Всё вернулось на круги своя, только веры больше нет…

…— А кто вырезал эти наличники, не подскажете?
— А я не знаю, уже покойники все. Как поставили дом, сразу дедушка заказывал.
— Это в 56-м году было.
— Да не… пятьдесят лет!
— Не, с пятьдесят шестого года он!
⠀
Три бабушки на лавочке, перебивая друг друга, рассказывают об одном и том же, дополняя и опровергая самих себя ежеминутно. Гомонят так, будто их тут не трое спорят, а минимум десять. Добавляет суматохи ещё и собака под лавкой, поднимающая лай всякий раз, как я приближаюсь к бабушкам на одной ей известное расстояние. Причём она не только сама лает, но ещё и провоцирует на гневные окрики старушек, так что шуму от неё, пожалуй, как от них ото всех.
⠀
— А дедушка наличники где-то заказывал? Была какая-нибудь артель, или мастер? — пытаюсь я вычленить из их ответов самое главное.
— Нее-не, не артель…
— Просто любители. Люди… Ирма уйди! — бабушка строго грозит собаке кулаком.
— Да что ты пятьдесят лет! Я пришла сюда, дом уже стоял! А это в пятьдесят шестом году было! Ирма заткнись! Ирма прекрати! Он нас не трогает!
— И они хорошие деньги брали. Я помню с Клюковников был хороший вот мастер…
— Я у него заказывала. Клюковников. Да, пятьдесят шесть лет дом стоит.

Ирма лает не унимается и, словно извиняясь, одна из бабушек показывая на собаку и обращаясь ко мне поясняет:
— Она боится, что нас кто-то тронет.
— Это наша любимица улицы.
— Умничка наша.
— Да Клюковников мастер хороший был.
— Там около рынка Зотовы жили. И вот его, Зотова сын, Колька, с моим работал.
— Да это у кого желание есть…
— Он желание, да… И вот он нам резал, вырезал. И рамы он делал нам. И рамы стоят, что звон: не поднимешь! Делали капитальный ремонт ребяты, дак не пробьёшь ничего!
— Ну тогда так просто строили. Мы вот прорезали большие окна, чтоб пластиковые вставить, и там дуб вот настолько крепкий, что вообще! А у нас же и лу́дки и эти… подоконники — всё дубовое!
— Лу́дки? — уточняю я. — А что это, лу́дки?
— Ну лу́дки, эти, боковые, где рамы крепются. И подоконники-подлокотники — всё дубовое.

В этот момент я, вероятно, снова оказываюсь ближе, чем может позволить собака и из под лавки раздаётся утробное рычание.

— Ну что ты! — обращаясь вновь к собаке, кричит одна из бабушек, та, что постарше. Она в платочке, говорит больше всех и, вероятно, пользуется авторитетом, потому что две другие её, кажется, стараются не перебивать. — Не бойси, не бойси.
— Да чего ты, он нас не трогает! Пойдём со мной, а то у меня погорит там всё. — это другая бабушка, обращаясь к собаке. А потом, повернувшись ко мне, добавляет: плита включена. — И снова к собаке: — Ирма, скажи: «Пока-пока». Пойдём, картохи дам с мясой.

Она торопливо уходит за калитку того дома, у которого мы и разговариваем, собака виляя хвостом, убегает следом. Две бабушки вдруг переключаются друг на друга, словно меня и нет.

— Я Татьяну Михайловну встретила, говорила тебе?
— Ой, как она? Одна теперь ходить?
— Да ничего, ходить она, ходить уже. Топает потихоньку. А дедушка инсульт перенёс. А так ничего дедушка. Лежит вот только. Она теперь одна ходит.
— А она так и ходит в богомолильный?
— Это наша Таня-то?
— Ну.
— А я не знаю!
— Ну как?! Она ж как сразу ушла, так и ходит же.

Тут я не выдерживаю, вклиниваюсь:
— А что это значит: «богомолильный»?
— Так это богомолильный дом. Что баптисты у нас. Розовый такой. У них частная лавочка.
— Ну у них другая вера. — снова подключается бабушка постарше. — Я раньше им сочувствовала, а теперь нет. Получилося так: я в торговле работала и ихние работники, у нас рабочим один подрабатывал. Дядя Коля. Так воровал — это страшное дело. Попался он потом. Я так разочаровалася! У девчат в кондитерском воровал конфеты. Видно вот чаепитие устраивается, он начальству подлизывается… Полными упаковками! Девчата платили-плакали, одна в петлю даже лезла! Я уже потом ему говорила: «Как тебе может бог сохранить такую тварь, а!? Ребёнок лезет в петлю, а ты берешь, кого-то угощаешь, и вы жрёте, скоты!» Но он потом умер. Быстро умер. Как я ему желала: «Чтоб ты сдох, подлец!», так и помер. Немолодой был мужчина, на пенсии. Он был казначеем здесь, и поэтому веры им у меня нету…

Рассказывая, бабушка удивительно точно дублирует свою речь жестами: она то всплескивает руками, то хватается за голову, демонстрируя разочарование, то показывает, как этот человек прятал коробку конфет за пазуху, а её сотрудница лезла в петлю. Наверное, если бы я вдруг перестал её слышать, то всё равно понял бы всё дословно. В то же время её подруга словно не присутствует здесь: взгляд её затуманен, и только руки то и дело отгоняют комаров.

…— И главное мы так ему доверяли! — продолжает первая. — Он же богомолельный, понимаете? Он же не возьмёт… Кто бы мог подумать на него! Ключи даже доверяли ему от магазина… Я ему потом говорю: «Ты идол! что ж ты делаешь!». А это один раз, я работала в молочном уже, у мене пропала головка сыра. Пять почти килограммов. То он работал и еще один. Но тот как бы с дуринкой: у его семь детей. Понаковырял, а жрать нечего. Я его луплю и говорю: «Ну зараза ты чёртова. Ну это ж понимаешь какие деньги!» Ой, я его лупила, он мне говорил: «Нет, я не брал, я клянусь тебе не брал». Но он знал, что это дядя Коля воровал. Но не выдал его.
— Так и не выдал? — удивляюсь я.
— Нет, так не выдал. А попался он как… Вот наш магазин уже разорялся. Там выгодно было, чтоб магазин разорился. Это уже потом я раскапывала… И получилось: мы уже разоряемся и девочка в молочном, ей лет сорок уже было. Она подходит и говорит: «Кириловна, ты вот знаешь, у меня пропадают сырки. Я посчитала 15, а сейчас подала, нету семь штук». Я ей тогда говорю: «Ты приметь получше». Она приметила, а назавтра то же. Ну и мы пришли, а он такой «Не знаю». А тут ко мне покупатели подходят, говорят: «У вас вот тот продавец консервы сейчас в карман две банки положил». Он, значит, думал, что никто не видит, а покупатели-то! Он о них и не подумал. Кальмары. Чего зря не брал. Ну и ладно. А он так и говорит: «Коль ты мне не доверяешь, на тебе деньги»… Ну и он попался потом уже ещё раз уже окончательно…

В этот момент возвращаются ушедшая не так давно бабушка и собака Ирма, которая опять принимается за старое. Вернувшаяся старушка её успокаивает и прислушивается к разговору:
— Это ты про наших святых что ль?
— Да, про Николай Иваныча рассказываю. — И опять обращаясь ко мне, добавляет, — И он попался уже совсем, в открытую.
— И что, его сдали в полицию? — больше для проформы уточняю я.
— Ну как вам сказать… — начинает бабушка. — Как сдать в милицию? У нас всякие есть продавцы. Есть и пьяницы, там много любителей чекалдыкнуть. Есть и чем зря занимаются. А он с ними участвовал. Банки открывали трёхлитровые, раньше вино было. Наливали, шуровали, что хотели. Ну и если в милицию, он же их продаст! Нельзя… В милицию нельзя идти… Так что просто его уволили. А как он помер, так и всё вернулось на круги своя, как было: ничего больше и не пропадает. Только веры этим у меня больше нету никакой…


PS На фотографии — не тот дом, возле которого состоялся этот разговор.
⠀
#ВПоискахНаличников #ОреховоЗуево #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

О том, как для описания надо использовать прилагательные

невероятный резной дом с наличниками…— Поедете — тут недалеко — село Новое. Там дом есть, его найдёте, сфотографируйте непременно!
— А как его там найти?
— Ну если вы Новое найдёте, то и его найдёте.
— Но как же я определю, что это именно тот дом, о котором вы говорили?
— О, да вы там не ошибётесь: он один такой… знаете… пленительно-зачипатый. Уж я на скорой поработала… много их повидала на своём веку!

#ВПоискахНаличников #НиДняБезСтрочки #МосковскаяОбласть #КуровскойРайон #Новое #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

На трассе рязанской

…Еду под Рязанью, на автобусной остановке посреди поля голосует женщина. Не уверенная молодая девчонка из ярких автостопщиков: «А вы случайно до Хабаровска не едете? Нет? Ну хоть сколько-нибудь подбросьте!», не извиняющаяся бабушка, которая: «Милок, мне б до Марусино, автобусы что-то не ходят» — и ты будто бы знаешь, где это Марусино… Нет, не из тех и не из этих, посередине где-то. Просто стоит, голосует. Останавливаюсь. До Москвы? Садитесь, чего уж, в ту же сторону.

— Иван.
— Анна.

И — моя фирменная удача не подводит — она художник, фигурки из дерева вырезает. Ну и адвокат ещё.

— А что это за фигурки? — спрашиваю.
— Вы знаете, бывают художники, а бывают артизаны?
— Артизаны? — никогда не слышал подобного термина.
— Да, они отличаются тем, что это фактически ремесленник-художник… Это человек, который в своей работе идет от материала. Он сначала посмотрит на натуру, и сразу у него будет мысль: «из какого материала и как это сделать, в какой технике». То есть у него в руках в основном искусство. А есть художники, которые наоборот от материала далеки и они — сейчас им хорошо — сейчас они обычно переходят к цифровому творчеству, к компьютерной графике… вот тут материал не важен… Это врожденное… У меня первый муж Владимир Ефимов, если вы о нем слышали, хотя скорее всего нет… Это интересные такие художники: все пользуются их работами и все знают их работы, но не все знают их самих.
— А что за работы? — озадаченно спрашиваю я, не зная, что и думать.
— А буквы. Шрифты. Любой, кто что-то набирает на компьютере. Собственно контур букв, шрифт тоже кто-то нарисовал. Об этом обычно не задумываешься даже. Ну программа… Откуда шрифт берется? Из компьютера. А это сложнейшее, тончайшее искусство. Другое дело, что таких людей много не надо: сделал и он как-то так живет своей жизнью потом. Это же у нас долгое время было не заведено: платить за какие-то такие вещи. Ну списал и списал. Иначе они бы все озолотились давно… Вот… Ну вот вы как минимум слышали про шрифт под названием Прагматика? — я киваю. — Ну вот! Его придумал Володя. И десятки других менее известных шрифтов… Это скромные люди, но он вклад внёс очень большой… Он про себя говорил, что он по жизни рисовать не умеет ничего кроме букв, хотя на самом деле это было не так… На несколько секунд она замолкает, а затем чуть хрипло и тихо произносит:
— Он умер шесть лет назад. От рака скончался. Грустная история это была… Вот…

Анна замолкает надолго, я тоже не издаю ни звука, чтобы ненароком не сбить хрупкую тишину, нарушаемую шумом колёс, да еще навигатора иногда, щелчками предупреждающего о слишком высокой скорости.

Вообще общение за рулём, мне кажется, это совершенно отдельный вид беседы. С обычным разговором двух людей у него пожалуй меньше общего, чем с кушеткой психоаналитика: мы не смотрим друг на друга, не видим реакцию на свои слова, не видим эмоций говорящего. Мы оба смотрим вперед, вдаль и лишь мельком, иногда можем бросить короткий взгляд на соседа: основное внимание, что у водителя, что, невольно, у пассажира, приковано к дороге и только к ней. А разговор… Да и вообще разговор ли это?

Вдруг она резко выдыхает, словно отгоняя что-то невидимое, продолжает:
— Так вот… Ну вот я к тому, что… Вот человек, который… Ну просто вообще ничего не понимал в материале. Вообще. Ему это было… Для него материала и не существует. Пиксели — черное, белое, всё, больше ничего. А я не такая, я скорее артизан. Я одну вещь буду делать из облепихи, другую из дуба, третью из вишни, и это будут разные вещи совершенно, начиная с сюжета.
На этих словах её речь словно теплеет, замедляется. Бросаю короткий взгляд в сторону, замечаю, что она улыбается.
В этот момент дорога сужается, я отвлекаюсь на обгон, потом замедляюсь, она молчит.

— Так это фигурки?
— Да… — голос звучит так, словно я вырвал её сейчас из каких-то далёких воспоминаний. — Это… такие скульптуры, но не которые надо куда-то ставить и любоваться, а которые держать в руках и носить в кармане, которые скорей на ощупь воспринимаются.
Некоторое время молчим… Это тоже отличает разговор в машине: можно молчать сколь угодно долго: не будет ни гнетущей тишины, ни мыслей «чего-то это мы молчим», ни даже — и мы подсознательно чувствуем это — позыва собеседника уйти и заняться чем-то ещё… Мы едем…

Спустя несколько минут она внезапно нарушает тишину смешком, будто сама себе удивляясь:
— Сейчас, правда, превратилась из художника бог знает в кого!
— Почему бог знает в кого? — удивляюсь, — адвокат в наше время наверное гораздо более востребованная профессия?
— Ну как сказать… адвокат как врач, он абсолютно бесполезен. Врач бесполезен потому что не ему помирать, а адвокат бесполезен потому что не ему сидеть. Адвокат берет с человека ровно столько, сколько у человека есть. То есть, если есть пять тысяч, он возьмет пять. Сейчас народ обнищал, сейчас адвокат готов работать и за банку солёных огурцов. А если есть миллион, он возьмет миллион: результат будет абсолютно одинаковый, потому что сейчас адвокатов в суде вообще не слушают. Даёт какой-то результат только тандем адвоката с журналистом.
— Неужели прямо не слушают?
— Сейчас… — казалось она подбирает слова, чтобы выразить поточнее, но как только было сказано первое слово, стало понятно, что наоборот, она сдерживалась, заводя речь о наболевшем. — Брешь пробита. Людей сейчас к сожалению сажают для галки, для отчетности. Правосудие закончилось, когда суды начали работать заодно со следствием. И как только это стало так, оказалось, что следствию — даже если человек виноват —  проще сфабриковать что-то, чем реально копать, выяснять что там так, что там не так… И это полный коллапс… Потому что сейчас если выпускать всех, кто сидит незаконно, то надо выпускать вообще всех: и преступников и не преступников… Потому что с одной стороны он преступник, сомнений нет, а с другой…

Анна на несколько секунд замолкает, погружаясь в какие-то свои мысли, затем, словно нехотя, медленно растягивая слова, завершает фразу:
— А с другой… суд-то ничего этого не доказал…

#ВПоискахНаличников #МосковскаяОбласть #СергиевПосад #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

По ягоды, но не по грибы

— Что, правда, наличники ездите фотографируете? — женщина не скрывает своего удивления.
— Да, — улыбаюсь, — уже полстраны объехал, вот и до вашего дома наконец добрался. У вас тут где-то, говорят, резчик жил до войны, не слышали?
— А я знаю?! Я дачница!
— А… — тяну я, размышляя, что бы ещё спросить, в ответ на такое откровение, но женщина к счастью продолжает:
— Тридцать лет тут уже живу. Сначала приезжали просто, а теперь от живу.

«Дачница» — жительница явно городская, это слышно по правильной, привычной речи. Но тридцать лет житья в деревне явно не прошли даром: вместо «вот» и «вон», она чисто и ясно произносит «от» и «он»:
— Да он, у нас тут у всех резьба одинаковая… — и показывает широким жестом на соседние дома.

Затем вдруг поворачивается ко мне и спрашивает:
— А вы сфотографировали балкончик?

Я поднимаю глаза на дом, увенчанный довольно рядовым для этих мест мезонином, совсем не напоминающим балкон, но женщина поправляет меня:
— Соседский! А у нас же и карнизы были красивше, но он — всё разрушаться стало, карнизы убрали, потом и террасочку оттуда… У нас он там было красивше. Я помню приезжали, фотографировали… Сейчас уже все ломаем: он окна вставили, а больше ничего не сделали…

Упомянутый балкончик (вернее псевдобалкончик, так как делался он исключительно из соображений моды и выйти на него решительно невозможно из-за того, что двери там никогда и не было) — единственная сохранившаяся резная деталь обшитого сайдингом соседского дома. Возможно у нашей дачницы балкон был лучше, но сейчас о былой красоте уже ничего не напоминает.

— И что, неужели будете убирать наличники? — возвращаюсь я к теме разрушения дома «дачницы».
— Ну наверное, если будем делать дом дальше, чего ж? Но это не скоро… А он там лежат, разве не такие же точно? — она показывает дом напротив, в высокой траве перед которым стоит деревянный наличник, сильно, однако, проще тех, что украшают её дом.
— Вы шутите? — говорю. — У вас наличники интереснее во сто крат! Да у вас резьба старше, как мне кажется. У вас какого года дом?
— 26-го. Он там тоже ровесники стоят, там год вырезан на балкончике — она машет куда-то вдоль по улице. — но сейчас-то попроще делают. Просто: делают, — женщина резко очерчивает руками прямоугольник, — и всё!

Мы стоим перед её домом и — редко возникает такое чувство — я вдруг понимаю, что можно не задавать вопросы и даже ничего не рассказывать: какое-то время мы оба так и будем стоять, словно замороженные, погруженные каждый в свои мысли. Приятное чувство, такое даже со знакомыми редко бывает — когда вместе помолчать в радость — а тут вдруг, с совершенно случайной тётушкой…

— Как вас зовут? — спрашиваю через несколько секунд, или минут: время тут не имеет никакой силы.
— Меня? Тёть-Валя… Пойдем, я чай пью. Я только… он это самое… остыл малость. Я ездила, он, — она кивает видимо в сторону ближайшего города или рынка, — чернику продавала.
— О! И почем нынче черника? — я не знаю зачем, но если разговор позволяет, всегда спрашиваю цену, когда кто-нибудь рассказывает, как он что-нибудь купил или продал…
— А по разному, — задумчиво отвечает она, — по разному. От триста, до двести пятьдесят и двести: кто как продаст. И земляника тоже. Но я землянику уже всё, отходит уже всё… Дожди стоят…
— Непонятное лето, — соглашаюсь я. Лето 2017-го и правда выдалось каким-то не то холодным, не то коротким…
— Но ничего так вот живем, летом по ягоды ходим. — продолжает Тёть-Валя. — Прошлый год очень много белых грибов было. Ой сколько было грибов. Ой, вы не представляете… Вы не представляете! Я по двести пятьдесят штук прям вон сразу приносила, случайно… За ягодами пойду, и полную куртку приносила! Эх насушили…
— Полную куртку?.. — уточняю я.

Она, видя моё замешательство смеётся:
— Когда за ягодами идёшь, для грибов корзинки же не берешь. Ну я рукава завязала на куртке и собираю. Но грибы я не продаю. Муж еще продавал, а я нет.
— А почему вы — нет?
— А я не хожу за грибами. Еще дочка сходит… Я не умею. Я в лесу теряюсь. Могу ходить-ходить…
— А за ягодами как?! — тут приходит моя пора смеяться.
Но она отвечает со всей серьёзностью:
— Ну! За ягодами я у дорожки! Я заметю деревья какие-нибудь вон там вон, пособираю и выхожу. Иду дальше, потом опять. А так я могу уйти с концами. Я городской житель, из Котельников. Поэтому вот не это… Лес это чужое для меня. А вот дочка — я её привозила, в этот дом всегда, с первого класса — она места знает. Она меня посадит, а сама уйдет: «мам, что ты всё сидишь на одном месте?» А я говорю: «А чё мне ходить-то? Не всё ли равно, где собирать? Я сначала покрупней все соберу, потом, покрупней, из тех, что остались помельче… Потом из них крупные выбираю, потом пойду дальше, далеко уже не хожу, опять возвращаюсь, ну и из этих тоже самые крупные пособираю, которые еще остались… И муж также, он посадит меня на поляну и уйдет, я сижу! Привычка. Ничего, нормально.

Тут вдруг, видимо вспоминая о моём интересе к деревянному зодчеству, она прерывает рассказ о грибах и ягодах:
— Да, может вам будет интересно, у нас тут как-то приезжали, два года тому назад и он, в тот дом! — кивком она показывает на один из домов дальше по улице. —  Нужен был такой старенький дом, хотели кино снимать. И ко мне приходили. Всё осмотрели, всё потрогали… но не с НТВ, а с какого-то, что я и не знаю…
Удобно им почему-то. Всё посмотрели, но так и пропали… А ему хотели корову привезти сюда! А-то у нас в деревне есть у одних корова только, но она того и гляди… 
— Женщина вздыхает и продолжает уже как-то тише, будто говоря не мне, а просто рассуждая вслух — Деревня! Колодцев нет, коров нет, курицы ни одной… Сейчас пойду за молоком, сейчас уже приедет эта, с фермы…

Затем она, словно и впрямь забыв обо мне, поворачивается, явно собираясь идти домой, но я, (хоть, почему-то, и уверен уже в эту секунду в её отказе), окликаю:
— А можно я вас сфотографирую на память?

В момент она преображается, ускоряется, распахивает дверь и уже собирается юркнуть за неё, но видя, что я даже не поднял камеру, всё же медлит и не запирает.
— Вы, — успокаивающе-торопливо поднимаю пустую руку, — не переживайте, я не буду если вы не хотите!

Тёть-Валя кивает, доверительно приоткрывает дверь, но уже не выходит и напутствует меня с порога:
— Хорошей вам дороги!

И через секунду ещё:
— А-то пойдёмте, чаем угощу?

#ВПоискахНаличников #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #ДомЦеликом #РезьбаПоДереву #nalichniki #наличники #деревяннаяАрхитектура #Чтение #Читаю #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать #читать

Резьба наличников в Хотеичах…— А вы старину фоткаете? — окликает наконец меня старший из двух мальчишек, наблюдающих за тем, как я один за другим снимаю дома вдоль Егорьевского шоссе.
— Старину, — говорю. — Я всё деревянное изучаю, старинное.
— А хотите мы вам нашу находку старинную покажем? Деревянную! — это второй, что помладше. Ему наверное лет семь, а первому, пожалуй, десять. Вид у них вполне весёлый. «Наверное, — думаю, — нашли прялку какую-нибудь. Чего ж не посмотреть!». — Покажем? — добавляет младший, обернувшись к товарищу. Тот серьёзно кивает.
— А что за находка? — спрашиваю.
— Да тут, рядом совсем! Пошли! — командует старший, и они идут по тропинке вглубь от дороги не оборачиваясь на меня.

Я, чуть поколебавшись, иду за ними: вроде и не охота время терять с мальчишками, но может же и впрямь что-то важное они отыскали.

Мы проходим пару домов, заворачиваем на ещё более узкую тропку в зарослях крапивы выше моего роста и оказываемся перед крыльцом давно брошенного дома. Стёкла все повыбиты, входной двери и след простыл, а доски крыльца не только проломаны, но даже их остатки по большей части уже истлели. Мальчишки заходят внутрь, осторожно ступая на самые края поломанных досок, я стараюсь точно следовать за ними, но нога всё же подламывает доску в одном месте: вешу-то я побольше. Вскрикнув хватаюсь за поручень, тот почти сразу же ломается в руках, я успеваю подумать, что сломать тут, на этом крыльце, ногу, а тем паче, шею, было бы обидно и как-то особенно глупо, однако мгновения в течение которого поручень ещё был цел, чудесным образом хватает, чтобы восстановить потерянное равновесие и перешагнуть порог изрядно вспотевшим, но всё же живым и даже целым.
В сенях сумрак: свет попадает только через входную дверь. Когда глаза всё же привыкают, оказывается, что здесь словно Мамай прошел: какие-то сапоги, тряпки, половина матраса с расползшимся вокруг содержимым, битые бутылки, консервные банки — чего тут только нет и всё покрыто вековым слоем пыли, нарушенном только в середине, где очевидно не первый раз, проходили мальчишки.

Следуя за ними, иду дальше в комнату. Там такой же бедлам, они стоят около дыры в полу.
— Ну что, — обвожу их глазами, — где тут ваша находка?
Я говорю довольно громко, чтобы с одной стороны, развеять собственное угнетение вызванное видом брошенного дома, а с другой — как-то восстановить душевное равновесие, после эпического прохода крыльца, едва не ставшего завершающим в моей, едва успевшей начаться, карьере сталкера. 
 
Старший наклоняется над дырой в полу и, показывая пальцем вниз, громким шепотом говорит:
— Она тааам!
— Кто? — удивленно, и тоже, почему-то шепотом, переспрашиваю я.
— Нога! — Хором говорят мне они оба, глядя на меня во все глаза. — Мы её там давно нашли!
Становится как-то не по себе. Принюхиваюсь, но ничего, кроме запаха сырости и плесени учуять не могу.
— И что… Она там лежит? 
— Ну да, мы её обратно положили, — медленно произносит старший, — где нашли. 
— Класс! — говорю. — Только я наверное не полезу туда за ней, а то не видно ж ничего… 
— А у вас есть фонарик? — спрашивает неожиданно младший. Я только сейчас почему-то замечаю, что он не выговаривает букву «р» и голос у него с осипший, с хрипотцой, будто бы еще недавно горло болело. — Вы посве́тите, а я достану.

Достаю телефон, включаю фонарь, освещаю провал на вытянутой — так далеко, как только могу — руке. Подойти ближе не смею: доски вокруг так и качаются под ногами, стою на одной из держащих пол, балок. Мальчишка же смело ныряет в дыру, сначала лежит на животе, потом свисает на руках вниз и где-то, судя по звуку, в стороне, нащупав видимо что-то там ногами, спрыгивает, кричит нам:
— Нашел!

Второй радостно смотрит на меня, переминается с ноги на ногу:
— Сейчас он достанет!
Через несколько секунд из провала показывается светлая голова мальчишки, потом спина, потом в сумраке — одно из окон комнаты загораживает шкаф, а второе плотно закрыто буйной зеленью — показываются его руки и я понимаю, что действительно поднимает оттуда что-то длинное, согнутое… Ногу?!
Я роняю телефон. Тот, вывернувшись в полёте, ухитряется не только светануть мне прямо в глаза, но и упасть в какие-то тряпки фонарем вниз, так что найти его по свету становится теперь невозможно. На несколько секунд воцаряется полная темнота, в которой я, сев на корточки, судорожно ищу телефон наощупь. К тому моменту как, наконец, нахожу, глаза уже различают силуэты, и в холодном свете фонаря, я ясно вижу мальчишку вылезающего из провала, и держащего в руках… действительно… полусогнутую в колене ногу: кирзовый сапог, зелёная брючина, бедро… Он кладёт её передо мной с видом гордого, принесшего далеко брошенную палку, пса и шепотом произносит:
— Она вся твёрдая!

Стараясь не выдать эмоций, сажусь на колени и разглядываю ремешки в верхней её части. Заглядываю в брючину, внутри тускло отблескивает отполированное дерево.
— Так это протез! — наконец доходит до меня.
— Деревянный! — добавляет старший. — И старинный! Как вы фоткаете! 
 
И тут их словно прорывает:
— Здесь ещё письма старые есть. Мы читали. 
— А вот тут картина. И коробка с открытками! Там ещё открытка о спасении. Помогите там…
Они наперебой показывают мне всё вокруг, стараясь перекричать друг друга и совершенно не обращая внимания на странный деревянный протез в солдатской форме, так вопиюще лежащий теперь посреди брошенного дома.

— А там в подвале я ещё ведро железное нашел, хочете покажу?
— А тут собака живет. Она ходила сюда зимой. А ещё там дрова. Мы их домой носим по два.
— По одному!
— Я два брал!
— А тут лягушка, смотри, маленькая!
— А вот здесь гремит, смотрите! — младший поднимает с пола советский пластиковый термос и гремит им как погремушкой. — Там стёкла внутри. Это наверное калейдоскоп был.
— Это термос был, — поправляет старший.
— А вот здесь вот газеты эсэсэрские…
— А ещё на чердаке ужики водятся много, пойдем покажу!
Я смеюсь, глядя, как они хватают всё подряд с пола, совершенно не отличая ценность битого термоса, от стопки газет 53-го года.
— А что, — говорю, — не ругают вас, что вы сюда лазите?
— Не, мы не говорим. — это опять младший — У нас тут секретное место. Мы тут даже мины нашли! Пошли покажу!

Только мин — думаю, — мне и не хватает. Но иду всё же за мальчишками, тем более, что они выходят наружу. На улице сразу заворачиваем за угол дома и пацаны садятся на корточки возле выломанных, у самого фундамента дома, двух досок.
— Вон! — младший показывают вглубь пальцем. — мы не лазили внутрь.
Старший как-то значительно смотрит на меня и с нажимом добавляет:
— Сюда можно пролезть, но я не разрешаю: тут всё старое, а вдруг взорвется!

Я сажусь на колени, смотрю в дыру. Глаза привыкают медленно, и после ноги-протеза я уже ко всему готов. Однако увидеть в темноте подпола гору пятнадцатисантиметровых круглых, плоских коробок, отблёскивающих зелёным матовым металлом, я всё же не ожидал.

— Знаете, чего, — говорю, когда глаза совсем свыкаются с темнотой — пожалуй вы туда и правда не лезьте, они может уже и не взорвутся, а дом-то вам тут на голову рухнуть вполне может.
.
Они кивают. Мы отходим от пролома в стене, и идем обратно по тропинке через крапиву. Младший впереди, старший сзади меня, размахивая какой-то веткой. Под ногами здесь тоже мусор, я стараюсь не наступить на какой-нибудь гвоздь, но видно сегодня судьба такая — всё же поскальзываюсь на рваном противогазе. Поехавшая было нога, уперевшись в фильтр, останавливается, я поднимаю его с земли, но старший из мальчишек, догнав меня, вдруг выхватывает противогаз из рук и скорее бросает в кусты, в сторону. А потом, прямо глядя мне в глаза, тихо говорит:

— Вы только ему не говорите, что там фильтры лежат! Я знаю, а то он залезет вниз, а там правда как рухнет дом, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я, — не буду. И мы спешим догонять младшего.
#ВПоискахНаличников #ДеревяннаяНога #РезныеНаличники #Деревянноезодчество #Хотеичи #МосковскаяОбласть #Гуслица

Вклад на будущее

Деревенский модерн из Талдома…Белые наличники на небольшом деревянном доме, обшитом голубой шероховатой вагонкой, трудно не заметить: все остальные дома здесь скрылись за громкими жестяными заборами, которые в Подмосковье наступают как-то особенно немилосердно.

Рядом ковыряют землю двое парней в комбинезонах. Подхожу.

— Здравствуйте, — говорю. — А можно наличники у вас сфотографировать?
 
Один что-то тихо говорит другому, тот, не отрываясь от лунки и коловорота, машет и кивает в сторону огорода, откуда как раз выходит пожилой довольно дед, почему-то похожий на Николая Дроздова в тельняшке, только пошире раза в два. Он уже видит направленный на него жест и, подходя ко мне (и энергично вытирая руки какой-то страшной тряпкой), интересуется: «Хотел чего?»
— Да, — говорю. Наличники сфотографирую, вы не против?
— Пфф, чего… Да хоть обсымайся. А на кой они тебе старые, некрашеные? Крошатся они. Ты режешь сам? 
— Нет, — качаю головой. — Не пробовал. Пока только фотографирую, — и показываю камеру.

Дед выходит, с интересом смотрит, как я снимаю. Неожиданно спрашивает:
— Куришь?
— Нет, — отвечаю.
— Молодецкой, — он одобрительно кивает и, нетерпеливо, уже жуя сигарету,  хлопает себя по карманам.

Я на некоторое время «подвисаю» с трудом соображая, что «молодецкой» – это, наверное, производное от «молодец какой». Старик тем временем, так ничего у себя и не найдя, вытаскивает сигарету и зажимает её в кулаке.

— А я вот как закурил в четырнадцать, так и вот. Шестьдесят два года уже шурую. За наличники ты вовремя приехал: забор, вишь, ладим? Скоро ничего не видать будет твоих наличников.
.
До меня наконец доходит, что лунки, которые ковыряют немногословные парни, продолжают линию заборов соседей справа и слева, а значит и этот дом скоро скроется за такой же коричневой (как справа) или зеленой (как слева) рифлёной стеной.

— Слушайте, а зачем вам забор? — спрашиваю я в лоб.
— А ну как же? Нынче нельзя без забора.
— Почему, нельзя? Раньше жили же…
— Раньше! Пфф… — он как-то презрительно фыркает. А теперь нельзя. И чем выше, тем лучше. Я два шестьдесят заказал. 

Мы молчим. Я представляю себе такой забор — у соседей в обе стороны, наверное, лишь на полметра меньше. Дед садится на плиты и продолжает развивать мысль.

Раньше ж как было: все вместе были. Я тут всех знал, всю улицу, — он начинает перечислять имена и фамилии тех, кто тут жил, все дома по порядку. — Тут было… у Николай-Никанорыча инфаркт тогда случился, куды бечь? У нас телефона тут нет. К соседям. Те раз-два, побежали, машину, договорились как-то, всё порешали. 
— Это в смысле сейчас? Или…
— Это тогда я говорю. Сейчас чего — у меня мобильный, сын подарил. Но я за что говорю — тогда к соседям бежали и знали всё обо всех. Человек не один жил. И это работало. А теперь что? Кто живёт вот тут? — он показывает на забор за моей спиной. — Ты не знаешь? (я улыбаюсь) И я не знаю. Привозят материалы, стучат там. Кто стучит, чего стучит? Раньше новый человек появлялся как, приходил, представлялся. А теперь нет этого… нет…

Дед сидит на бетонных плитах с прямой спиной и теребит сигарету.

— Сейчас время такое — всё сам. Надеяться нема на кого. Заболел — сам лечись, никому нет дела. Воры лезут? Сам, всё сам. Тут шуршали одни (нас тут зимой трое всего живёт, я приглядываю)… звоню в милицию, в полицию, так там ещё дозвониться надо! Это когда такое было, чтоб в полиции автоответчик был? Ну, это… ладно, звоню. «Мы записали вашу жалобу, ожидайте». Ну, я и ожидаю. Скоро три года уж: «Ожидайте»…

Дед молчит, мне тоже сказать нечего. В конце концов, не выдерживаю, спрашиваю:
— А чего они шуршали-то?
— Известно чего… сейчас такое время, что надеяться только на себя. Полиции тут нет, врача нет, той нет, этого нет… Старость пришла? Ну, а что ты хотел? Пенсию тебе? Ишь, чо удумал. Шуруй-помирай, о чем ты раньше думал? Сани надо было летом готовить.
— Что, — говорю, — неужели пенсию не платят?
— Пфф… Нет, они платят, платят. Я не буду говорить сколько – стыд один. Вот я тебе так скажу: я много чего сделал не так, неправильно сделал… Много было… а единственный ещё с тех времён вклад, который… — старик упирается руками в колени, явно собираясь вставать, и вдруг резко меняет тему разговора:
— У тебя есть дети?
— Есть, — отвечаю. — Две дочки.
— Это хорошо, дочки, только нужен сын, понял? Вот будет тебе как мне, тогда спасибо скажешь. Ну, давай-давай, шуруй за свои наличники. Вижу… Не хворай!

#впоискахНаличников #Талдом #МосковскаяОбласть #Стильмодерн
 The

Еду вчера по переулку Можайска, темнеет уж, стремлюсь не столько снять по максимум, сколько заприметить адреса, если что интересное найду, на следующий приезд.

Останавливаюсь около пары домиков с окошками — не таких, чтоб действительно интересные, но просто потому что других пока не нашёл — как вдруг из двора напротив выбегает мальчонка лет трёх-четырёх и растопырив ручки бежит навстречу машине что-то крича.

Я выхожу, машу ему рукой, он останавливается в паре метров, машет мне, но смотрит на машину и я наконец разбираю, что он кричит:

— Привет, Хундайка, ты приехала!!!

#ВПоискахНаличиков #деревянноеЗодчество #Наличники #nalichniki #Коломна #МосковскаяОбласть

PS На фото — другой домик — из Коломны: вчерашние пока не успел )

Важней всего порядок в доме

…— Что, правда наличниками интересуешься? Это не подколка? Может скрытая камера где?
— Да нет, говорю же. Вот вам открытка кстати. Вот тут наличник с бабушкой из Любима, этот с котом из Иваново, а тот, с цветочком из Бурятии.


— Ишь ты, со створкой даже… У нас таких нет тут…

— Тут у вас другие! Вон вашим-то сколько лет, поди ж тоже начала века?
— …Это вам по деревням надо ездить. А эти я кстати сам делал.
— Да ладно! По стилю кажется, что старые. 
— Ну это потому что я копию сделал… А ты пьёшь?
— Да не, я ж за рулём!
— А ну да… Ну пошли тогда чайку выпьем, поговорим. Тебя как зовут?

— Иваном.

— А меня Геной.
Возвращаюсь закрыть машину и мы заходим.
Привыкнув к обычной нашей неустроенности дворов — недоделанным делам, брошенным вещам, каким-то вёдрам на дороге и прочим досочкам на земле, призванным прикрыть образующиеся часто лужи —  я удивляюсь какой-то нереальной, почти музейной опрятности: забор идеально ровный и покрашен, газон огромный и выстрижен так, что хоть в бадминтон играй, огромный куст цветущей сирени окружен низеньким заборчиком к которому тянутся заботливо подвязанные лопухи кабачков, а по периметру, огороженные белёным бордюром, через каждый метр высажены оранжевые цветы, название которых я тщетно пытаюсь запомнить уж который год. Цветы эти, кстати и на стене, свисающие из кашпо, рядом с фонариками, которые только он как раз включает… На полочке, прибитой к стене сарая, магнитофон, включенный не в удлинитель, как можно было подумать, а в розетку, заглубленую в стену рядом… Из динамиков тихонько льётся какой-то блатняк из девяностых, хотя сюда Эдит Пиаф бы лучше подошла…

— Вот мастерская тут моя. — показывает на сарай. А сам дом этот с двадцать пятого года.
— А раньше какие наличники были, может фотографии остались?
Тут он мне показывает незамеченный мной стоящий у забора наличник. Он один в один с теми, что украшают окна.
— Вся резьба, что висит, всё моя, а этот старый — он один целый оставался, когда дом покупали, все уже рассыпались. Я один живу, чем ещё занять время теперь? Вот сделал мастерскую потихоньку и вырезал.

Я не понимаю: дядька вроде непьющий, сухой, подтянутый, лет шестьдесят наверное, во дворе порядок неземной, цветы… И так осторожно спрашиваю:
— А чего один?
— Да была у меня жена…

Мы садимся на широкую лавку-качель: он в один конец, я в другой. Подчиняясь уюту места забираюсь с ногами… Шумит чайник на подоконнике, и из-за забора доносятся разговоры. Вечереет.
— Выгнал я её.

— Как так?

— Травила она меня.
— В смысле?
— Ну мы жили двадцать лет. Я на скорой, она в поликлинике, сестрой. Я как уеду куда на день, у меня сразу нормально с животом, а дома то одно, то другое. Ну думал вода: тогда ж сам знаешь, фильтра-то украли все, вода какая шла.
— А к врачу?
— Ну так слушай! — Он наливает чай, подвигает мне сахарницу. Замечает, что мешать его нечем, отходит и через полминуты возвращается с гранёным стаканом, в котором стоят еще влажные ложки. Я разглядываю сирень, которая, по-моему, вовсе не сирень: цветочки у неё просто огромные.
..
— Я взял кредит на Ниву. Хотел новую. 110 тысяч. Кредит уже давали, надо было ехать. А тут жена мне говорит, пойдем проверимся, а то вдруг ты помрешь, а мне за тебя кредит отдавать. Я ей говорю — с чего это? А она — ну мы ж не молодеем, а у тебя есть возможность, пойдем проверимся. Ну и проверились: у меня рак третьей степени. Сначала думаю хана, но нет: одну почку отрезали и половину второй. Три месяца лежал на Каширке. Выкрутился.
.
.
Он замолкает, я делаю вид, что стужу чай, чтобы не задать вопроса, который крутится на языке.
..
— Я пока в больнице лежал, жена квартиру купила. Я спрашиваю — на какие, Лен, у тебя ж зарплата десять тысяч? А она грит — я откладывала. Конечно, откладывала: на мою тридцатку мы жили, а свои она откладывала.
.
.
Гена какое-то время ничего не говорит покачиваясь на качелях. Небо над городом разрезает самолет, след которого закатное солнце делает розово-оранжевым…
— Потом, когда она уже одна жила, пришла она ко мне раз шашлыки есть. Ну вроде как всё, разъехались, просто в гости зашла. Поел я её шашлыков, мне так плохо было. Давай скорую то-сё, еле откачали. Я через два дня на третий кое-как оклемался, а она пришла ко мне в палату и одно сказала: «ну у тебя и здоровье»… И с тех пор больше не приходила…
.
.
#вПоискахНаличников #НаличникиТолькоПовод #резьбаПоДереву #наличники #nalichniki #Кашира #МосковскаяОбласть

Распродажа наличников

…садимся вчера вечером с женой в кои-то веки за стол вдвоём: младшая спит, старшая в Твери на гастролях с театральным своим кружком. Я весь такой в планах опять:  в Костромской области осталось одно только Красное-На-Волге снять, в Ивановской — Кохму, Писцово и Плёс, а она мне и говорит:

— слушай, ты же в этом году книжку сделать хочешь?

— в этом — киваю. — расскажи мне, как?

— в каком — говорю — смысле?

— ну у тебя ж денег не хватит всё доснять! (А у нас в семье она финансовым планированием занимается).

— да нее, погоди всё рассчитано ж, должно хватить — сомневаюсь я. — так. Сколько городов осталось? — 74.

— когда планируешь завершать? К концу июля?

— к концу июня надеюсь, но июль в запасе. — ну! Смотри. — блин — напрягаюсь я — фигня, реально не хватает. (Вот поэтому она и работала в банке, а я фотограф)

— так вот и я про что говорю. — ладно, подожди переживать, я что-нибудь придумаю.

— да я за тебя переживаю, потому что когда ты схватишься за голову и начнёшь придумывать, сразу книжка отойдёт на второй план.

— не — говорю — я быстро придумаю. У нас же пазлов одних стеллаж, а ещё открытки.

— так они с новогода лежат!

— ну значит как раз пора.

Ну пора, так пора.

С этого момента и до окончания запасов, на все товары Виртуального Музея резных наличников, что есть в интернет магазине: открытки, календари, пазлы и плакаты — скидка 50%!

Nalichniki.com/suveniry

Жалко конечно, особенно пазлы, они вообще по себестоимости вышли, но что делать, не солить же их, так что забирайте, чего уж там.

#nalichniki #наличники #деревянноезодчество #распродажа

И напишите пожалуйста друзьям, которые открытки коллекцонируют: они вам спасибо скажут!

Самый выпрос про наличники

Резные наличники в Сергиевом ПосадеРаньше совершенно непонятно мне было, как люди соглашаются давать интервью: ведь — думал я — вот спросили что-то важное, а сказать-то и нечего, или ерунду человек несёт какую-то, и сразу видна внутренняя пустота, сразу всем станет понятно, какой на самом деле он есть перед тобой, не скроешься.

Потом как-то всё перемешалось: интервью я читал мало, да и те, что попадались, совершенно не проявляли персонажей и я как-то уж и забыл о тех старых своих представлениях.

Совсем уже близко к настоящему времени, когда я уже и сам много раз рассказывал о наличниках журналистам, стал замечать совсем другое — теперь, мне кажется, что всё ровно наоборот: гораздо больше интервьюируемого раскрывается тот, кто направляет беседу и вопросы задаёт!

Причём, что интересно, внутренний мой протест вызывают ровно те же доводы: глупый вопрос не просто не даёт отвечающему раскрыть тему, но ещё и демонстрирует пустоту, незаинтересованность, неискренность вопросы задающего, или даже желание показать себя, хуже которого вообще вряд ли что-то бывает…

Очень хороший, и вместе с тем смешной, пример интервью, удавшемуся благодаря личной заинтересованности, был в «Дневнике Бриджит Джонс», помните? Там речь шла об интервью политика, но вместо того, чтоб задавать «нужные» вопросы, героиня первым делом спросила его о подруге «где вы познакомились» — потому что именно это ей было интересно.

Вот и с наличниками так же. Самый неожиданный и запомнившийся вопрос состоялся в прошлом году, причём был совершенно не о наличниках и звучал так: «а что вы слушаете, когда едете из города в город?».

И да, наверное, ответ на него не даст завершенного представления о проекте и не обрисует картину в целом, но человеку, которому что-то на самом деле интересно, пусть это даже это такая «узкая» особенность, как музыка в дороге или нюансы городских наличников Кологрива, ты готов рассказать куда больше и с гораздо большим энтузиазмом…

PS на фото — #СергиевПосад, #МосковскаяОбласть
#наличники #nalichniii #деревянноезодчество #русскаяархитектура #наличники_размышления