Хорлово. Три арки и сборная модель наличника

Когда надо было выбирать наличники для макетов, насчёт Хорловского я не сомневался ни секунды.

Во-первых, потому что наличники с завершением в виде трёх арок — очень характерная и запоминающаяся черта восточного Подмосковья (Хорлово — это Воскресенский район).

Во-вторых, потому что само это село меня в своё время (в 2015-м году) удивило обилием неплохо сохранившихся деревянных домов с резьбой. Причём какой резьбой!


А в-третьих, потому что именно с фотографией хорловского дома несколько лет назад @nalichniki_by_lisitsyn победил в конкурсе фотографий наличников, который я организовывал. Собственно после этого конкурса я и узнал о Хорлове и туда поехал.

Правда уже после публикации проекта с макетами выяснилась одна незадачливая незадача…

Сразу несколько человек написали мне, что Хóрлово никакое не Хóрлово, а вовсе на самом деле Хорлóво, а люди, которых я встретил, были скорее всего не местные.
Но теперь уж как есть :)

Хорошо хоть не Хорловó ))


PS На то, чтоб забронировать себе макет хорловского (да и любого другого наличника) на Планете остаётся примерно 50 часов с момента публикации поста, так что не откладывайте в долгий ящик. Ссылка вот planeta.ru/campaigns/maket_nalichnika  


PS2  Я уже договорился о маленьких цветочках-суккулентах, плюшевых бывалых мишках, старых книжках и кувшинчиках, так что что-то из этого (а может ещё что-то другое), точно будет стоять на вашем маленьком подоконнике, как будто жители этого окошка его туда поставили однажды, может за шторы убрали, чтоб сюрприз сделать… да и забыли наверное… Ну или вот-вот достанут, протрут пыль и тогда… :)

Телевизор сближает семью

— Здравствуйте! А вы случайно не Виктор?
— Я, здравствуйте! — удивленно открывает дверь мужчина.
— Нам про вас рассказала резчица из Кривандино…

Андрей Лисицын, с которым мы поехали за наличниками по восточному Подмосковью, заранее навел справки и мы стучимся в калитку одного из самых резных домов по Шатурскому шоссе уже подготовленными.

— И еще она сказала, что вы дом хотите продать и никак не можете найти покупателя… — продолжает Андрей.
— Нет, нет… — Виктор улыбается, видя наши фотоаппараты и вероятно догадавшись, что мы спрашиваем об этом не из желания купить дом. — Нет-нет… Я живу здесь… Да вы проходите! — и распахивает калитку настежь.

Заходим во двор.
Конечно я уже рассмотрел и дом и наличники с противоположной стороны шоссе, да и через забор уже снял его как мог, но когда переступаешь порог, всё же белая пена деревянных кружев выбивает из под ног почву.

— Этот дом когда строили, дороги здесь не было ещё — улыбаясь нашему замешательству, начинает хозяин, — Она далеко там шла. В тридцатых годах строили…

Виктору лет шестьдесят. Синие спортивные штаны, клетчатая рубашка… Легко представить его равно как инженером, или директором какого-нибудь предприятия так и, скажем, шофёром.

— А вы когда… — собираюсь я с мыслями, — как вы вообще решили украшать дом? Что первое было?
— Где-то с девяностого года. — вмпоминает он. — С девяносто первого года… Вот так вот… Дом-то её дед строил. Бабки. — Он кивает в сторону окна, где сквозь тюль виден размытый силуэт. — Она жива у нас, девяносто два года ей. Не видит и не слышит ничего к сожалению… Девяносто два года…
— А вам, если не секрет, сколько?
— Шестьдесят семь. Вот я двадцать семь лет уже потихоньку дом украшаю выходит. А это… Что начал как… Нравилось мне просто работать с деревом. Рамки сделал. Пойдёмте покажу.

Мы минуем, разуваясь, полутёмные сени и оказываемся в гостиной, откуда навстречу выходит, удивившаяся нашему появлению, женщина. Она здоровается, но смотрит на нашего провожатого укоризненно:

— Здравствуйте. У нас бардак кругом всё, а ты…
— Ну и ладно, — перехватываю я инициативу, — мы остановились пораженные красотой вашего дома! 
— А вы для чего? — чуть теплеет она в голосе.
— Для музея наличников! — улыбаюсь я. — Для красоты в общем.
— А чего тут-то смотреть? Снаружи всё… 

Я собираюсь ответить что-то, но тихие слова Виктора переводят разговор в другое русло:
— Ну тут мебель вся как бы, вся моя мебель…

Только теперь понимаю, что гостиная вся янтарно-деревянная, и резное здесь буквально всё…
— Тоже вы делали?! — показываю я куда-то в пространство комнаты.
— Да, вся мебель моя — скромно подтверждает он, — из дуба. Я из другого мебель не делаю: из сосны там, это всё из дуба… Стол, стулья, это всё моё…
— А можно сфотографировать?

Я почти не сомневаюсь, но всё же решаю переспросить, и Виктор, к моему удовольствию, просто кивает.

Андрей, как и я, первым делом кидается к наличником на внутренней стороне окна:
— Слушай, наличники изнутри — это надо вводить уже такой хэштэг #НаличникиИзнутри !
— Они у меня были под дерево, — расскзывает Виктор, — а сейчас думаю: «Дай попробую золотым! Так, похулиганю!» Ну, ничего вышло. Рамки тоже сам делал, Кресла тоже все мои, это я всё сам делал.
— И что ж, говорю, неужели это всё руками?

Виктор смущенно улыбается:
— Не, ну лобзиком элетрическим конечно.
— Макитовский? — уточняет более подкованый в этих вопросах Андрей
— Макита сгорел, — качает головой Виктор. Сейчас Девольт. Держит. Держит-держит, да. Он дорогой, но я много работы режу…

Они с Андреем что-то ещё общаются про технику, пока я записываю видео и до меня долетает только обрывок фразы:
— …Вот стол вот этот вот, самовар…
— Самовар?! — не верю я ушам своим и подхожу ближе к столу. — Деревянный?
— Да, — с гордостью подтверждает он, — вот этот самовар как будто для чая. Он из дуба!

Виктор смотрит на нас будто бы оправдываясь, ему, вероятно, и лестно такое внимание, и видимо кажется, что мы чересчур удивляемся простым вещам, хотя мы оба ничего подобного конечно нигде не видели.

— Ну это, как бы,— витиевато представляет он самовар, — на самом деле просто мне делать нечего было… Рамки вот эти все для фотографий тоже сам делал. И вот эти вот тарелочки. они из дуба. Ну вот кресло сделал, кресло. Подставку вот делал…
— А у вас прямо здесь мастерская? — доходит до меня.
— Пошли, — улыбнувшись просто поворачивается Виктор к дверям.

Голову берегите! — предупреждает он при входе в мастерскую.

Я наклоняюсь, а когда поднимаю глаза, моему взору открывается самая, наверное, опрятная мастерская, которую только можно представить.
— Ого, — удивляюсь, — у вас тут такой порядок, чистота!
— Ну я ж работаю. — как само собой разумеющееся приводит аргумент Виктор. — Вот станок мой. Станок давно я сделал. Тогда еще ничего не достанешь было. Тут шлифовалка вот. Вот деталь зажимаешь, точишь, хочешь ножки, хочешь — что хочешь…
— Слушайте, а кстати, вы когда начали украшать дом, наличники-то уже были?
— Там ещё было что-то такое… Ну с тридцатого года — шестьдесят лет никто за ними не ухаживал. Там уже ничего почти не было. Некоторые компоненты я восстановил, некоторые сам делал. Где-то фотография у меня еще была, я по этой фотографии и делал. Там и сейчас еще процентов тридцать старого осталось. Процентов тридцать наверное. На той стороне побольше поменял, с этой поменьше. Где солнце было не так ярко, там лучше сохранились. Вот верх закрыт козырьком, там получше. На крыше всё пришлось новое делать: ничего не осталось. 

Я смотрю на мастерскую и понимаю, что не прощу себе, если не воспользуюсь случаем.
— А можно я вас сфотографирую тут? Прям в мастерской?
— Ну давай, — соглашается этот удивительный резчик. И продолжает:
— Я люблю на наличники смотреть. Они как обряжают дом. Он как невеста стоит. Очень красиво становится. 

Потом несколько секунд ждёт, пока пару раз щёлкнет затвор, и переспрашивает:
— Чего, получилось?
— А вот. — показываю на экранчике
— Ну пойдет. Ну ладно пойдет. — И, смеясь, добавляет, — Третий сорт не брак! 

И еще через секунду:
— Ну что вам ещё показать? Баню я тоже сам делал. Баня просторная. 

Пока идём, он рассказывает об узорах:
— Понимаете, у меня где-то есть… Мне книжки дали это… вырезать этим, лазером! Но мне не нравятся там рисунки. Там они неинтересные! Я скажу так, неинтересные. У меня рисунок в исполнении сложный, но в то же время интересный. Я работал в МосЭнерго всю жизнь. По железкам. А вот вечерами, по выходным всё резал. Но у меня рисунок всё-таки такой, насыщенный. А в книгах он рассчитан на поток. Раз-два, чтоб вот такого вот, сложного вот такого вот, там нет. Я сдавал парню на компьютере нарисовать, он говорит это сложно очень! Невозможно. Им выгодно раз-два-три и погнал. А здесь надо постоянно перестраивать композицию, это очень сложно. Вся проблема в пилках, в пилках… Пилки эти, они разные были… Хорошые пилки, они дорогие стали… Они подорожали сильно очень. Вот те, которые мне нужны, они стоят где-то 170 рублей одна пилка.
— А её ненадолго хватает? — переспрашиваю я.
— Ну как работать, — усмехается Виктор. — Это как работать. Она ж всё-таки, пилишь-пилишь, садится. Особенно когда дуб начинаешь резать. Вот на станке обрабатываю дуб, точу. У меня победитовые резцы, но садятся! Быстрей, чем на металле! Приходится править их…

Он открывает дверь бани и тут же минуя носовые рецепторы, куда-то глубоко-глубоко в меня, пробуждая приятные воспоминания, проникает запах прогретого дерева, пара, берёзовых веников, эвкалипта, почему-то лимона…

— Вот баню я сам делал! — с гордостью представляет он, поглаживая пальцами выкрашенную видимо давно и теперь шелушащуюся поверхность доски у двери. Зимой мы на бане, там потолки я высокие сделал. А дети дома. Детям же хочется отдельно. Тем более девчонки, по семнадцать лет! Им надо то, это… Потом интернет этот!

Виктор с негодованием, но смехом показывает на меня, ищущего в этот момент в телефоне фотографию, похожих на украшающие его дом, наличников

— Ну куда же без интернета! — киваю. — Без него никуда!
— Вообще, вот это я удивляюсь: Они лежат — там кровать широкая, — лежат, они общаются через телефон! «Ты пойдешь кушать?», «Иду!». Ей главно даже лень языком повернуть, чтоб спросить! Это вообще… Вот такая ерунда, а!

Мы ещё немного ходим по двору, разглядываем детали резьбы, фотографируем, находим, где на наличниках старые детальки, где новые, а потом, уже перед тем, как попрощаться, Виктор вдруг вспоминает снова про интернет:

— Всё таки — говорит он так, словно разговор об этом и не прерывался на десять минут, — телевизор, он семью сближал всегда! А интернет — он семью разделяет. Разделяет… Вот так вот, чтоб человеческое общение, оно прекращается! Ну три внучки. Ну они меж собой на кровати разговаривают через интернет, а! Ну как это, а!

«Соцработник, как и я»

…— А, ну я по́няла, вы дома фотографируете, чтобы сохранить, я где-то слышала про такое. Это вы тоже, как соцработник ездите?

Круглолицая женщина средних лет неторопясь, спускается с крылечка, подходит ко мне довольно близко, улыбаясь при этом так, словно мы с ней хорошие друзья.

— Здравствуйте! Ну почти так, — невольно улыбаюсь ей в ответ и я, — только к сожалению по своей инициативе.
— Ну просто я так и подумала… То здесь, то там… Я вот тоже…

Она неожиданно умолкает, прислушивается к звукам в доме. Прислушиваюсь и я, но кроме привычно приглушенных полуденных будних звуков одноэтажной окраины — собак, птиц, какого-то далёкого редкого стука, то ли топора, то ли молотка — не слышно ничего… Ветер ещё…

— Ездите тоже? — не выдержав тишины переспрашиваю её я.
— Да. — она возвращается взглядом ко мне и я замечаю, насколько пронзительно серые, пепельно серые, печальные у неё глаза. — Знаете, бывает нужно, если человек, к примеру, умирает, или болеет, вот сиделка нужна. Вот, я так работаю. Я тут просто за бабушкой хожу вот сейчас. Она спит, я чего вышла. Я просто подумала, если вы вот так гуляете целый день, вы чаю хотите?
Ой, — говорю, — да ну что вы, не сто́ит! Мне ещё снимать и снимать… — пытаюсь зачем-то отвертеться я.

Вообще желание пообщаться обычно идёт наперекор количеству фотографий, которые удастся сделать за световой день. «К тому же, — думаю, — про возраст наличников, расспрашивать смысла особого нет… Надо идти, — решаю уже окончательно — конечно, надо идти»…

Тем не менее через пять минут мы сидим на с горячими кружками под яблоней, на тёмных от влаги скамьях и связке старых газет под попой «чтобы не испачкаться». Мне мнится в её речи лёгкий украинский акцент, но она удивляется и замечает забавно, что никогда не была южнее Краснодара.

— Я до этого вот год назад я во Ярославле работала несколько месяцев, там у нас женщина была, у нас был частный пансионат и женщина была в очень тяжелом состоянии.. Вот… при смерти. И я даже домой не могла уехать, потому что я была… Как бы у меня работа два через два, там, два дня я работаю, а два дня выходная. А куда я поеду в выходной день? Я в Ярославле, а не в Туле. Я в Туле вообще живу. Вот. Но моя напарница уколы ей не захотела делать, а у ней были боли и я ей делала наркотики. Я уколы в свою смену делала и ещё в ту смену. И она у меня умерла на смене. Вот. И я ездила на похороны. На похороны ездила. А в позапрошлом году… Это прошлой зимой в марте было. Год назад, в прошлом марте. А в прошлом как раз это в конце 16-го года, я летом только приехала с Первоуральска, там жила два года, а работу тут не нашла, ну так, такая-то: то там работа, то там… А мне эти знакомые с Первоуральска звонят: «Марин, приедешь в Шадринск!» Где Первоуральск — две тысячи до Тулы ехать, а Шадринск еще правее! Ещё триста километров. Значит звонят: «…Надо бабушку там смотреть». Я там ещё три месяца была. И тоже мы её похоронили. Ну совсем уже. Ну родственники заняты с утра до ночи, на базе работают начальниками и некому… Вот. И ездила, они оплатили дорогу. Я вот за бабушкой сидела три с половиной месяца, а мне заплатили за четрые месяца! У меня тысяча в сутки, так они еще пятнадцать тысяч сверху дали. Она умерла в середине ноября, а мне заплатили за весь месяц. Конечно там ещё кое-что поотдавали… Ну такое там… Материал, там нитки у неё оставались…

Марина на несколько секунд замолкает, шумно пьёт чай… Я что-то хочу спросить… Многое… Но голос предательский скрипит, выдаёт только:
— Тяжело наверное вот так? Люди умирают перед вами…

Она ставит чашку, бросает на меня единственный взгляд и снова смотрит куда-то вдаль. 
— Тяжело. Тяжело. Я сейчас вот с бабушкой сижу. Такая бабушка хорошая… Просто с головой уже проблемы, а по характеру ну золото просто! «Ангел мой!» — вот она мне всё время говорит: «Ангел мой!» И эта… Когда ей стало уже совсем плохо, ну становится, я думаю, что если она умрёт, я уже не выдержу. Просто я уже к ней так… Так её полюбила… Вот… Такая хорошая… Есть, знаете, люди по характеру, хоть и старые, отвратительные. По характеру невыносимые… А есть такие…
Вдруг она замолкает, выпрямляется снова прислушиваясь, встаёт (отчего газеты пытаются соскользнуть с лавки на землю, а она их привычным жестом возвращает на место), и уходит в дом, покрутив пальцем в воздухе, чтоб я, мол, не останавливался.

Чай то ли со смородиной, то ли ещё с чем-то. То ли и не чай вовсе. «Наверное надо же что-то ещё спросить, — думаю я. — Жалеть ведь потом буду, что не спросил…»
…— У меня график в Ярославле был три дня всего в неделю. — она возвращается довольно быстро и сразу продолжает рассказ, — То есть три тысячи в неделю. А что это? Три на четыре — двенадцать тысяч на месяц выходит. На дорогу, на то, на это… Ну это для меня мало совсем. На жизнь-то хватит, а мне надо детям помогать! У меня два сына, они выросли женились, ну… Знаете, — она прерывается, явно подыскивая определение, — они взрослые, но они не взрослые… Как бы это сказать… Они просто ростом большие… Выглядят так. Такие большие мальчики… На жизнь у меня есть, а им помочь нет. И я сказала детям, что поеду на вахту. Перед тем ещё Новым годом, поехала в пансионат на Волгу, ну такой частный пансионат. Там сеть пансионатов частных. Может знаете, это пансионаты, в посёлках стоят коттеджи, они их арендуют и там держат пансионат. Где-то такой недавно сгорел, или в прошлом году… там пожар был. Там же еще дома рядом есть, и сосед, — она повторяет, чтобы я обратил на это внимание, — сосед! Топил баню, искры, и дом… Люди пострадали, поумирали в пансионате. Главное у них ничего не горело, а сосед их спалил. Сжёг. Почему? Там люди не все могли выбежать, во-первых в дыму, люди лежачие, люди на колясках! А сиделки две! Ну ухаживают. Как они их там двадцать человек выведут? Ну то есть люди умирают не всегда от огня, от дыма! Вот даже, помните в Кемерово, дети писали СМС-ки… Я не смотрела эти новости, мне когда сказали, я говорю: «Я не выдержу смотреть» Так вы представляете, мне на телефон — это у меня новости! — так они мне присылают фотографии и фамилии погибших! Ну фамилии ладно, но фотографии! Я это всё вижу, представляете! Я потом выходной взяла, поехала домой… как-то развеяться… Это было воскресенье… я в понедельник я узнаю, во вторник еду домой… Ну короче это… Очень тяжело…

Какое-то время молчим. Я делаю вид, что это пар от чая на глаза действует. Она отворачивается, но через минуту, вспомнив, продолжает…

— Ну короче, эти частные пансионаты. Ну я поехала. И как раз на новый год там была… Мне там не понравилось, я была четыре дня и я вот уехала. А чего не понравилось? Когда я смотрела за бабушками… Я смотрю обычно вообще за пожилыми людьми… Ты понимаешь, что человек прожил жизнь свою, ну уходит… Достойно уходит, ты помогаешь, можешь помочь… Есть родственники, которые могут платить сиделке немало — тысячу в день, вот… Ну короче дорого… Я же понимаю, это большие деньги, не все могут… И я приехала.
Она вдруг тяжело сглатывает, трёт глаза. Фразы становятся короче, но она продолжает говорить и слёзы уже беспрепятственно текут по её круглому лицу…
— А там двое мужчин у них…. Все бабушки, но один мужчина молодой… Альцеймер у него, представляете… И этот молодой мужчина… такой хороший… Я просто когда стала за ним ухаживать, я на него смотрю, и у меня слёзы.

Она говорит «у меня слёзы», а сама смеётся, улыбается сквозь непрерывный поток слёз, и разводит руками, как бы говоря: «Ну что вот с этим делать»…

— Я два дня плакала. За ним ухаживала. Девчёнки мне: «Ты что заболела?», я говорю: «Да, заболела!». Ну слёзы: глаза-то! Они: «Как бы мол давай, одевай маску!» — Они думали просто, что у меня грипп. А я просто плакала из-за этого мужчины. Два дня плакала постоянно. И когда я им сказала: «Я говорю, я не могу, у меня сердце уже стало болеть.» Они говорят: «Нет…» (Они там все курят, одна в морге работала… Короче надо быть пофигистом, чтобы там работать…) И они мне сказали: «Просто это не для тебя…» Хотя я отработала сиделкой уже двадцать лет… Работала и в Мурманске и в доме-интернате под Питером… То есть как-то… Просто видать или я старею или чего… И они сказали: «Нет, ищи другую работу»…
— Я говорю: да, одно дело, когда я за одной бабушкой смотрю в квартире… Выдержать это очень тяжело, когда человек уходит, но это как бы естественно… Я… вот бабушка такая хорошая сейчас, но я же всё понимаю… А вот… я один раз нашла работу: требовалась сиделка к мальчику, 9 лет, после аварии. Так, вы знаете, я когда звонила по работе и спросила: «Что с мальчиком?», я не могла говорить, я плакала… Я не видела его ещё! Поэтому тяжело это, тяжело… мне поэтому детей очень жалко этих, которые… Вот поэтому… тяжело…

PS На фото — не тот дом, в саду которого произошел этот разговор.
PS2 #ВПоискахНаличников #Белавино #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Не годится никуда…

…—Что это у вас? Ах календарь! Как мило! С наличниками на обложке! Как это это прелестно! Ах, вы знаете, я очень люблю наличники!⠀

Пожилая дама в бордовом бархатном платье, фасона, который я, по молодости своей, не застал, и небольшой слегка припылённой шляпке с чуть примятыми перьями, в большом восхищении открывает календарь.

— Так это что же, — листает она страницы календаря и восхищение быстро сменяется недоумением, — и в феврале наличники? И в марте? Ах! — уже бегло пролистывает она остальные страницы, — у вас напропалую одни наличники?! Нет, это решительно невозможно, это мне не подходит… так скучно…

— Но позвольте, — невольно вступаю я разговор в её тоне, — а что же там должно быть? Ведь это календарь музея наличников…

— Да я всё понимаю… вы молодцы… эта выставка… и такие прекрасные вещи я здесь встретила… это что-то с чем-то… но одни наличники целый год? Вот, вы знаете, — перебивает она сама себя, — ведь можно же творчески подойти… в январе, например, наличники, а в феврале… ну я не знаю, скажем, свинки… ведь год мы встречаем свиньи, это должно найти отражение… а не вот так вот в лоб, знаете. Нет, это мне не подходит. Спасибо конечно, но нет.

#ВПоискахНаличников #Куровское #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать

Встреча в Читалке

…Бабка к нам на почту приходила вчера утром, маленькая такая, водки просила. Мы угрохатываемся, говорим: «Бабуль, нет водки-то у нас!»
А она так удивилась: «Водки нет!? Ну так пива дайте»

А вечером другая пришла, трясётся, у неё обертка такая с деньгами. Говорит: «Девочки, милые, 150 тысяч надо отправить срочно, пожалуйста, срочно» Мы: — Куда? Чего? — ну ничего не понятно кому.
Оказалось. Она заказала за 54 тыщи — окна поменять. Ей никто ничего не поменял. Мошенники попались. А на другой день ей звонят на домашний, говорят, если вы хотите найти тех, кто у вас украл деньги, переведите 150 тыщ на вот этот счёт. 
– Ого. — Не могу поверить я, — и что, вы отправили?
– Какой! Мы ей говорим: «Так вас обмануть хотят, это мошенники!»
Ну я не взяла короче. Мало, что эти обманщики, так у неё и кому-чего, вот этого всего нету. Я ей говорю: «Мы не можем отправить, вам в полицию надо». Так она такая злая ушла, ругалась, что в другое отделение пойдёт отправлять. Как будто мы тут ей зла желаем… Так что у нас тут без приключений-то дня не проходит! Люди странные бывают…

___

Друзья, а особенно те, кто на Планете во время краудфандинга бронировал календари самовывозом из Читалки.
Приезжайте завтра (в понедельник, 10 декабря) с 12:00 и до 22:00 в Читалку, на улицу Жуковского 4, это неподалёку от Чистых Прудов. ⠀ Если есть возможность приезжайте как можно раньше, так как на шесть-семь часов предсказуемо придётся час пик :) Для того, чтоб забрать свой заказ нужно назвать его номер или электронную почту. Ну или фамилию на которую заказ был сделан и что в нем, если помните.

PS Просто купить календарь или открытки тоже можно будет, так что приходите и друзей приводите :)

#ВПоискахНаличников #Хорлово #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #архитектура

Из истории советской науки

…—

Ездишь значит, страну изучаешь… это дело хорошее! Я тоже в своё время поездил по нашей бескрайней, только это ещё при Союзе было… Вот я тебе случай расскажу , это ещё было в восемьдесят… Какой! В семьдесят втором. Ну да. Ну и вот. Мне лет ещё было как тебе. Тебе сколько лет между прочим? 
— Тридцать пять. — отвечаю.

Мы сидим в Подмосковном Орехово-Зуеве на широкой некрашеной лавке, спиной к обложенному кирпичом дому, наличников у которого нет, по словам его владельца, уж лет тридцать.
— А, ну мне двадцать пять тогда было. Не важно, всё равно молодой. А я важный был, меня же, с проверкой отправили в школу! Первая моя проверка была, как сейчас помню! Учителей математики проверять, как они, стало быть, уроки ведут. Ну я приезжаю… А школа, надо сказать, окраинная, плюс Казахстан, а в республиках всегда с образованием похуже было. Приезжаю: дети косятся, учителя вообще разговаривать бояться, но нас об этом уже предупреждали: «Для них вы люди из Москвы! Большие люди!» И не важно, что мне двадцать пять, а ему шестьдесят. Всё равно. И на втором же уроки я попадаю. Ситуация. Тема — сложение дробей. Как дроби складываются помнишь? 
— Я ж на математика учился! — смеюсь я, а сам судорожно вспоминаю, что вроде бы сначала к общему знаменателю, а потом просто сложить… но это не точно…
— А, ну да, ты ж говорил. — проглатывает отмазку, мой собеседник, — Ну да. Ну и вот. Словом выходит ученик… А, ты ж понимаешь, когда проверяющий приезжает в школу, то там команда даётся: к доске выходят только лучшие ученики, а остальным «цыц» и можно вообще даже не приходить! Мы это знаем, они это знают, об этом нас ещё дома предупреждали. Ну и вот… Выходит наверное его лучший учение к доске и перед всем классом складывает дроби: числитель с числителем, а знаменатель со знаменателем. У меня глаза на лоб лезут, а учитель — тот самый учитель, которому шестьдесят (он, к слову сказать, сорок лет в этой школе работает!), — говорит этому мальчику: «Молодец, отлично!» и сажает. А потом вызывает второго и история повторяется. То есть они все, понимаешь, все так считают.

Мужчина веточкой чертит на песке пару дробей и складывая 1/2 с 1/2 получает таким нехитрым образом 2/4, которые тут же сокращает до 1/2.
— Гениально же! — восклицаю я со смехом.
— Ну как сказать… — смеясь соглашается он со мной, энергично отбрасывая веточку в сторону, — как сказать. Я тогда чудом удержался от того, чтоб не встать прямо на уроке и не начать их «учить». Удержало что-то. Совладал с собой, дослушал. Они все так складывают, понимаешь. И ни у кого, это вопросов не вызывает. Ну, казалось бы, ты складываешь половину с половиной, или там четверть с четвертью, ну включи голову… Они складывают как-то… механически, понимаешь. Ну да. Ну и вот. После урока мы садимся с учителем… А мне же нельзя тоже упасть в грязь, я же — помнишь — авторитет! Ну и вот. И я как бы невзначай так, посреди разбора оргмоментов, говорю: «Там ребята ошибку совершили, когда дроби складывали. Вы должно быть не заметили. У них было так и так, а надо же вот так и вот так». И рядом на бумажке набрасываю пример из урока. Заострять не стал даже… Он чего-то там уточнил из урока и мы дальше пошли… Ну да… Даже, по-моему, он меня по этому примеру не спросил, а что-то другое… Ну и вот… На следующий день прихожу… А… Это я забыл: он же в начале, когда я только приехал — я же на уроках присутствую, ребятам — пятый класс же — интересно, кто да чего… Он меня представил естественно, как специалиста из Министерства просвещения. Ну и вот. Следующий день. Начинается математика в том же классе. И этот учитель — вот что значит сорок лет в школе! — выходит перед учениками, берет пример из домашней работы, складывает на доске дроби правильно, как я ему вчера показал и говорит: «Ребята, как вы знаете, к нам недавно приехал человек из Москвы. Москва всегда была на острие мировой науки и культуры. И мы вместе с Москвой тоже тянемся к новым знаниям. Так вот, ребята. Теперь дроби складываются вот так!» И за две минуты объяснил им суть «нового способа»!
— А они?!
— А что они? Уже к следующему уроку щёлкали как орехи. Мало ли там в Москве чего придумают!

PS На фотографиях, построенный в конце XIX века в Орехово-Зуево дом директора правления товарищества мануфактур «Викула Морозов с сыновьями» Степана Никифоровича Свешникова.

#ВПоискахНаличников #Орехово-Зуево #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Я, да. Зову вас завтра смотреть НТВ. И нет, меня не взломали.

Никогда не думал, что напишу такое, но завтра в 12 часов по Москве, включайте НТВ! 🙈

Нет, мой аккаунт не взломали, и мне (К̶ ̶н̶е̶с̶ч̶а̶с̶т̶ь̶ю̶, ̶п̶о̶к̶а̶, ̶д̶о̶ ̶с̶и̶х̶ ̶п̶о̶р̶) не заплатили миллион тыщ тыщ за рекламу, просто 2 сентября выходит «Дачный ответ», в который меня позвали рассказать про наличники одного подмосковного домика и не только!

Наличники эти сначала показались совершенно ординарными, таких сотни в Подмосковье. Но потом, после того, как мы с командой «Дачного ответа» изрядно помотались по окрестностям и нашли усадьбу, которая оказалась не той, за которую мы её приняли, всё неожиданно изменилось 😂. В общем смотрите, чего я всё рассказывать буду!

А на фото — малоизвестные московские наличники: Русаковская 19, это между Сокольниками и Красносельской. Я их давно снимал, так что при случае сходите, проведайте при случае, как они там!

#ВПоискахНаличников #Москва #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #деревяннаяАрхитектура #nalichniki #наличники #деревянноезодчество #домоваярезьба #window #русскаяархитектура #wooden #oldrussianhouse #oldhouse #ornate #oldbuilding #russia #архитектура #порусски #ДачныйОтвет

Так и не отметила…

…В августе фотографировать в Старой Купавне одно удовольствие: цветы повсюду. а облака их ароматов даже там, где цветов уже и нет. Знай только переплывай из облака в облако, от дома к дому, да впитывай что-нибудь новое.
⠀
Вдруг, откуда не возьмись, милейшая бабушка — cухонькая, в горичневом цветастом платье с широкими рукавами, с янтарными бусами на шее и в обязательном белом платочке с мелкими голубыми горошинками — бойко направляется из проулка прямо ко мне, словно только и ждала моего тут появления. Здоровается, и так, будто мы минуту назад прервались, заявляет:

— У нас есть ещё один красивый дом. Не тут, в Богоявленском переулке. Видели уже? Там еще перед домом что-то навалено у них! Видели?

— По-моему нет… — пытаюсь соответствовать её напору я.

— Нет, они там молодцы, постарались… Вы сходите, сходите! — настаивает бабушка. — Вот у них я любуюсь! Вот ребята, вот молодцы! Вообще у нас тут самая старая улица. Ивановская. Только её назвали «Братьев Кругловых». Они вот в этом доме жили. — Она показывает вроде бы на розовый дом на другой стороне улицы (хотя потом упоминает, что того дома уже нет: видимо он перестроен). — На фронт ушли пять сыновей и все погибли. Все пятеро. Вот поэтому им здесь поставили крест. Сарайчик остался, а дом стоял за забором. Я сама с этой улицы. Я и родилась здесь. Замуж-то я вышла в пятьдесят… — она на несколько секунд задумывается, будто бы подсчитывая, — пятьдесят четвертом году! Мне лет-то уж скоро восемьдесят пять! Я даже не верю! Дед мой был последний священник в храме тут. Их всех расстреляли в тридцать седьмом. Дядю Мишу, дяду Андрея… Там их много забрали… Вообще… А в этом доме — тут она поворачивается к дому, возле которого и застало меня неожиданное её появление — я не знаю вообще… Он совсем один живет. Своей жизнью… Мама умерла, папа умер, брат умер. И жалко, какой парень был хороший. У меня фотография есть: его папа, мой — Борис Николаич. Он он с двумя детьми. С Лёшей и вот этим Игорем. Отдыхали вместе где-то. Фотография есть у меня. На море они стоят. Ну вот и Валя там ещё. Она недавно умерла, со мной она училась, мама ихняя. Что сделаешь! А вот этот, брат её… Наверное тоже участник войны наверное был, вот год уже как будет… А сын значит с ней сгорели!
— Как сгорели? — удивляюсь я такому обороту.

— Я ходила шесть лет за ними. Бывший зять мой, он пьяницей был, дочка жила с ним тринадцать лет, всё здоровье потратила. Я говорю: «Что ты живешь!» Ну никогда не понимала её. Слава богу второй муж у ней попался дай бог здоровья… Ну вот… Я за ними шесть лет ходила. Бабка у него уже ничего не понимала — чего вытворяла! Везде… как говорится, насрёт, высушит и Сашке: «Будешь есть?» Своё гэ! Вот я ухаживала. Мне говорят: «Как ты не брезгуешь?» А чего брезговать-то? Той было 85 тогда. Ну я раз взялась уже, так и ухаживала. Кто ещё-то? Как бросишь? Пусть уже и бывший и пьяница, но зять же. И мать его!

Тут она делает небольшую драматическую паузу и одновременно с этим переходит на нарочито небрежный тон, как пересказывают список продуктов перед походом в магазин, чтобы ничего не забыть.

— И вдруг. У меня к юбилею всё закупили мы, наготовили, я им намыла, настирала. Ира говорит: «Мам, тебя с пожаром». Я говорю: «Как с пожаром?» А она говорит: «В Кутузове дом сгорел. И бабка сгорела и Санька сгорел».
— Ничего себе. — удивляюсь я. — А что случилось?
— Обворовали их. Керосином, бензином пахло вокруг дома!
— Что ж у них брать-то было?!



Тут приходит её черёд удивляться:

— Так у них вот такая тряпица была — одни медали были. Это отца ещё, Жени. Он семь лет на войне был. После войны ещё какую-то чёрную кошку ловили два года… Потом у них хрусталя… Вещей два гардеропа… В общем было много чего…


— Так это давно всё было что ли? — уточняю я думая про лихие девяностые. Но она опровергает моё предположение.

— Да вот в 2013-м году! К седьмому ноября. А я должна 80 лет отмечать! Ну что ж я буду отмечать? Теперь… сколько-то прошло, неделя там, мы только собрались… В Жилке мой брат жил… ну и вот… Там Галя, сноха жила. Чего-то поругались и у них пожар! И сноха тоже — она в окно, думала там правнук дома, полезла спасать, только залезла на кухню в окно, и взрыв — ей голову оторвало!
— Какие вы страсти рассказываете! — уже почти смеюсь я: такое количество трупов за пять минут, как-то резко переводит этот ужастик в разряд комедий.
— Да! У них её сноха, ну сын её, тоже сгорел.. И тоже опять в ноябре! Так я и не отметила восемьдесят лет. Так собиралась, а чего ж? Здесь горе, там горе, а я буду плясать?Нет!
— Ну зато теперь уж можно! В этом-то году?

— Ну когда будет ещё! В ноябре! Я ковыряюсь в саду, мои говорят: «Ба, мы так не умеем!» А меня папа — мне семь лет было — приучал нас, чтоб всё красиво было. Чтоб ни одной травинки лишней не росло. Я вообще люблю всё это… Я вот найду какое-нибудь старьё, старину эту, всё себе собираю. Дочка говорит: «Мам, выкини, это не надо!» А я не могу. Вот тут часы такие нашла, такие пластмассовые, но до того красивые, я взяла! И там чего-то нарисовано, и такая рамочка… И там у меня Дед Мороз был и «С новым годом». А Ирка мне: «Мам, ты где взяла такие?», а я смеюсь: «На свалке».

Она и правда смеётся. Рассказывает про своё хулиганское хобби — тащить в дом старые вещи, а глаза смеются. И ни в жизни не верится, что им восемьдесят пять!
⠀
— Такие вещи выкидывают, ммм! А у меня сад ещё. Я и сейчас вот всё сама делаю, и компот, и всё. Мои не пьют. Ну я раздаю. Мне дочка: «Мам ты зачем делаешь и раздаёшь?» Ну а чего я? Обожраться мне? Аппетита нету…

Тут смеющиеся её глаза цепляют один из домов.
— А вот здесь ещё кстати… парень — со мной учился. В армию ушел, моряк. Взрыв — на мину что ли нарвались? Ногу оторвало. Недолго жил тут. Умер. И его сын недавно умер. Ну этот пил. И вот дом построен, а жить некому. Жалко так их всех, жалко… Так живёшь-живёшь… А всех жалко. А другой тут, в конце улицы живут, у него жена умерла, парень хороший с пятерыми ребятишками остался. Они в одной комнате живут, снимают. А куда денешься… Мал мала меньше… А что сделаешь?

И вдруг, словно сработал невидимый гонг, отмеряющий время нашего разговора, старушка начинает суетиться, обрывает свою речь:
— Ой, заболтала я вас… Да и мне пора! С праздником вас! Прощайте!

И сворачивает в переулок, растворяясь среди нависающих над тропинкой ветках яблонь, словно никого здесь и не было…

#ВПоискахНаличников #СтараяКупавна #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Близ Шатуры

⠀
Женщина, вышедшая из соседнего участка, несколько секунд благодушно смотрит, как мы командой из двух фотографов и видеооператора увлечённо снимаем один из самых красивых домов в этой деревне:
— Это мой дедушка строил! — наконец горделиво заявляет она. И немного помолчав добавляет, — да только мы потом продали, а живём вот рядом.
— О! Ваш дедушка плотником был? — радуюсь я как всегда такой удаче.
— Нет, просто… Наверное кто-то показал ему как… Раньше на селе все крестьяне плотничать умели. Дома ставить и плотничать.
— Ну плотничать — пытаюсь поспорить я, — да. Но тут уже такая, столярная, тонкая работа…
— Ну, милдруг, это всё… Всё это умелось… Он вообще простым крестьянином был. Он 1895-го года рождения был. А этот дом они поставили в двадцать шестом году, в нём родился мой папа!
— То есть он для себя его строил? — уточняю, — женился и построил дом?
— Да, да, да.
— А сам он откуда был?
— Из этой же деревни. Да. И жена его из этой же деревни. Раньше здесь очень много было домов. Сейчас уже новые дома. Кругом новые, новые, новые дома. Вот старый один наш остался, туда дальше — женщина показывает куда-то вдаль, — еще тоже давнишний старый дом… Старый, тоже покосившийся… Вообще где вот такая постройка, они все одинаковые, примерно с двадцать шестого… Но раньше, ещё раньше, еще до постройки вот этого дома у нас деревня была… где-то в XVIII веке… там деревня была, в той стороне, где поле. Деревня была там.

⠀
— А почему перенесли? — не пойму я. — Сгорела?
— Горела, да. Сгорела и её начали строить сюда ближе. А здесь раньше река протекала Понор, или Понора. В старину. Это в XVIII веке.
— А что, неужели вообще от неё ничего не осталось?
— Осталось. Весной! — Женщина смеётся, показывая размер реки, вернее ручья, не разводя рук даже на полметра. — Вы знаете, я когда была маленькой, ребёнком, ездила, здесь дорог вообще не было, здесь были вот… зимой сани, а летом пешком мы до Красного и на автобус… Здесь автобус только до Красного ходил. А ещё раньше, не только автобусы когда не ходили, а я девочкой была… Узколейка — она так и говорит «узколейка», очень точно сокращая повторяющийся слог в «узкоколейке» — была из Шатуры, и она вела туда, на Орехово… И мы за три километра, пешком здесь ходили… Называлась остановка Ярый. Песок Ярый. И мы на эту остановку, садились на поезд этот… маленький вот эти… узколеечный… И ехали в Шатуру. Вокзал, если вы знаете в Шатуре… Там вот останавливалась эта мотри́са…
— Мотри́са? — эхом повторяю я. — А это что такое?
— Я уже забыла… — женщина усмехается собственным воспоминаниям и пытается описать их нам, людям другой эпохи — это… такой вагончик… на керосине… Мотрисы эти… рабочих на торфоразработки возили… А потом уже автобусы пустили до Красного. И мы уже на красновском автобусе. А до Красного пешком…
— А узкоколейку закрыли?
— Да уж давно! Её уже разобрали. Её уж много лет разобрали.

Несколько секунд мы молчим, потом разговор как-то заходит про их дом.
— А не жалко, что продали? — спрашиваю.
— Ну знаете… По жизни так бывает: что-то покупается, что-то новое строится, что-то старое продаётся… Чтобы выстроить новое, пришлось старое продать, потому что семья расширилась. Но мы приезжаем на соседний участок, теперь уже как дачники.
— А вы прям соседи, да? Но я смотрю, они хорошо всё сохранили?
— Да! Вы знаете, он, кстати говоря, внутри… мы так следили за домом! Мы его обили, подвели фундамент! Тогда этого еще так мало кто делал, у нас дом на камнях был… Вот камень обычный… — она как-то заминается, пытаясь описать, что за камни были вместо фундамента.
— Валуны такие по углам большие? — переспрашиваю.
— Да, да, да! А когда мы стали потом заниматься, мы стали с мужем заниматься этим домом, мы подвели фундамент, обили весь дом, внутри весь… Вот кто у нас купил этот дом, он говорит: «Внутри он вообще целёхенький. Он такой хороший внутри!» Теперь они будут крышу под тот дом под новый подводить… Сайдингом наверное обивать…
— А может не будут? — с надеждой разглядываю дом я.
— А может не будут. — соглашается и она, улыбаясь. — Теперь это их дом…

А через несколько секунд добавляет:
—  Деревня у нас очень хорошая. У нас слава богу два года назад хоть вот такую дорогу сделали…
Мы стоим на неком подобии дорожного полотна, чём-то среднем между грунтовкой и старым-старым асфальтом.

— Уродство конечно, — разводит женщина руками, — но что делать. А то мы вот так вот — она руками показывает волны, как на море — ездили.
— А это считается асфальт наверное? — уточняю я.
— Наверное… — Смеётся хозяйка. — Я не знаю. Когда только-только её сделали, она была уложена мелкой щебёнкой… Ой! Мы так обрадовались! Ребята хоть на велосипедах могут кататься! Мелкой щебёнкой сделали! Но это щебёнка была ровно три дня мелкой. Машина прошла одна-вторая и всё рассыпалось…

Вдруг она, словно вспомнив что-то, всплёскивает руками:
— Жаль, у меня фотографии были, я увезла! Здесь терраса была, они её сломали… У меня есть такие фотографии: у меня дедушка стоит здесь около дома… лошадь у него была… с лошадью… Бабушка стоит, её сестра по-моему… Здесь же была терраса, выход сюда был. И такие здесь две закрывались двери, две створочки. Они вот так закрывались… И они все тут стоят нарядные…
⠀
Женщина так живо описывает снимок, что я легко себе представляю эту, наверняка чуть пожелтевшую, чёрно-белую фотографию, может даже с резными фигурными краями. Сделанную скорее всего в какой-нибудь праздник — все в парадном…

Она продолжает:
— Но мы, так как были молодые, хотели чтобы нам всё более было современно, мы эти створки все закрыли, всё уничтожили, сделали террасу здесь закрытую. А потом новые, кто купили, они её вообще снесли. Вот. То есть… Ну деньги тоже в своё время нужны были…

На какое-то время повисает молчание, а затем из калитки выбегают один за другим два пацана, и, видя, что мы разговариваем, тотчас же забегают обратно.
— Это мои внучата! — гордо заявляет наша собеседница. — Там еще третий есть!
— Красавцы! — улыбаюсь, — Им тут раздолье же поди! Машин почти нет…
— Ну как нет… У нас как пятница, тут начинается! У нас же тут и охота, и рыбалка, и ягоды. Ягод полно. Сейчас черники полно, была земляника! Вот в этом году малины нету, но полно клюквы. За клюквой наши куда-то подальше ездят, за клюквой. Тут раздолье. Тут единственно что — вот соседний дом как сгорел, теперь участок неухоженый… Ой, как горел, это у нас целая история была! У нас дачница здесь жила, женщина. Москвичка. И вот что же. Она пошла к тем соседям (сейчас тоже уже другие живут) помогать полоть им. А я вот что-то за домом делала. У нас двор же большой был… И я туда пошла зачем-то… Чего-то мне надо было. И вижу, дом! Начинает гореть! Пристройки её гореть начинают. Я начала кричать: «Тёть Катя, у вас дом горит!», а мама мне: «Её нет, она там у соседей!». Побежала туда. Быстрей! Ладно. Прибежали и он уже полыхать начал. И у неё в доме внучка спала… Я кричу: «Ты Дину-то, смотри, Дина у тебя же там! Быстрей её оттуда!» Она за Диной и Дину вывела. Потом… Пока в пожарную позвонили, пока пожарные приехали… В эту пору, вот до пожарных, мы спасали свой дом… А как спасали? У меня муж забрался на крышу… и у нас был насос и из пруда мы водичкой вот так поливали крышу, стену, всё это поливали… И пока был пожар, мы поливали крышу, чтобы всё это к нам не перекинулось.

Она делает паузу, переводя дыхание. Видно, что воспоминание о пожаре и сейчас перед глазами.

— И пока был пожар вот этот… У неё в доме были газовые баллоны. Они видно нагрелись, ка-ак бабахнут. У меня муж волной вот этой упал с крыши! Но всё слава богу, только ногу повредил! Там потом уже пожарные приехали. Тот дом они даже не спасали, уже было бесполезно, спасали вот этот, наш. Мы так были рады, что спасли… А потом еще в 2010-м у нас страшное конечно дело был, когда торфяники горели. Дым — это ужасно было! Но у нас еще больше страшно было… Мы уже переживали: у нас в тот год (а там поле сзади) там была рожь посажена. И как раз это было в то время, в августе… Она уже налилась эта рожь, уже всё сухое было такое, как говорится, жара какая была! И мы всегда боялись: «Не дай бог, кто-нибудь спичку бросит…» Нечаянно! Ну, как говорится, рыбаки-охотники, кто знает в каком они состоянии иногда бывают… Боялись… вот не дай Бог! Мы б тут полыхали бы все…
— А сейчас уже не боитесь? — почему-то понимаю я.
— Ой! — Она машет рукой — А сейчас это поле не сеется, не пашется, ничего там нет… И самое страшное — оно мелколесьем зарастает. Мелкой берёзой. Берёзки уже в мой рост, вот такие… И это беда, по-моему, всей России, что нигде ничего не сажается, не пашется… И поэтому всё мелколесьем… Вот такие вот дела, ребята…
…
⠀
#ВПоискахНаличников #Шатура #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

— Эх, вы поздно приехали как!

…— А наш дом вы почему не снимаете?

Я заметил эту женщину несколько минут назад, когда она вышла из новенького кирпичного дома с той стороны улицы, куда я ещё не дошел. Она не скрываясь наблюдала за моими перемещениями и, когда я, отсняв наличники дома напротив, собирался уже двигаться мимо, игнорируя её домик Наф-нафа, она и задала этот закономерный вопрос.
⠀
Мне остаётся только улыбаться:
— Так это я не дома снимаю, а резьбу. Наличники! А у вас же кирпичный дом…
— Эх, вы поздно приехали как! — Искренне сожалея восклицает она. — У нас же тоже раньше были наличники! Загляденье!
— Представляю! — говорю. Тут на каждый третий дом можно сказать «загляденье», поэтому я ни сколько не удивлён.
— Такие были красивые, самые красивые в городе… Ну может и не самые в городе, я представляю, но на нашей улице ничего подобного не было, это я вам точно скажу.
— Так что ж вы их сняли? — спрашиваю, хотя уже догадываюсь: за спиной у неё широкие пластиковые окна, совершенно не совместимые с традиционными узкими и длинными наличниками.
— Посохли они, потрескались, знаете, отваливаться стало как-то всё махом. То здесь, то там. А потом когда лопина по ним пошла повсюду, мы уже как раз окна менять стали… А потом и кирпичом уже заложили.
— Лопина? Это в смысле? — удивляюсь незнакомому слову.
— Ну лопнуло дерево. Посохло и полопалось…
— А, ясно! — радуюсь я понятному объяснению. — А вы не сохранили их случайно? Сейчас, вы может видели, из старых наличников зеркала делают, очень неплохо выходит!
— Ой, да там всё рассыпалось в руках как по типу труха. Им же лет сколько было! Их фотка где-то была, я принесу альбом. Вы не спешите?
— Нет-нет, — заверяю я, не веря своей удаче. — Я дождусь, это очень интересно!

Женщина энергично исчезает за калиткой, но через несколько минут однако возвращается с видом разочарованным и пустыми руками.
— Молодой человек, знаете, я не нашла. Был вот, на виду всё тёрся, а куда-то, как всегда, когда надо, так и не сыскать. Но хорошие они были это ж папа сам резал. Он с войны раненый вернулся, у него руки одной не было. А мама его дождалась… — тут она понижает тон, словно на пустой улице нас кто-то может услышать, кроме птиц. — Я потом нашла в архиве, что она замуж сходила в войну, но тогда мы не знали. И папа не знал. И никто не сказал, пока уж я теперь в архиве, как мама умерла, не стала читать. Ну вот он, короче, вернулся с войны и они поженились. А как уж там было, всё быльём поросло. Ну вот они, значит, поженились, он стал дом строить, и строил хорошо, что все диву давались, как он с одной рукой ворочает чушки, все бревна, как и не всякий здоровый сможет. А у него какая-то такая была на плечо по типу сумка, он ей всё цеплял а второй рукой поддерживал. Это он так носил всё, это я помню.
— А что наличники, он тоже сам резал?
— Да, его отец бондарь был. Сани он тоже делал, у нас сани стояли такие старинные. Он сам тоже всегда хотел на бондаря, дед-то ещё до войны умер в голод, а папа хотел на бондаря учиться, ходил в другое село, там что-то договаривался, искал, в за ним какое-то тоже… знаете, как говорят: «Все кузни исходил, а не кован воротился». Вот так про папку моего…
— Так это он до войны хотел учиться?
— Нет, это после! Это уже как дом построил, его на работу не брали никуда, мама в двух местах работала: в ателье шила и дома ещё потом. Это самое, знаете, было… я помню эти полоски ткани у ней повезде вылезали, а мы их прятали с Вовкой. Она ж из остатков, из лоскутов всё шила, что на фабрике осталось, она домой несла. Ну потом попалась как-то… Её тогда не посадили чуть… Кто-то там помог, уж я не знаю… А! Этот же… Кто-то, кому она там шила что-то, школьную форму ли, или на свадьбу… Ну в общем отступились от ней, отпустили… А папа вот тогда — это я в школу уже ходила — он сильно тогда переживал, что его на работу не берут и что в лагерь отправят, как всех инвалидов войны. Ну его не тронули бы, это мама потом уже рассказала, когда папы не стало. А тогда мы с Вовкой ничего не знали вообще про лагеря конечно. А мама потом рассказала, что служил майор милиции, который… ну от которого короче зависело, он к ней в ателье ходил, парадную форму заказывать. Он-то холостой был и что-то там такое у них вроде закрутилось, что мама никогда не рассказывала, но переживала сильно, что хороший был… Любил он её, вроде прямо по настоящему. А мама ему вроде как и не прогоняла его, но так, знаете, повода не давала. Он приходил к нам в гости, такой большой, играл со мной. Я только запах его помню, такой, знаете, папиросы и вакса вперемешку. Знаете что такое вакса? — неожиданно поднимает она глаза на меня.

⠀
Я улыбаюсь, киваю. Может в моём детстве это была и не вакса, а какой-то другой сапожный крем, но запах, замешанный на этом креме, табаке и ношеной армейской форме, не спутать ни с чем…

Женщина удовлетворённо хмыкает и продолжает рассказ:
— Он маме цветы ещё приносил, если папы не было… А мы их потом в окно сразу… Он за порог, а мама мне букет, или Вовке: «Бегом!» Мы в окно, за окно и назад сразу позади дома, где яма была…— женщина смеётся вспоминая. Потом замолкает и я, ожидая продолжения, замечаю, как исчезает улыбка с её лица, как разглаживаются ямочки на щеках и наоборот, снова покрывается морщинами лоб. Какое-то время она молчит, затем, словно из сундука, извлекает из памяти ещё один фрагмент — Он папке очень помог тогда: он его учиться же отправил и помог там, что-как. Это мама его упросила…
— На резчика учиться? — уточняю.

Она удивлённо смотрит на меня, словно и не замечала моего присутствия всё это время.
⠀
— Нет, зачем? А… А… Нет… Он на бухгалтера пошёл учиться и потом до пенсии в заводоуправлении работал.
— А наличники-то он как научился делать?
— Ну это он сам как-то… Я это… на десять лет ли? Ну это я уж год не припомню… ну в общем как-то он или в город ездил, или что, знаете, привёз такие чертежи в рулоне. Там птицы, эти всё. И вырезал. Чего-то долго. Вовка там ему помогал, это ну брат мой. Вот они сделали, так сказать, наличники и хотели повешать их, пока, значит, мама на работе…

Женщина делает небольшую паузу что-то вспоминая: глаза смотрят словно сквозь меня, а пальцы то ли перебирают клавиши незримого пианино, то ли расставляют костяшки на невидимых счётах. Спустя несколько секунд она возвращается в наш мир и неожиданно заключает:
— Да, это на десятилетие их свадьбы было, в 58-м. Они с Вовкой всё, значит, делали, знаете, в обстановке строгой секретности, в дальнем сарае. А когда всё приволокли, то оказалось, что все, значит, эти наличники по размеру не подошли! Не один, представьте, не подошёл! — женщина хлопает себя ладонями по бёдрам и смеётся так заразительно, что я и сам не сдерживаюсь и расплываюсь в улыбке. — А всё потому что Вовка мерял окна палкой, а сказал, что всё померял хорошо… Ой мы насмеялись тогда все. Мама вообще потом палку эту всё вспоминала ему… Наличники красивые были, такие с голубями, но не то, что, знаете, как на флаге мира, а как будто они летят так вот в бок как бы…
— Так их всё-таки повесили? Хоть они и не подходили по размеру?
— Ну папа как-то подогнал там потом, я уж не знаю… Ну подпилил там, что-то подрезал, я не знаю, как там это делается. Мы их перед майскими красили всегда в белый, они самые вычурные были тут. Я как теперь помню: правые два красила, а Вовка другие два… Они самые красивые на нашей улице! Но как мама болела, так уж пришлось снять их: рамы старые, дует в окна, что поделаешь. Уж мы так хотели их сберечь, а куда там: всё знаете, как это берёшь, как словно труха одна… Пепел.
— А, — говорю, — вы кирпичом уже потом дом обложили, да?
— Кирпичом уже вот, когда? Да два года назад. А сняли их… Ну как… родителей уже в 2008-м не стало, вот мы осенью, выходит, 2007-го и поменяли… Они, знаете, как болеть оба взялись, я сюда переехала за ними ходить и это вот с окнами всё затеяла перед зимой. Потому что дует. Мама так радовалась, что мы хоть поживём с хорошими окнами. Всё говорила тогда, чтоб папа не смел первым помирать, а только он всё равно по-своему решил, он же всегда так… Он первого марта, а на сорок дней и мама ушла за ним…

#ВПоискахНаличников #Талдом #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники