— Мил-человек, ты что это всё окна снимаешь? Всё рисунки эти?
Женщина, торопливо повязывая платок, выходит из дома напротив, на котором нет никакой резьбы, и который — один из немногих в этом переулке — я фотографировать не стал. Спускается с крыльца и торопливо, как-то нервно, направляется прямиком ко мне. Я стараюсь улыбаться самой своей широкой улыбкой, какая только есть в арсенале:
— Их. — утвердительно киваю. — Здравствуйте!
— Ты сними их, сними, — она подходит довольно близко, я замечаю, как нервически, быстро и дёргано, перебирает она сухими пальцами, будто перетирает ими что-то невидимое, — снимай окна Лёшки этого. У их знаки, всё что ни есть, всё бесовские. Я знаю, я тебе скажу. Они тут неруси, нехристи живут, вот так! У меня вон нет ничего, посмотри, посмотри! — Она говорит это «посмотри», но никак не подкрепляет его жестами, я, тем не менее, бросаю взгляд на её дом и утверждаюсь в мысли, что говорит она именно о резьбе, потому что это единственное, чем отличается её дом от прочих. — Ничего нет у меня, нет ничего, ничего нет! — Женщина повторяется и тараторит, будто читает по написанному, не вникая, я едва поспеваю за ней. — Потому что Господь, отец наш, всё прозрачным делает, вот так. Ему это всё не надо. А что непонятно, всё от чорта этого проклятого, всё. — И добавляет некстати, бормоча уже себе под нос — Прости, Господи, душу грешную…
— А где знаки-то, какие вы имеете в виду? — Пытаюсь я уточнить.
— Везде, милок, везде. Куда ни глянь, кругом… (она оглядывается) Вон у них на окнах… ты окна снимаешь? Окна снимаешь. Я смотрю, идёт окна снимаешь. Ну всё, — поняла, — узнают наконец, что у нерусей этих, чортовы их знаки на окнах! Их Семён тоже ещё вырезал, Семён. Напиши, напиши в газету себе: я на Покров шла к ему, говорю: — сукин ты сын, — говорю, — ты бесовы символы вырезаешь, а зачем?! Он гнал меня оглоблей на улицу, сукин кот. Напиши. Так и напиши: «Оглоблей гнал, но я не причём!» Я ему больше не мать, отреклася я от него. Не мать я, — говорю, — тебе, не мать я тебе больше. Тьфу!
— А Семён — сын ваш что ли? — я хочу добавить «был», но не успеваю.
— Нет боле сына у мени, — она широко разводят руками, — был, да сплыл, ничей он теперя сын. Такого гада ещё… Да чтоб он дышал, Господь, отец наш, — она поднимает глаза и быстро крестится, — сына отдал! А он, гнида, режет эти всё свои финтифлюшки чортовы!
Я пытаюсь сообразить на какой дом показывала эта женщина, когда говорила про Семёна — узнать, что ж он такого режет — но не соображу. Ладно, думаю, зайдём с другой стороны.
— А он наличники вырезает? Это его работа, да? — смотрю на них пристальнее: наличники, как наличники. Не старые ещё. Узор этот, причём, повсюду встречается, я их собственно поэтому и снял: встречал их собратьев от Нерчинска до Весьегонска: они в качестве образца были в какой-то советской книжки, вот и распространились повсеместно.
— Я так и сказала батюшке. Что делать-то мне, что делать, повадился диавол бесовы узоры резать, Семён мой. Ну он у нас… Вы были в нашем приходе? — я качаю головой отрицательно. — Надо, надо, обязательно! Там благодать-то какая! Вы сходите, сходите! Я потому что сказала батюшке: «Отец родной, что делать мне?». Он у нас хороший человек, вы сходите обязательно. Мне батюшка говорит: «Господь, значит, путь яму укажет, молись за сына, за двоих, за себя молись и за него». Я молилась, столько слёз пролила, всё просила, чтоб у его только руки отсохли, чтоб только, значить, перестал он. Плакала, жалко же, всё свой… А что делать? Прости Господи, душу мою…
Она делает паузу, чтобы только набрать воздуха и продолжить, но я успеваю вставить вопрос:
— А он сейчас ещё вырезает?
Женщина берёт меня за рукав, и заглядывая в глаза продолжает, пока я медленно высвобождаюсь:
— Господь, отец наш, спас от греха. Всё. Как сказано: «Господь не оставит просящего…» Спас отец мой, как просила я. Всё. Как отреклася я, значить, у его дом так и сгорел. И все они там поугорели: и он, и жена эта и детки их, гадов. А потому что супротив Господа нашего пошел он, нельзя, так нельзя…
Она что-то ещё тараторит, про нехристей, про машины, которые повадились копать святую Русь, про приход, куда надо непременно зайти, но я уже почти не слушаю: мне как-то вдруг сильно захотелось уйти отсюда подальше, желательно ещё и сразу душ принять. Тут, очень кстати, звонит телефон — жена, как чувствует! И я, пользуясь предлогом, отвечаю, киваю этой женщине как бы прощаясь, и иду прочь из переулка. Через пару домов замечаю ещё один интересный дом, поднимаю камеру, чтобы снять и в этот момент слышу свист и резкий удар в шею! Сразу жжётся, и что-то песком сыплется вниз по по плечу, по руке… за полсекунды адреналин в кровь, пульс зашкаливает, хлопка не было, значит не выстрел — камень, рукой шею — чисто, саднит только, наверное ссохшийся комок земли — успеваю подумать, инстинктивно пригибаюсь, поворачиваясь боком к той стороне, прикрывая голову и пытаясь понять откуда камень, пытаясь разглядеть, что в окнах, пытаясь догнать «она – не она?», пытаясь что-то отвечать в трубку, пытаясь сообразить «Как глупо! Какого ж чёрта, что выйти сказать нельзя?!»… чувствую, что разбившийся в шею комок остался у меня в руках, понимаю, что второй вроде бы следом не летит, опускаю глаза… как вдруг серое нечто, ссыпавшееся после удара, словно оживает в моих руках, испуганно раскрываю ладонь — на землю падает и не долетает… воробей… Раправляет крылья, делает кульбит и неровно, но всё быстрее и быстрее удирает от меня набирая высоту…
Тьфу, дурак, напугал! — смеюсь я. Договариваю, кладу трубку. Вздыхаю полной грудью, оглядываюсь.
Солнце греет. Птицы поют. Вдали проезжает машина. Мужики, негромко переговариваясь, крышу перекрывают. Всё хорошо…
…
PS На то, чтоб забронировать футболки с наличниками, осталось три дня, если вы ещё не успели, то самое время: http://planeta.ru/campaigns/okno2018 :)
#ВПоискахНаличников #Елец #ЛипецкаяОбласть #ДеревянноеЗодчество #РусскаяАрхитектура #РезьбаПоДереву
