—…так я в армию дважды ходил!
— Как так? — таращу глаза я.
Мы сидим за кофе в светлой гостиной: подтянутого вида дядька лет шестидесяти, его дочка, в половину, наверное младше, и я. Если со стороны смотреть, так и не догадаешься, что мы знакомы не всю жизнь.
Он смеётся, смеётся, предвкушая, много раз уже, очевидно, рассказанную эту историю, и дочка.
— Ну, слушай короче. Приехал я поступать в Голицыно, в училище. Ну по спортивной линии. Мне говорят: «Иди, полковник сейчас придёт, с тобой переговорит». Пришёл полковник со мной переговорил, посмотрел документы, он мне говорит: «Всё, всё, я понял, иди, в воскресенье приходи»
Подливая кофе он берет паузу и я уточняю:
— Это когда всё происходит? — Это семьдесят шестой. Весной семьдесят шестого. Ну короче говоря. Записали мои все данные, говорят, всё, едь домой. Я говорю: «А экзамены когда?» А мне говорят: «Куда тебе экзамены? Всё, ты уже поступил, сейчас списки будем писать, будешь зачислен». Ну как, — он поясняет для меня, — на дополнительные места от МВД, ну от Динамо. У меня направление было от цээс Динамо, а они ж все, контора одна, динамовская. И я всё, и я поступил. И я как щас помню, представляешь, на всю жизнь запомнил, я учил очень долго название…
Он набирает побольше воздуха, чтобы выдать скороговоркой, как на плацу, на одном дыхании:
— «Голицынское-высшее-военное-политическое-училище-комитета-госбезопасности-при-Совмине-СССР-имени-Клема-Ефремыча-Ворошилова!»
— Класс! — смеюсь я.
— Выучил? Молодец! Пригодилось? — смеётся дочка.
Всё ещё посмеиваясь он продолжает:
— А первого сентября я собираюсь, короче говоря ехать… Ты послушай! Собираюсь я первого сентября на занятия, меня — тридцать первого на тренировке, раз, — перехватывают, говорят: «Антоха, ты не идёшь в Голицынское училище, говорят, мы затребовали твои документы, обратно». Я говорю: «Ребят, вы чо? Почему меня не спросили?» «А, — говорят, — у нас вышла накладка, разосралось руководство. Троих биатлонистов, ребят классных, заслали замполитами в степи куда-то, служить лейтенантами». Короче говоря, — это он опять явно мне поясняет, — биатлонисты должны были быть откомандированы в Москву, чтобы они могли дальше идти. А их, чтоб насолить, заслали в среднюю Азию!
Он вздыхает озадаченно, вспоминая, видно своё тогдашнее состояние и разводя руками проговаривает:
— Ну что делать, ладно. — и уже ускоряясь, продолжает в прежнем темпе:
— Значит, короче говоря, сижу дома… А! На тренировке, не дома! Всё, отпахал, иду в душ, выхожу. Меня встречает полковник (там у нас вояки тоже): «Антоха, тебе завтра нужно приехать в институт… Ой, «в институт»… — поправляет он сам себя, чуть не хлопнув рукой по лбу, — В военкомат! Я говорю «Зачем в военкомат?» Он говорит: «Мы тебя в армию забираем». А сам смеётся. «Как это, — говорю — в армию?»
— Ты прикинь, — снова поясняет он для меня, — я думал ещё вчера, что поступил в Голицынский, а тут армия вдруг! Мне конечно ещё раньше, когда я приезжал, генерал говорил: «Не переживай, захочешь служить вот здесь, я сделаю, будете служить к меня на кафедре. В Голицыно. Ну тут, преподаватели, на кафедре работать будете, куда скажете, туда пойдёте по распределению!
Ну короче. Полковник этот: «Всё короче, всё, Антоха, заколебал. Ты завтра в армию идёшь, всё.»
Я домой прихожу… А! — снова спохватывается он, упустив, видно, важное, — «Во-сколько, — говорю, — надо быть?», он: «В девять утра». Ну в девять, так в девять. Я домой прихожу, утром в семь встаю — кросовки, джинсы, пиджак этот самый вельветовый.
А потом, я тебе рассказываю, слушай! Ну короче говоря. Я утром одеваюсь, всё собрался: «Мам, всё, я опаздываю!», она мне такая: «А ты куда собрался-то?» Я: «Ма, я забыл сказать, меня в армию забирают!» Она такая (тут он показывает вытаращенные глаза и разведённые в шоке руки) «Куда?! Как?!», «Мам, — говорю, — всё, отстань, — говорю, — мне надо быстрей бежать, меня в девять ждут!» Я бегу по этой, по платформе, встречаю Анютку, — ну маму, он кивает дочке, хотя она, конечно и так поняла о ком речь, — и она с Варей идут. Куда-то в Москву ехали. Они мне кричат: «Антоха, а ты куда?», я говорю: «В армию забирают, не могу!» А там платформа, они с той стороны, я с этой. А эта, Варя мне кричит: «Антоха, в пять часов в кино собирались! Билеты же купили!» Я кричу: «То пять, а сейчас восемь!»
Ну короче говоря приехал в свою часть, а оттуда уже продали меня за ящик коньяка в тринадцатый спортивный клуб армии, в Лефортово. А у нас Лефортово это бронированные эти…
В эту секунду здоровенный рыжий кот, чуть раньше зашедший в комнату с видом хозяина, заканчивает беглый осмотр помещения и принимается тереться о мои ноги, потом — о его и наконец запрыгивает на руки к его дочке. Рассказ прерывается, мы все с интересом наблюдаем за котом, тот же принимает внимание как должное и угнездившись на руках хозяйки начинает громко урчать.
— Погоди, — спрашивает она, возвращая нас , — как ты узнал, что за ящик коньяку?
Он отмахивается:
— А при мне всё, они даже не стеснялись. Ну тогда положено было платить за нормальных солдат. Продали меня знаешь как? За мной из Лефортово капитан приехал. Он прям зашел, капитан, прям заходит: «Антоха, ты здесь?», я: «Здесь, тащ капитан!» Он представился: «Я начальник физподготовки тринадцатого спортивного клуба армии». Спрашивает: «Ну чё?» А полковник сидит, говорит: «Да чё, он свой, давай заноси». Ну тот заносит ему ящик коньяка: «Хватит?» Тот грит: «Ну пока хватит. Держи документы» Так что даже не скрывались. Я те рассказываю дальше. Приехали в часть. Посадили меня. Всё, солдаты бегают в форме, всё. Я такой сел на табуреточку, а курить охота… Смотрю, кто-то бежит, говорю: «Дай сигаретку?» Сижу, курю. Потом смотрю, выбегает этот же капитан: «Ты чё здесь сидишь, пошли!» Я захожу, такие два полковника сидят и еще один такой. Он такой: «Здарова, Антон Палыч». Я говорю: «Здравствуйте!» Он красную книжку достаёт (Антон Палыч показывает, как будто листает страницы и протягивает мне): «Открой и посмотри» Я так открываю, такой, знаешь, напечатанный текст, написано: Ковалёв Антон Павлович, присяга. Он говорит: «Ну-ка ознакомься с текстом вслух». Я читаю, — тут голос его становится нарочито монотонным, — вот это вот:«… нэнэнэ, не щадя своей крови… и если я нарушу, то пусть меня постигнет суровая кара, всеобщая ненависть и презрение советского народа…». «Прочитал?» — Полковник такой. Я говорю: «Прочитал». «Внизу видишь место для подписи? Подпиши.» Ну я подписался, он такой в папочку сложил — тут он показывает, как постучал папочкой вертикально — «Счастливой службы, Антон Палыч».
Показывая на себя он описывает:
— Я как был в джинсах, в кожаном пиджаке, как был, так и всё… Вышел и ушел. И сижу опять на этой лавочке, в Ленинской комнате. А они там чё-то этот коньяк-то уговаривают… Часа три сидел. Солнце, жара, жрать охота… Выходит такой капитан, потягивается: «А ты чё здесь делаешь?!» Я: «А чё?» Он: «Домой дуй! Чё ты тут сидишь!?» Я грю: «А как я выйду-то?» Ну там же военная часть, как выйдешь? Он: «А, ну пойдём, я тебя провожу». Идёт такой со мной: «Ты военный билет получил?» Я: «Получил». Он: «У тебя есть в огороде дерево?» Я говорю: «Есть». Он: «Закопай. Чтобы никто не видел, что ты солдат».
И видя моё замешательство от последних слов, он поясняет:
— Ну у нас же ещё патрули оставались. А то попадет солдат, скажут: «Как так срочной службы солдат на свободе гуляет». Ну и короче говоря, Так началась служба. Да… Успел кстати в кино.
Мы подливаем ещё чаю, я улыбаюсь, вспоминая, как при заборе документов из военного училища, мне самому старшина примерно также, глядя многозначительно, говорил «Документы забрал? Их везёшь в твой военкомат. Понял?» Я отвечал, что мол понял. Он ещё более многозначительно наклонял голову и переспрашивал: «Как только привезешь эти документы в военкомат, отправляешься служить в войска, так что не затягивай с этим. Точно понял меня?» Только тогда до меня дошло наконец, что он от меня хочет и просияв ответил: «Так точно! Теперь понял». И приехав домой, сложил их навеки в шкаф.
— Ну и короче говоря, — после небольшой паузы продолжает Антон Павлович, — потом полтора года прошло службы, мы короче говоря, в ЦСКА там провинились с товарищем и я загремел в армию. Прихожу в Лефортово опять туда, сажусь на КПП, у меня этот есть, командировочное предписание, всё дали. Первые полтора года то есть я вообще не ходил, мне просто дома продлевали, а потом вот, когда провинились, я залетел туда. На месяц. Сижу короче говоря. Это самое, нас с парнем посадили там… Офицеров такой идет такой: «Что?!»… А у нас, короче говоря, мы были спортивная рота, были ещё музыканты и рота почётного караула, которая по Москве ходит, вот эти самые. Вот это всё у нас внутренний городок. И Офицеров ко мне подлетает такой… (Злой как падла!) Выходит такой: «Солдат, рота?» Я такой, — он вдруг вскакивает рядом со столом, вытягивается по струнке и даже подбородок держит равнением налево, — «.. такая-то рота, тринадцатый спортивный клуб…» Он аж скривился, как будто лимон съел: «Спортсме-е-ен?» Я грю: «Так точно!» Он орёт: «К херам я вас пересажаю! Всех! Лейтенанта ко мне! Начальника ко мне!» Ну лейтенант прибегает, он ему: «Это что?! Почему солдат в джинсах!? В куртке непонятной! Волосы длинные! Носки красные! Это что!?» Ну у меня носки такие полосатые… Он мне орёт: «Ваши документы!» Документы хватает: «Да я сгною!», открывает и так на землю их шварк: «Мля, ему до дембеля два месяца осталось! Да пошли вы все! Отсюда! Вон!» Повернулся и ушёл. Лейтенант меня так по плечу хлопнул, поднял военный билет, грит: «Пойдем».
Приводит меня к старшине, говорит: «Слушай, старшина, я за него от коменданта ща огрёб, у него форма-то есть?» А тот ржёт: «А он её ещё не получал, вон она как новенькая висит полтора года!»
Ну, короче говоря, одели, шинели нам дали, всё дали. Я такой, раз, погоны разложил, шевроны же, пришивать… Старшина такой мима пройдет и на меня: «Коваленко!» Я такой: «Я, тащ старшина!» Он: «Ты сдурел? Ты мне что здесь всю дисциплину портишь? Какой нах погоны? Отдай салагам, пусть пришивают! Ты мне дисциплину не ломай! Ещё не хватало, что б мне деды блин погоны себе пришивали!» И отдал всё молодым пришивать.
Ну короче говоря, мне пришили, всё одели, всё нормально. Так что месяц я всё-таки послужил. Ну как послужил, весь этот месяц мы месяц генштаб белили. Ну не важно. Зато у меня даже фотка есть в форме…
Он поднимается показать фотку, потом разговор цепляется за что-то другое, за третье, о том, как генерал на политзанятиях анекдоты политические рассказывал, потом ещё о чём-то и постепенно сходит на нет…
PS А на фотографии — удивительный дом заслуженного художника и лауреата гос.премии Репина, Бориса Ивановича Киселёва, стоящий в Юже Ивановской области.
