неодобрительно качает головой, словно говоря: «Прощаю тебе твою торопливость, молодой ты ещё», вздыхает и повторяет мой вопрос:
— Чего она гадала… Так эта… чего гадают обычно… Чтоб насолить обычно. К гадалке поехала. Это же надо додуматься было, поехать, такие деньги заплатить, за тридевять земель…
— Слушайте, — вдруг спохватываюсь я, — а это какой год-то вообще?
— Какой! Мне двадцать сполнилось тогда. А сейчас семисят семь. Считай какой. 

— Пятьдесят восьмой? — прикидываю я в уме. 

— Ну какой… так примерно, да. — отмахивается она нетерпеливо. — Я ж сказала, тогда двадцать было, теперь вот семисят семь. Сосчитай вот, столько и… и вот… 

— Ну ладно… Так чего, — меняю я тему, сгорая уже от любопытства, — гадалка-то ей сказала? 

Но бабушка меня разочаровывает: 

— А я не знаю. Мне не докладывали чего сказала… Только мы с Сергеем-то пожили двадцать лет с небольшим. Хорошо пожили-то чего… Детей вот не дал Бог, ну так чего… Не всем дано, я ничего не говорю, не ропщу. Мне помогают тут эта… ребятишки. Вот кто в магазин, кто чего… Сама-то я не могу, я с костылями не хожу сейчас из дому. Вот гуляю тут, в окне теперь и вся моя гульба. Вот помогают кто чего. Позатой весной пришли: «Давай, баб-Мань, дом тебе покрасим?» А он облезлый был уже, страшно смотреть. Я говорю: «Ребятки, я помочь-то не смогу вам ведь, миленькие!» А они — ничего не надо, баб-Мань, всё сделаем. Так переобновили мне дом. А я уж и не знала, как мне быть. Он страшный был, облезлый. Сейчас-то вон, ничего… 

— Очень даже чего! — улыбаюсь  я. — Наговариваете вы на него, чудесный, по-моему, дом у вас. 

— Ничего, да… Дак я ж теперь не вижу его снаружи-то — пожимает плечами бабушка и замолкает. 

Я оглядываюсь. 

Поодаль, увлечённо нажимая что-то на телефоне, стоит брат. Хоть бы он снял её издалека, думаю, незаметно… 

Достаю из кармана открытку, протягиваю: 

— Вот, — говорю, — смотрите, тут девять окошек с разных городов. Так смотрите, ваши-то получше многих! 

Она принимает открытку, вертит её в руках и задумчиво тянет: 

— Ну это Сергей делал, он большой мастак был по этой части… 

Кладёт открытку перед собой на подоконник и задорно так добавляет: 

— А в семисят-восьмом он это… поехал к маме… Там день рождения, юбилей был, торжества… Мы вместе хотели, дак не отпустили тогда меня. В Саратов. На неделю, сказал, а вот… и вот… — она делает небольшую паузу, но не тяжёлую, а именно для меня, драматическую, — вот до сих пор и жду! 

— Как так? — потрясённо поднимаю я голову.
— Дак я сначала не поняла тоже, чего творится-то. Мы замужем были, дак чего. Поехала за ним. Меня мать его встретила там… Прямо на вокзале… Так сказала, я запомнила даже вот: «Не пара ты ему, я его не для того рожала»… и это… и всё… я домой… Горевала-горевала, ну дак чего ж? Слезами горю-то не это… не поможешь… Так потихоньку-потихоньку и выкарабкалась одна… А потом однажды эта… утром и как это… пришла домой, тут и поняла «Всё, нет моего Сергея». Не вспоминала уже, а сердце ёкнуло. Вот так, тут в сенях стою, валенки чистила, вдруг меня это… накрыло… понимаю, что вот всё… не приедет ведь он уже никогда… нет его… Я ещё ничего не знаю… А уже всё знаю… 

— И что оказалось? — не выдерживаю я минутной паузы, последовавшей за этим. 

— Инсульт. — просто отвечает она. — я позвонила… это ж телефон ещё ухитрилась добыть… Позвонила, только уже всё… А вы значит по деревянным этим мотаетесь, по деревням-весям? — меняет она тему и я (в кои-то веки) несказанно рад этому, потому что… потому что не укладывается же в голове…
— По городам в основном, — медленно говорю я. — Ну и по деревням тоже. В Пошехонье вот были, теперь в Данилов поедем…
— Ну доброй дороги вам тогда? — она смотрит на меня не то вопросительно, не то утвердительно, но я не пойму и нахожусь только поблагодарить за рассказ, за то, что дом такой чудесный сберегли, за настроение… 

Она берётся уже за оконную раму, собираясь её закрывать, но в этот момент меня всё же осеняет, что второго шанса не будет и я резко разворачиваюсь к ней:

— Баб-Мань… А можно я вас всё-таки в окошке сфотографирую? 

Она смотрит на меня улыбаясь, отмахивается с теми же словами, что в начале нашего разговора, но теперь (хотя может мне это только кажется) звучат они не так уверенно: 

— Да не надо, я страшная, старая! 

— Да вы красавица! — искренне-настойчиво заявляю я. — Вы же бабушка! Да к тому же в окошке в таком красивом доме… 

Бабушка смотрит на меня неодобрительно, говорит что-то вроде: «Подожди», и исчезает из поля зрения надолго. И когда я уж начинаю сомневаться, выйдет ли она вновь, она появляется, завязывая появившийся за это время на волосах белый, с зеленоватой каймой платок, и заправляя под него выбившуюся светлую прядь. 

Наконец справляется с узлом, смотрит куда-то внутри дома, видно в зеркало, поднимает на меня глаза и, поймав мой восхищённый взгляд, улыбается и одобрительно машет рукой: 

 — Вот теперь — снимай!


PS
Конечно я не могу рассказать историю про каждое из окошек календаря. Но всё-таки верю, что перелистывая его, вы будете вспоминать некоторые из них.
Календарь ещё двенадцать дней доступен для заказа по ссылке planeta.ru/campaigns/nalichniki2019. Воспользуйтесь шансом порадовать себя и друзей!


#ВПоискахНаличников  #Любим #ЯрославскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Деревянная ложка

…— А чё, слышь, наличники у тя в Москве почём ценются.

Мужик этот — невысокий такой, худой, краснолицый, в возрасте. Одет в традиционный русский мужской костюм: снизу зелёные камуфлированные штаны с карманами, сверху что-то бесформенное, цвета, который иначе как «немаркий» не назвать. Он окликнул меня минуту назад вопросом, зачем я лезу к нему «в ограду», а на объяснения о цели моего приезда, как раз и стал уточнять детали.

— Ну так… — размыто отвечаю, — не знаю… Не особо вроде видел, чтоб продавали…

Я кривлю душой конечно: просто не хочу отвечать напрямую. Скажу, что не ценятся, — так человек, может, снимет их, выкинет. А скажу, что ценятся, — мало ли — может он их пойдёт воровать с чужих домов на продажу…

Теперь же, видя мою нерешительность и расплывчатую оценку наличников он всё это трактует как их исключительно низкую ценность:
— Понятно, — язвительно тянет он, — пусть пока повисят значиться, пока не помру! Цена только больше будет. Им же сто лет!

И опустив глаза начинает удаляться от меня вдоль забора, бормоча: «Утюг тогда продам. А потом машинку…»

Затем он вдруг останавливается в нерешительности, словно вспомнив про меня, поднимает глаза:

— Слышь, ты эта, пацан… Как тебя? Тебе утюг не надо? Старинный! Советский!

— Нет, — улыбаюсь, — спасибо! Утюги это не по моей части… Если б он только деревянный был!
— Ложка деревянная есть. Нужна? — тут же находится он. — Старинная!
— С резьбой? — в надежде переспрашиваю я.

— С **ём! — зло передразнивает меня мужик. — Обычная ложка. Варенье мешать. Чтоб эта… Не гремела. Ну такая… Ну длинная ложка короче. С верёвкой вот тут.

— Нет, спасибо. — вздыхаю я закрывая диалог, разворачиваюсь и собираюсь идти дальше.

Но мужик вдруг окликает меня и подходит ближе к ограде.

— Ты эта, пацан… Постой.. Да постой ты! Ты извини. Я… про ложку-то… Ты обиделся что ль? Да ты чего… Если чего извини. Жена у меня померла. А хоронить не на чего. Жена померла, я продаю вот чего могу. Ты извини, слышь, ладно? Деньги просто очень нужны…

… 

PS Календарь с наличниками — до 31 октября доступен по ссылке https://planeta.ru/campaigns/nalichniki2019!

#НиДняБезСтрочки #ВПоискахНаличников  #Тейково #ИвановскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

СССР, песок и крестный ход

…Конец июля, небольшое село: десятка, по-моему, три, домов, может четыре. Дорога сюда только грунтовая. Деревянный храм. Хозяин дома — плотный седой дядька с крепким рукопожатием и пронзительными глазами — художник-реставратор. Разговорились мы конечно о наличниках (он ими не гордится вовсе: делал по молодости, теперь собирается менять), но через минуту, как это всегда бывает с неспешными разговорами у калитки, речь потекла вдруг в совершенно ином направлении — о советских ограничениях на жильё.


…— Это сейчас ты строй что хочешь! А тогда — ты что!

— А что?
— Нельзя было! Конечно! Конечно!

— В смысле нельзя? — хмурюсь я. — Было что, какое-то постановление официальное, что нельзя строить большой дом?
— Было, было. Только негласное. — поясняет он. — Что не больше 65 метров общей площади. И не выше шести что ль… И когда ты вот только ткнулся лбом об эту стену, тогда тебе только говорят: «Низзя». О как.

— И как тогда? Ну вот вы начали строить больше, и?
— Я как ткнулся… Архитектор свой мужик был. Ну в общем… Литр коньяку. И… он мне говорит: «Да забирай ещё там метров двадцать. Обрежь соседей по самые эти… Головы. И всё твоё будет. Строй. А я говорю: «Ну как же, с соседями скандал будет?» А он: «Ну как хочешь.» Ну так в общем… Вот так вглубь леса и двигаемся потихоньку сами. Осваиваем. Возим песок с торфом. Нормальная земля получается.

Я сомневаюсь… Во-первых вообще верится с трудом в существование таких ограничений, да и общаясь столько лет, — думаю — уж наверное кто-нибудь упомянул бы о них наверное…  Уж где-то бы натолкнулся на них, вероятно, даже и не изучая специально советские всякие СНИПы… 


— А это здесь в области было такое, что 65 метров, или..?
— А нет-нет, это везде, по всему Союзу… — спокойно парирует он.
— Но стоят же здоровенные дома?
— Так то потом! А это же восемьдесят второй год!

Я пытаюсь припомнить площади квартир своих родственников, потом перебираю в памяти большие частные дома советского периода, таких не нахожу, но иду ва-банк:
— Но есть же дома большие и старше восьмидесятого года!
— Есть. Но это значит партийный народ! Это всё с заднего крыльца заносилось. А чтобы вот так вот, взять да и построить… Это вообще ни один директор не мог! Не имел права. За этим следили. 


Мы какое-то время молчим. Я перевариваю информацию, оставляю мысленную заметку погуглить. Когда надежды нет даже на энциклопедии, то верить остаётся только разговорам…

Солнце припекает и нагретая за день поверхность машины со всех сторон притягивает к себе слепней.  Мы оба с интересом наблюдаем, как они кружат, влетают и вылетают из открытых окон.

— Чего это они? — спрашиваю.

— Она тёплая, вот они к ней все. Им градусов тридцать пять — сорок надо.
— Так а забор вон металлический, тоже поди на солнце нагрелся?
Хозяин дома на секунду задумывается, потом, хорошо так улыбаясь, выдаёт:
— Так там ещё и вибрация идет! Они наверное думают, что живая!

Опять молчим.
Не тягостно, наоборот, неторопливо, размеренно. Тянем молчание вдумчиво, через соломинку. Мне всего не выспросить. Ему не рассказать обо всём… Солнце пригревает и лето чуть перевалило за половину. «Кризис середины лета» — когда ещё можно что-то успеть, если начать хотя бы теперь…


— Третий день у нас идет лето… — глядя на солнце и словно отвечая моим мыслям, вслух замечает он. — А так было то весна, то осень… Если лето запоздало, может и осень запоздает? Бог его знает. А в десятом году как… вот мы здесь сидели на лавочке, ночью было сорок два… Неба не было. Было серо-красное молоко такое… Вот днем в полдень всё заволакивало дымом. Вообще был караул. Я книги там зарывал в саду.

— Зарывали? Зачем? — туго соображаю я.

— Так гудело вот здесь прямо! — разводит он руками, показывая. —  Гудело, как самолет гудит! Кругом леса горели тут.

— А что если зарыть, то и в случае пожара выживут?

— Ну в песке-то им ничего не будет. — кивает он. — Думаем: «Дом-то — ладно, Бог с ним. А книги-то уж такие не купишь.»


Он распрямляется похрустывая суставами, берется рукой за воротный столб, вторую протягивает для рукопожатия.

— Так и что, — я тоже встаю, — пожар до вас не добрался?
— Нет, — пожимает он плечами, словно речь идёт о чём-то обыденном, — потом два раза крестным ходом сходили, ветер развернулся и туда ушел. Всё.


PS Вы наверное видели, что в два дня назад открылся краудфандинг на новый календарь «Наличники 2019»? Но вы возможно не знаете, что за первые же сутки было собрано 100% нужной суммы, так что теперь календарь точно увидит свет!

В качестве благодарности за поддержку проекта, вы там можете получить не только новый календарь, но и несколько коллекционных старых — вплоть до 2016-го года. И пазл с наличниками, на тысячу кусочков. И ещё открытки, да. Ссылка вот: planeta.ru/campaigns/nalichniki2019/comments! Заходите смело!

И знаете ещё что?.. Спасибо вам!

#НиДняБезСтрочки #ВПоискахНаличников #Моста #ИвановскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Память. Или дом кузнеца Кириллова в Кунаре.


…Осенью 2017-го года, мы, вместе с Олей и Алексеем, хозяевами мастерской «Миладочь» из Сербишино, и журналистом местной газеты, приезжаем в Кунару — по виду, довольно большую деревню,  на Старотагильском тракте — неглавной дороге, между Невьянском и Екатеринбургом. Наличники здесь почти на каждом доме, не такие, как соседних городах, со своими особенностями,  но у нас сегодня совсем другая цель: мы едем к дому Сергея Ивановича Кириллова, подобного которому нет на всём белом свете.

Дом этот, наверное единственный в России, имеет свою страничку в Википедии, фотографий его в сети полно, и я справедливо полагаю, что Лидия Харитоновна (жена резчика) туристов принимает раз по сто на дню. 


Стучимся.
Довольно долго стучимся, я уж было думаю, что нет никого, но калитка всё же отворяется, и являет нашему взору маленькую, сухонькую старушку в чёрном стёганом бушлате поверх красного, в цветочек, платья, и непременном белом платочке, укрывающем седые волосы. Против ожиданий, смотрит она на нашу шумную компанию, удивлённо и растерянно.


— Здравствуйте! Здравствуйте! — наперебой кричим мы. 
— Здравствуйте. — тихонько кивает бабушка.

— Дом какой красивый у вас!
— Это муж строил, — осторожно отвечает она. — Нету мужа уже…


Мы что-то шумим, восхищаемся, перебиваем друг друга:

— А давно? Красивый дом, какой! А почему он так придумал? А в каком году он начал строить?


Старушка смотрит растерянно, не знает на что отвечать. Говорит она чуть невпопад и очень тихо, нам же, напротив, приходится почти кричать: иначе каждый вопрос сопровождается её недоумённым взглядом и переспросом.
— Почти год уже уж, как нету его. Одна сейчас.

— А как звали мужа-то? — уточняет детали журналист.
— Сергей Иваныч. — тихонько выдыхает она.

— А как он умер-то? — неожиданно выдаёт Алексей.
— Так смерть видно пришла.  — мудро замечает хозяйка этого удивительного дома. — Он кузнец был.  — и загадочно добавляет: — Дак всякая погода-то была…

Мы переглядываемся… Энтузиазм понемногу спадает, стараемся прислушиваться.

— А можно вас сфотографировать? — спрашиваю. Она стоит прямо у калитки, и, на контрасте с невероятных размеров резными воротами, кажется ещё меньше ростом.

— Ой, да зачем? — отмахивается она вяло. — Вы хотите что ли? — искренне удивляет она своим вопросом, но не противится, поэтому следующие несколько секунд мы дружно щелкаем затворами, и только затем подходим ближе, продолжая расспросы.

Мысли у нас у всех у каждого о своём: журналист статью пишет, меня придавило резным великолепием, Алексей про резьбу, Оля… Оля среагировала первой:
— Тяжело вам одной? — Девушки всегда задают такие вопросы, до которых я б никогда не додумался.
— Так с чего? — неожиданно прямо смотрит на неё Лидия Харитоновна.  — Ни скотины, ничего сейчас не держу. Так-то с коровой всё со своей была. А счас никакой коровы уж нет… Чего тяжело… Вот мужа нет уже…

— Ну ничего, терпите, чё… Вот у меня тоже мой помрёт, как я буду без него жить?

Услышав это, Алексей посмеивается, а меня растягивает в улыбке: нечасто такое признание услышишь…


— А сколько лет он дом украшал, не помните?
— Всю жизнь, пока живой был. Прибежит из кузницы в мастерскую… Никого не нанимали никогда…

— А начал когда делать в каком году?

— Дак когда… сразу и начал… — снова удивительно ёмко отвечает нам бабушка.

Тут мы замечаем, что по крыше дома просечным железом выведены буквы: «Работа начата в 1954, закончена в 1967 в канун Великой Октябрьской Социалистической Революции», и вопрос снимается.


— А скажите, — спрашиваю, — можно ли к вам в дом зайти сфотографировать? Там печка у вас, говорят, необычная…

Но бабушка даже слышать ничего не хочет:
— Да ничего внутри.. Простая печка, русская печка… Там ничё такого нету… Всё на вулице. Вот двор ещё резной, зайдите если хотите.
Я с удовольствием захожу во двор, куда в этот же момент выходит, словно по заказу, и кошка.

— А это из какого дерева он резал? — Уважительно выведывает секреты Алексей.

— Да, сосна всё, дерево. Ну что, всё? — с надеждой спрашивает бабушка, собираясь уже прикрывать калитку. Но Оля вдруг вспоминает, что хотела спросить:

— Лидия Харитоновна, а правда, что Ройзман-то говорит, в прошлом году они красили тут… Они чё, красили тут у вас, или нет?

— Кто красил? — вскидывается на неё бабушка.
— Ройзман. Помогали вам покрасить дом?
— Не… никого не было… пусть даже не говорят…  — удивляется вопросу хозяйка, — никто даже не появлялся… Сами мы всё…

— А когда последний раз красили дом? — переспрашиваю я, удивлённо.
— Дак это… Года два ли, три ли… Мы с мужем красили сами всегда…

— То есть то, что Ройзман к вам приезжал с волонтёрами красил, это не правда?!
— Конечно нет! — заверяет нас она. — Откуда хоть вы взяли?

— А хоть краску-то привозил вам? — продолжаем допытываться мы.
— Да нет, всегда свою покупали…
— А сколько у вас уходит на краску-то? Много ведь надо красить? А кто помогает вам красить?
— Никто не помогал, сами красили…

Мы молчим растерянно и Лидия Харитоньевна, ещё немного понаблюдав за нами, затворяет калитку, оставив нас наслаждаться удивительным творением её мужа снаружи.


PS
«…Отец Сергея Ивановича, Иван Евдокимович, воевал в кавалерии и попал под Сталинград. Сохранилось несколько писем. Простые строчки: «воевать нечем. Здесь не только земля — вода горит. Похоже, не вернусь». Он пропал без вести. Поскольку не было похоронки, пенсию за него не платили. Вскорости умерла мать Сергея Ивановича: надсадилась на ферме. Остались они — четверо детей с бабушкой Анной. Выживали с трудом.»

«…самый страшный пожар случился в апреле 1970-го. Сгорело 22 дома по улице, огонь подошел вплотную к Сергею Ивановичу. Все бросились было в дом, вещи спасать, он встал на пороге, заорал на них и не дал вынести ни одной вещи из дома. Побежал к колодцу. А там была качалка, которую он сделал сам. И он встал на качалку, и все бегали с ведрами, отливали дом. А он качал и качал. Выкачал колодец до дна. И дом спасли. А вся улица сгорела.  Сергей Иванович потом сказал: «Если бы огонь подошел к дому, он зашел бы внутрь и там остался… Колодец этот выкопал дедушка Евдоким.»

Это два фрагмента из книги «Домик в Кунаре. Цветы и голуби кузнеца Кириллова». Авторства Евгения Ройзмана и Юлии Крутеевой. 

Сергей Иванович Кириллов умер семнадцать лет назад, в 2001-м году. В 2012-м и 2013-м годах Евгений Вадимович Ройзман, вместе с дочерью кузнеца Лидией Сергевной и волонтёрами, восстановили дом в Кунаре, весь до последнего квадратного сантиметра…

PS2
Уникальные фотографии дома с воздуха  — авторства Сергея @zamkad_life.

PS3 Календарь с наличниками на 2019-й год собрал на краудфандинге 100% меньше, чем за сутки! Присоединяйтесь: про него говорят, что это самый красивый календарь на свете! Ссылка — в описании профиля.

#ВПоискахНаличников  #Кунара #СвердловскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Просто лобзиком

…— Александр Васильевич Вагулин это вырезал. Редкая фамилия. Только двадцать лет как он уже умер. Двадцать лет, как уже его нет. Его нет.

Женщина вышла, завидя свет моих фар, светивших, как оказалось, прямо ей в окна. Оказалось, что дом резьбой украшал её папа.

— Больше половины я уже сняла эти рисунки. То есть тут красили, переделывали… Ну в общем вот всё, что я делала, красила, я оставила. А сейчас вот дом поднимали, тоже вот фундамент делали по новому. Ну в общем дел-то куча, надо домом-то заниматься, денег надо кучу…
— А он вообще резчик был?

— Нет, он плотник был… — неожиданно опровергает она моё предположение. — Он вообще всё делал, он даже шил. Даже шил. То есть маленьких нас полностью всё обшивал и маму, всю семью обшивал. 

— Ничего себе!

— Да, так что…  а так вот, вырезал… То есть, придет вот так вот… Как говорится и работал и вырезал, всё делал. Рисунков очень было много…

— Да у меня даже слов нет! — восторгаюсь я, — такая мелкая резьба, что издалека и деталей не разглядеть!  А у него станок был какой-то?
— Да нет, лобзиком. — просто пожимает плечами она. — Просто лобзиком. Никаких станков, ничего у него не было. Просто лобзиком.

— А когда дом построен, не знаете случайно?
— В 68-м, — на удивление быстро отвечает она, и тут же поправляет сама себя: — Ой, в 58-м!

— О, так 60 лет дому! — автоматически вычитаю я.
— Да, в этом году как раз. Родители строили, мы были маленькие… 

— Так он сам ещё и дом строил? — недоверчиво переспрашиваю.
— Он сам, без помощи, без всего, всё один строил. Тут у нас был ещё на участке ещё один резной маленький домик, но мы его снесли.
— А чего?
— Да не знаю чего… — будто бы злясь на саму себя отвечает моя собеседница. — Вроде бы, как мы — дети — повыросли, а о внуках не думали ничего…  В огороде и тень и всё… В общем мы его снесли… Жалко конечно… — заключает она. И со смехом, разводя руками, добавляет:

— Зато теперь там у нас лежат кирпичи для строительства!

Мы вместе посмеиваемся неожиданному взаимопониманию, но я всё же решаю спросить:

— Ну этот-то дом вы не собираетесь сносить?
— Нет-нет-нет-нет. — она смеётся. — Тут мне многие говорили: «Чего тут рисунки обратно делаешь, обшила бы сайдингом!» Я говорю: «Это отец, воля его. Дом он мне, как говорится, завещал. И будет так, как он хотел.» Конечно дел тут много с ним, с домом. Мы тут канализацию проводили тут центральную через улицу, через ручей. Конечно это… Потом вот еще сзади огород прикупила я. Ну участок небольшой, там три с половиной сотки… Да тут всё время найдется что делать…
— А вы сами красите?
— Дом-то? Сама выползала. — морщится она, вспоминая.

— Сколько заняло по времени, если не секрет?
— Очень много. — По её медленному ответу я понимаю, что действительно долго. И ещё, что это важно для неё. — Шкурила, красила. Всё на лесенках. Всё этот, сидела… Сколько дней, не скажу. Но рисунки я все снимала.

— Снимали всю резьбу?!
— Да, снимала рисунки. И по другому всё попеределала. Ну… то есть… У него там немного много тут было всё… Я как-то более менее так это… поаккуратнее прилепила… У него очень много всего было… так что пришлось… А я выглядываю думаю, чего это тут… А вы как его нашли-то? Темно уже…
— О! — вспоминаю я, — Мне про ваш дом рассказали вообще за Волгой, представляете! Какой-то дядька говорит: «Езжай, пока не стемнело, успеешь сфотографировать».

— А дядька такой высоковатый упитанный? Не Виктор его зовут?
— Нет, — говорю, — не знаю. Он очень сильно поддатый был. Остановился рядом, так его покачивает, глаза прозрачные и говорит, что я вот езжу на первом автобусе и три остановки не доезжая Копаево, выйдешь, направо и там найдешь самый резной дом в округе! Я и ехать-то не хотел: чего, думаю, спьяну он наговорит, а я время тратить буду. А оно видите как!

— Да сейчас чего! — отмахивается от комплиментов моя собеседница. — Летом-то у меня вообще шикарно. У меня зеленая-то изгородь, вообще тут всё не видно. Ну дом-то видно, ну наполовину. И у меня тут очень много роз, очень много цветов, у меня конечно очень хорошо. И я говорю: «Вот у меня трехкомнатная квартира и я там уже не живу шесть лет». Я здесь круглый год. А чего здесь не жить? Отопление у нас в любое время включил-выключил. Холодно — ну газовое отопление. Ну давно-давно. Душевая кабинка есть, туалет центральный есть. Всё. Все благи. Это ещё лучше чем в квартире. Тишина, покой, воздух свежий! Так что меня в квартиру даже и не тянет и не хочу. Дом свой, подвал… у меня сейчас подвал подняли, я хожу там выпрямившись спокойно. Сейчас еще будем углублять. И мне нравится: спустился в подвал, там набрал всё… Там всё хранится…

Несколько секунд мы молча стоим, я замечаю, как она поёживается от холода и я понимаю, что времени у меня осталось всего на пару вопросов.

— Слушайте, а как так ему в голову пришло дом сделать именно таким? Он на продажу хотел делать или учился резать, или что-то еще?
— Да ничему он не учился! Да ну вот… человек такой, понимаете или нет… У кого на что… я вот, как вот… Просто напросто начала в школе и всё… Ну тоже у меня тяга к пошиву… Ну папа шил, но он не учился ничему. Так у него и брат, родной то есть, шил, и он шил. И пальто и платья, вообще всё шил… И я тоже вот пошла, но я уже училась. И закройщицей работала. И вообще я, как говорится, всё, как говорится, в пошиве… И меха и всё-всё-всё… Ну в общем просто-напросто, как вам сказать… ну любительница… Я люблю в земле копаться! Для меня земля это тоже что-то тоже. Я жду не дождусь, когда это… Стает уже. Как вам сказать, душа лежит. У меня в огороде — не хочу хвастаться — но все приходят, говорят: «Когда хоть ты полешь-то?» У меня, честно говоря, что у них, нет такого, чтоб в бороздах, нигде у меня нет травы. Как, знаете, у некоторых, идут луговинки? У меня их нет. У меня нет ничего такого… 

— В смысле, — не пойму я, — вы их вытаптываете что ли?

— Я пробегаюсь просто-напросто, это на самом деле так. Да. Ну в общем любительница я земли, я не знаю. Цветы очень люблю, у меня очень много цветов конечно. Летом очень красиво. Вы приедете?

Она запахивается поплотнее и шагает к калитке, а я обещаю, что приеду, хотя конечно же не знаю, окажусь ли в этих краях когда-нибудь ещё раз…

#ВПоискахНаличников  #Рыбинск #ЯрославскаяОбласть #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Из истории советской науки

…—

Ездишь значит, страну изучаешь… это дело хорошее! Я тоже в своё время поездил по нашей бескрайней, только это ещё при Союзе было… Вот я тебе случай расскажу , это ещё было в восемьдесят… Какой! В семьдесят втором. Ну да. Ну и вот. Мне лет ещё было как тебе. Тебе сколько лет между прочим? 
— Тридцать пять. — отвечаю.

Мы сидим в Подмосковном Орехово-Зуеве на широкой некрашеной лавке, спиной к обложенному кирпичом дому, наличников у которого нет, по словам его владельца, уж лет тридцать.
— А, ну мне двадцать пять тогда было. Не важно, всё равно молодой. А я важный был, меня же, с проверкой отправили в школу! Первая моя проверка была, как сейчас помню! Учителей математики проверять, как они, стало быть, уроки ведут. Ну я приезжаю… А школа, надо сказать, окраинная, плюс Казахстан, а в республиках всегда с образованием похуже было. Приезжаю: дети косятся, учителя вообще разговаривать бояться, но нас об этом уже предупреждали: «Для них вы люди из Москвы! Большие люди!» И не важно, что мне двадцать пять, а ему шестьдесят. Всё равно. И на втором же уроки я попадаю. Ситуация. Тема — сложение дробей. Как дроби складываются помнишь? 
— Я ж на математика учился! — смеюсь я, а сам судорожно вспоминаю, что вроде бы сначала к общему знаменателю, а потом просто сложить… но это не точно…
— А, ну да, ты ж говорил. — проглатывает отмазку, мой собеседник, — Ну да. Ну и вот. Словом выходит ученик… А, ты ж понимаешь, когда проверяющий приезжает в школу, то там команда даётся: к доске выходят только лучшие ученики, а остальным «цыц» и можно вообще даже не приходить! Мы это знаем, они это знают, об этом нас ещё дома предупреждали. Ну и вот… Выходит наверное его лучший учение к доске и перед всем классом складывает дроби: числитель с числителем, а знаменатель со знаменателем. У меня глаза на лоб лезут, а учитель — тот самый учитель, которому шестьдесят (он, к слову сказать, сорок лет в этой школе работает!), — говорит этому мальчику: «Молодец, отлично!» и сажает. А потом вызывает второго и история повторяется. То есть они все, понимаешь, все так считают.

Мужчина веточкой чертит на песке пару дробей и складывая 1/2 с 1/2 получает таким нехитрым образом 2/4, которые тут же сокращает до 1/2.
— Гениально же! — восклицаю я со смехом.
— Ну как сказать… — смеясь соглашается он со мной, энергично отбрасывая веточку в сторону, — как сказать. Я тогда чудом удержался от того, чтоб не встать прямо на уроке и не начать их «учить». Удержало что-то. Совладал с собой, дослушал. Они все так складывают, понимаешь. И ни у кого, это вопросов не вызывает. Ну, казалось бы, ты складываешь половину с половиной, или там четверть с четвертью, ну включи голову… Они складывают как-то… механически, понимаешь. Ну да. Ну и вот. После урока мы садимся с учителем… А мне же нельзя тоже упасть в грязь, я же — помнишь — авторитет! Ну и вот. И я как бы невзначай так, посреди разбора оргмоментов, говорю: «Там ребята ошибку совершили, когда дроби складывали. Вы должно быть не заметили. У них было так и так, а надо же вот так и вот так». И рядом на бумажке набрасываю пример из урока. Заострять не стал даже… Он чего-то там уточнил из урока и мы дальше пошли… Ну да… Даже, по-моему, он меня по этому примеру не спросил, а что-то другое… Ну и вот… На следующий день прихожу… А… Это я забыл: он же в начале, когда я только приехал — я же на уроках присутствую, ребятам — пятый класс же — интересно, кто да чего… Он меня представил естественно, как специалиста из Министерства просвещения. Ну и вот. Следующий день. Начинается математика в том же классе. И этот учитель — вот что значит сорок лет в школе! — выходит перед учениками, берет пример из домашней работы, складывает на доске дроби правильно, как я ему вчера показал и говорит: «Ребята, как вы знаете, к нам недавно приехал человек из Москвы. Москва всегда была на острие мировой науки и культуры. И мы вместе с Москвой тоже тянемся к новым знаниям. Так вот, ребята. Теперь дроби складываются вот так!» И за две минуты объяснил им суть «нового способа»!
— А они?!
— А что они? Уже к следующему уроку щёлкали как орехи. Мало ли там в Москве чего придумают!

PS На фотографиях, построенный в конце XIX века в Орехово-Зуево дом директора правления товарищества мануфактур «Викула Морозов с сыновьями» Степана Никифоровича Свешникова.

#ВПоискахНаличников #Орехово-Зуево #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Севский необычный

…— Да это ерунда, что ты! У нас тут дом есть, вот там — то, что надо. Вот сейчас направо пойдешь, там пойдешь до конца, потом вот так вот в переулок, потом первый дом, второй, потом маленький строится, такой там не дом, такой маленький, типа магазинчика будет, и вот рядом с ним стоит большой двухэтажный старый дом расселенный, а между домом и этим — зеленый забор, и вот за зеленым забором прямо… Не понял?
— Нет! — решительно улыбаюсь я.
Я бы и днём наверное по этому описанию не дошел бы, а сейчас по темноте — точно не рискну.
— Ну вот смотри, — берется объяснить мне ещё раз жительница Севска, обнаружившая меня минуту назад фотографирующим «слишком простую резьбу» напротив их дома, — поедешь сейчас вот по этому переулку… 
— Да ладно, чего, пошли, я тебе покажу! — включается её муж, видя моё недоумение.
— Вот точно, идите! — кивает она. — А вы чего так интересуетесь-то? Хотите себе такой сделать?
— Да нет, — говорю, — я изучаю резьбу, ищу, что где осталось…
— Ищете остатки былого великолепия? — смеётся мужчина. — Ну пойдём, пойдем. Тебя как зовут-то?
— Иваном.
Оставив хозяйку, как она сказала «на делах», мы с ним вдвоём отходим от их дома вниз по переулку.
— А меня Слава. — Ты издалека приехал, я смотрю? Что за номер такой?
— Из Подмосковья.
— Ого! Я таких тут не видал. Это специально в такую даль Севские наличники что ль снять?
— Ну не только их, любые, какие найду.— улыбаюсь. — Слушайте, а что за дом это вообще? 
— Обыкновенный жилой дом. Он годов семидесятых. Они сами построили. Она работает врачом, а он учителем в школе. Вы только не спешите, нога болит.

Немного сбавляем темп и я только теперь замечаю, что мужчина, действительно, едва заметно прихрамывает. 
— Быстро не хожу, — говорит, — сломал. А там она… мозоли какие-то… на́росли… Так что быстро не хожу я, потихоньку… А я там полол помидоры, смотрю кто-то едет по нашей улице… Ну ты и проехал… А кто ж тебя сюда направил-то?
— Так я по всем городам подряд еду.
— Понятно. — Кивает он.

Мы выходим с ним из переулка, поворачиваем направо, пережидаем когда обгоняемый собственной музыкой раритетно промчится заниженный синий жигулёнок с неоновой подсветкой под днищем, затем по диагонали пересекаем широкую освещенную улицу, сворачиваем и упираемся в зеленые ворота, мимо которых я ходил сегодня минимум трижды, но открыть которые мне и в голову не пришло бы: ворота же, частная, вроде бы, территория!

— Ну вот уже почти пришли. — берётся Слава за створку, — это он сам-то вырезал. Ну вот сейчас посмотришь. Раньше тут у нас резного побольше было, а сейчас уже и нет… Сейчас тут евро… Вообще-то я зря евро поставил, надо было деревянные ставить…
— А почему? 
— Да мне не нравится… этот пластик… Херня всё это. И один чёрт — они пропускают воздух.

Миновав ворота мы почти сразу оказываемся перед кирпичным домом, фронтон которого словно ковром покрыт небольшими, с ладонь шириной, резными завитушками. Я аж присвистываю от удивления: для лаконичного Севска — такое обилие резьбы ну совсем нехарактерно!
— Вот он, красавец! — представляет необычный дом мой провожатый. — Тебе надо было наверное раньше приехать… А теперь снять-то его в темноте сможешь?
— Так со штатива, — объясняю, уже раскладывая своего железного друга, — чего ж не снять! Да и кто ж про него раньше знал, про этот дом?

С минуту я вожусь с настройками камеры, мужчина тем временем обходит дом справа, но там резьбы, к сожалению не оказывается: ею дом украшен только спереди.
— Красивый-красивый… — вслух рассуждает он — Работы тут дай бог! Здесь все его знают, все видели… Он сколько уже работает… Сейчас не знаю, сейчас наверное уже на пенсии, а так всю жизнь в школе… По труду, по дереву… А холодно сегодня да? Похолодало резко, словно иней уже скоро выпадет… Днём вроде ещё тепло было, а теперь уже хоть перчатки надевай. Так и зима придет… Ну что пойдём? Холодно просто. Пойдём тебя с нашими котами познакомлю. У нас их пять, сейчас все собрались уже наверняка!

PS А котов я не снял: их заставить сидеть минуту без движения мне, увы, не удалось :)

#ВПоискахНаличников #Суздаль #ВладимирскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Про итальянцев-немцев в Суздале

…некоторых разговоров за давностью лет вспоминаются лишь обрывки, но такие, что уж раз услышав забудешь навряд ли.

Помню, что было это летом, в Суздале, помню, что общался с хозяйкой этого дома через распахнутое окно, помню, что рассказывала она мне, что Бибановы, чьим именем называют этот удивительной резьбы особняк, были вовсе не купцами, а простыми ремесленниками, зарабатывавшими на производстве обувью…

Но вот другая часть разговора совершенно не клеится к этой первой…

— Ой, вот город сейчас другой, другой город-то… Ну конечно совсем другой… Мы тут жили с какого года, то бишь… Сорок первого кажется. Да… Город бедный был такой, бедный город был. Страшный такой город был, страшный… Ой, страшный совсем был город, бедный. Мы жили тут конечно…
— В каком смысле страшный? — не совсем понимаю я.
— Ну бедность же была, как почему… Это сейчас… — она как-то по особенному разводит руками по сторонам, показывая, что сейчас, мол, совсем другое дело, — а тогда конечно бедность была… Ну во-первых грязь кругом, постоянно почему-то я помню грязь на дорогах… Асфальтированных дорог конечно не было… Монастырь… Сейчас вон музей там, а в нём у нас же тут жили пленные, прямо в монастыре, да… Жили… Много их было… Сейчас же помню, как мы нашли… — она вдруг задумывается, на несколько секунд закрывает глаза, потом смотрит поверх меня куда-то вдаль и продолжает. —  Потом как-то, я уж не помню, это при Горбачёве что ли, мы узнали, что это итальянцы были, а тогда нам всё одно было — пленные, значит немцы и всё… Они тогда стучались, ходили по домам, стучались, просили: «Матка, хлеба…»… худые, оборванные… стучались ходили… да…

Взгляд её туманится, пауза затягивается и я осторожно переспрашиваю:
— А они свободно что ли ходили? Прямо по городу?
— Да конечно ходили, кто б их охранял? Куда идти-то? Иди, чего… Тут-то мы их… кто чего, хлеба-то у самих ни у кого отродясь не было, ну кто чего: кто свёклы, капусты… Они там отказывались, но потом брали: кто-то научил их готовить это значит… Ну и мы там играли… там овраг, знаете, был, он и сейчас есть, где они жили, склон такой крутой… Ну и как-то я… мы туда забежали, а эти внизу сидели все, много их было, еду готовили там… Варили там что-то… Мы — тогда ещё конечно дети — все сидели на краю оврага, вот так, — бабушка вдруг совершенно умилительно, показывая как они детьми смотрели за пленными немцами, подпирает свой подбородок двумя ладошками — и вот смотрели все за ними… И вот знаете, я помню, как я смотрю на них… А они, страшно смотреть конечно, тощие все, долговязые, в этой немецкой форме чёрной, которая уже на бог знает что похожая у них… И вот я смотрю на них и почему-то думаю: «Какие ж они все красивые»…

Она замолкает ненадолго, а я забываю дышать, чтобы не прервать случайно этих воспоминаний. Но продолжает она, спустя всего полминуты, неожиданно перескочив лет, наверное, сорок.

— А потом уже, при Горбачёве, — она как-то даже вдруг оживляется, —  они, многие из них, возвращались, посмотреть город, всё-таки что-то тянуло их сюда, к этому месту… Посмотреть, что сейчас… Как тут и всё… Спустя столько лет. Хотя, вот вы представляете, что они тут пережили, а всё-таки возвращались они сюда…
— Так они уехали потом? Их отпустили?
— Да, они тут жили до пятьдесят первого что-ли года? Этого я не скажу… Не помню я уже, сынок, многое… Так бы порассказать тебе… Путается всё, знаешь… Ну долго жили, умерли много, потом отпустили их… И вот они, спустя уже сколько лет возвращались посмотреть, к этому месту… И выясняется, что это итальянцы всё были, причём из дворян, потому что, тогда же знаете, Муссолини призывал студентов и это был сплошной полк аристократов… Высший свет итальянского общества, всё сплошные мальчики из аристократических семей, всё дворяне… И вот наши местные тут подсуетились, когда вот впервые заговорили, что итальянцы-немцы эти приедут к нам, то к кладбищу проложили асфальтовую дорожку. Знаете, как у нас принято, ну мы же не можем без этого. Тут много тогда разговоров тогда было… Но это, впрочем, не об этом сейчас. Дорожку… Проложили… А итальянцы когда приехали — про это даже потом много писали — они очень удивлялись, зачем дорожка была, зачем их водили на кладбище… Потому что их никто конечно не хоронил на кладбище: просто в овраг сваливали и кислотой заливали, чтобы никаких даже костей, чтоб ничего не оставалось… Какое ж тут кладбище… И вот они, представьте, приезжают, а у нас это же самые девяностые годы и у нас же тут снова нищета страшная была… Как-то, знаете, своим хозяйством уже жить мы разучились, а производства все стоят и работы совсем нет и… И тут они приезжают… Натурально пир во время чумы… И нас, значит, собрали встречать, кто постарше мы стояли, встречали их… А я смотрела, знаете, на них и не могла поверить, что это они, а не мы проиграли в той войне… Грустно, знаете так было… Грустно и обидно…

Несколько секунд мы молчим, потом, словно очнувшись от воспоминаний, она подвигается к самому краю подоконника и негромко, так, что я тоже делаю полшага навстречу, добавляет:
— А знаете, они ведь рассказывали, что ничего тогда не знали ни о фашизме, ни об СССР. Они шли воевать с безбожниками. Им так там рассказывали, а они верили и шли… Представляете…

#ВПоискахНаличников #Суздаль #ВладимирскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники