…— А наш дом вы почему не снимаете?
Я заметил эту женщину несколько минут назад, когда она вышла из новенького кирпичного дома с той стороны улицы, куда я ещё не дошел. Она не скрываясь наблюдала за моими перемещениями и, когда я, отсняв наличники дома напротив, собирался уже двигаться мимо, игнорируя её домик Наф-нафа, она и задала этот закономерный вопрос.
⠀
Мне остаётся только улыбаться:
— Так это я не дома снимаю, а резьбу. Наличники! А у вас же кирпичный дом…
— Эх, вы поздно приехали как! — Искренне сожалея восклицает она. — У нас же тоже раньше были наличники! Загляденье!
— Представляю! — говорю. Тут на каждый третий дом можно сказать «загляденье», поэтому я ни сколько не удивлён.
— Такие были красивые, самые красивые в городе… Ну может и не самые в городе, я представляю, но на нашей улице ничего подобного не было, это я вам точно скажу.
— Так что ж вы их сняли? — спрашиваю, хотя уже догадываюсь: за спиной у неё широкие пластиковые окна, совершенно не совместимые с традиционными узкими и длинными наличниками.
— Посохли они, потрескались, знаете, отваливаться стало как-то всё махом. То здесь, то там. А потом когда лопина по ним пошла повсюду, мы уже как раз окна менять стали… А потом и кирпичом уже заложили.
— Лопина? Это в смысле? — удивляюсь незнакомому слову.
— Ну лопнуло дерево. Посохло и полопалось…
— А, ясно! — радуюсь я понятному объяснению. — А вы не сохранили их случайно? Сейчас, вы может видели, из старых наличников зеркала делают, очень неплохо выходит!
— Ой, да там всё рассыпалось в руках как по типу труха. Им же лет сколько было! Их фотка где-то была, я принесу альбом. Вы не спешите?
— Нет-нет, — заверяю я, не веря своей удаче. — Я дождусь, это очень интересно!
⠀
Женщина энергично исчезает за калиткой, но через несколько минут однако возвращается с видом разочарованным и пустыми руками.
— Молодой человек, знаете, я не нашла. Был вот, на виду всё тёрся, а куда-то, как всегда, когда надо, так и не сыскать. Но хорошие они были это ж папа сам резал. Он с войны раненый вернулся, у него руки одной не было. А мама его дождалась… — тут она понижает тон, словно на пустой улице нас кто-то может услышать, кроме птиц. — Я потом нашла в архиве, что она замуж сходила в войну, но тогда мы не знали. И папа не знал. И никто не сказал, пока уж я теперь в архиве, как мама умерла, не стала читать. Ну вот он, короче, вернулся с войны и они поженились. А как уж там было, всё быльём поросло. Ну вот они, значит, поженились, он стал дом строить, и строил хорошо, что все диву давались, как он с одной рукой ворочает чушки, все бревна, как и не всякий здоровый сможет. А у него какая-то такая была на плечо по типу сумка, он ей всё цеплял а второй рукой поддерживал. Это он так носил всё, это я помню.
— А что наличники, он тоже сам резал?
— Да, его отец бондарь был. Сани он тоже делал, у нас сани стояли такие старинные. Он сам тоже всегда хотел на бондаря, дед-то ещё до войны умер в голод, а папа хотел на бондаря учиться, ходил в другое село, там что-то договаривался, искал, в за ним какое-то тоже… знаете, как говорят: «Все кузни исходил, а не кован воротился». Вот так про папку моего…
— Так это он до войны хотел учиться?
— Нет, это после! Это уже как дом построил, его на работу не брали никуда, мама в двух местах работала: в ателье шила и дома ещё потом. Это самое, знаете, было… я помню эти полоски ткани у ней повезде вылезали, а мы их прятали с Вовкой. Она ж из остатков, из лоскутов всё шила, что на фабрике осталось, она домой несла. Ну потом попалась как-то… Её тогда не посадили чуть… Кто-то там помог, уж я не знаю… А! Этот же… Кто-то, кому она там шила что-то, школьную форму ли, или на свадьбу… Ну в общем отступились от ней, отпустили… А папа вот тогда — это я в школу уже ходила — он сильно тогда переживал, что его на работу не берут и что в лагерь отправят, как всех инвалидов войны. Ну его не тронули бы, это мама потом уже рассказала, когда папы не стало. А тогда мы с Вовкой ничего не знали вообще про лагеря конечно. А мама потом рассказала, что служил майор милиции, который… ну от которого короче зависело, он к ней в ателье ходил, парадную форму заказывать. Он-то холостой был и что-то там такое у них вроде закрутилось, что мама никогда не рассказывала, но переживала сильно, что хороший был… Любил он её, вроде прямо по настоящему. А мама ему вроде как и не прогоняла его, но так, знаете, повода не давала. Он приходил к нам в гости, такой большой, играл со мной. Я только запах его помню, такой, знаете, папиросы и вакса вперемешку. Знаете что такое вакса? — неожиданно поднимает она глаза на меня.
⠀
Я улыбаюсь, киваю. Может в моём детстве это была и не вакса, а какой-то другой сапожный крем, но запах, замешанный на этом креме, табаке и ношеной армейской форме, не спутать ни с чем…
⠀
Женщина удовлетворённо хмыкает и продолжает рассказ:
— Он маме цветы ещё приносил, если папы не было… А мы их потом в окно сразу… Он за порог, а мама мне букет, или Вовке: «Бегом!» Мы в окно, за окно и назад сразу позади дома, где яма была…— женщина смеётся вспоминая. Потом замолкает и я, ожидая продолжения, замечаю, как исчезает улыбка с её лица, как разглаживаются ямочки на щеках и наоборот, снова покрывается морщинами лоб. Какое-то время она молчит, затем, словно из сундука, извлекает из памяти ещё один фрагмент — Он папке очень помог тогда: он его учиться же отправил и помог там, что-как. Это мама его упросила…
— На резчика учиться? — уточняю.
⠀
Она удивлённо смотрит на меня, словно и не замечала моего присутствия всё это время.
⠀
— Нет, зачем? А… А… Нет… Он на бухгалтера пошёл учиться и потом до пенсии в заводоуправлении работал.
— А наличники-то он как научился делать?
— Ну это он сам как-то… Я это… на десять лет ли? Ну это я уж год не припомню… ну в общем как-то он или в город ездил, или что, знаете, привёз такие чертежи в рулоне. Там птицы, эти всё. И вырезал. Чего-то долго. Вовка там ему помогал, это ну брат мой. Вот они сделали, так сказать, наличники и хотели повешать их, пока, значит, мама на работе…
⠀
Женщина делает небольшую паузу что-то вспоминая: глаза смотрят словно сквозь меня, а пальцы то ли перебирают клавиши незримого пианино, то ли расставляют костяшки на невидимых счётах. Спустя несколько секунд она возвращается в наш мир и неожиданно заключает:
— Да, это на десятилетие их свадьбы было, в 58-м. Они с Вовкой всё, значит, делали, знаете, в обстановке строгой секретности, в дальнем сарае. А когда всё приволокли, то оказалось, что все, значит, эти наличники по размеру не подошли! Не один, представьте, не подошёл! — женщина хлопает себя ладонями по бёдрам и смеётся так заразительно, что я и сам не сдерживаюсь и расплываюсь в улыбке. — А всё потому что Вовка мерял окна палкой, а сказал, что всё померял хорошо… Ой мы насмеялись тогда все. Мама вообще потом палку эту всё вспоминала ему… Наличники красивые были, такие с голубями, но не то, что, знаете, как на флаге мира, а как будто они летят так вот в бок как бы…
— Так их всё-таки повесили? Хоть они и не подходили по размеру?
— Ну папа как-то подогнал там потом, я уж не знаю… Ну подпилил там, что-то подрезал, я не знаю, как там это делается. Мы их перед майскими красили всегда в белый, они самые вычурные были тут. Я как теперь помню: правые два красила, а Вовка другие два… Они самые красивые на нашей улице! Но как мама болела, так уж пришлось снять их: рамы старые, дует в окна, что поделаешь. Уж мы так хотели их сберечь, а куда там: всё знаете, как это берёшь, как словно труха одна… Пепел.
— А, — говорю, — вы кирпичом уже потом дом обложили, да?
— Кирпичом уже вот, когда? Да два года назад. А сняли их… Ну как… родителей уже в 2008-м не стало, вот мы осенью, выходит, 2007-го и поменяли… Они, знаете, как болеть оба взялись, я сюда переехала за ними ходить и это вот с окнами всё затеяла перед зимой. Потому что дует. Мама так радовалась, что мы хоть поживём с хорошими окнами. Всё говорила тогда, чтоб папа не смел первым помирать, а только он всё равно по-своему решил, он же всегда так… Он первого марта, а на сорок дней и мама ушла за ним…
⠀
#ВПоискахНаличников #Талдом #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники
