…Еду под Рязанью, на автобусной остановке посреди поля голосует женщина. Не уверенная молодая девчонка из ярких автостопщиков: «А вы случайно до Хабаровска не едете? Нет? Ну хоть сколько-нибудь подбросьте!», не извиняющаяся бабушка, которая: «Милок, мне б до Марусино, автобусы что-то не ходят» — и ты будто бы знаешь, где это Марусино… Нет, не из тех и не из этих, посередине где-то. Просто стоит, голосует. Останавливаюсь. До Москвы? Садитесь, чего уж, в ту же сторону.
— Иван.
— Анна.
И — моя фирменная удача не подводит — она художник, фигурки из дерева вырезает. Ну и адвокат ещё.
— А что это за фигурки? — спрашиваю.
— Вы знаете, бывают художники, а бывают артизаны?
— Артизаны? — никогда не слышал подобного термина.
— Да, они отличаются тем, что это фактически ремесленник-художник… Это человек, который в своей работе идет от материала. Он сначала посмотрит на натуру, и сразу у него будет мысль: «из какого материала и как это сделать, в какой технике». То есть у него в руках в основном искусство. А есть художники, которые наоборот от материала далеки и они — сейчас им хорошо — сейчас они обычно переходят к цифровому творчеству, к компьютерной графике… вот тут материал не важен… Это врожденное… У меня первый муж Владимир Ефимов, если вы о нем слышали, хотя скорее всего нет… Это интересные такие художники: все пользуются их работами и все знают их работы, но не все знают их самих.
— А что за работы? — озадаченно спрашиваю я, не зная, что и думать.
— А буквы. Шрифты. Любой, кто что-то набирает на компьютере. Собственно контур букв, шрифт тоже кто-то нарисовал. Об этом обычно не задумываешься даже. Ну программа… Откуда шрифт берется? Из компьютера. А это сложнейшее, тончайшее искусство. Другое дело, что таких людей много не надо: сделал и он как-то так живет своей жизнью потом. Это же у нас долгое время было не заведено: платить за какие-то такие вещи. Ну списал и списал. Иначе они бы все озолотились давно… Вот… Ну вот вы как минимум слышали про шрифт под названием Прагматика? — я киваю. — Ну вот! Его придумал Володя. И десятки других менее известных шрифтов… Это скромные люди, но он вклад внёс очень большой… Он про себя говорил, что он по жизни рисовать не умеет ничего кроме букв, хотя на самом деле это было не так… На несколько секунд она замолкает, а затем чуть хрипло и тихо произносит:
— Он умер шесть лет назад. От рака скончался. Грустная история это была… Вот…
Анна замолкает надолго, я тоже не издаю ни звука, чтобы ненароком не сбить хрупкую тишину, нарушаемую шумом колёс, да еще навигатора иногда, щелчками предупреждающего о слишком высокой скорости.
Вообще общение за рулём, мне кажется, это совершенно отдельный вид беседы. С обычным разговором двух людей у него пожалуй меньше общего, чем с кушеткой психоаналитика: мы не смотрим друг на друга, не видим реакцию на свои слова, не видим эмоций говорящего. Мы оба смотрим вперед, вдаль и лишь мельком, иногда можем бросить короткий взгляд на соседа: основное внимание, что у водителя, что, невольно, у пассажира, приковано к дороге и только к ней. А разговор… Да и вообще разговор ли это?
Вдруг она резко выдыхает, словно отгоняя что-то невидимое, продолжает:
— Так вот… Ну вот я к тому, что… Вот человек, который… Ну просто вообще ничего не понимал в материале. Вообще. Ему это было… Для него материала и не существует. Пиксели — черное, белое, всё, больше ничего. А я не такая, я скорее артизан. Я одну вещь буду делать из облепихи, другую из дуба, третью из вишни, и это будут разные вещи совершенно, начиная с сюжета.
На этих словах её речь словно теплеет, замедляется. Бросаю короткий взгляд в сторону, замечаю, что она улыбается.
В этот момент дорога сужается, я отвлекаюсь на обгон, потом замедляюсь, она молчит.
— Так это фигурки?
— Да… — голос звучит так, словно я вырвал её сейчас из каких-то далёких воспоминаний. — Это… такие скульптуры, но не которые надо куда-то ставить и любоваться, а которые держать в руках и носить в кармане, которые скорей на ощупь воспринимаются.
Некоторое время молчим… Это тоже отличает разговор в машине: можно молчать сколь угодно долго: не будет ни гнетущей тишины, ни мыслей «чего-то это мы молчим», ни даже — и мы подсознательно чувствуем это — позыва собеседника уйти и заняться чем-то ещё… Мы едем…
Спустя несколько минут она внезапно нарушает тишину смешком, будто сама себе удивляясь:
— Сейчас, правда, превратилась из художника бог знает в кого!
— Почему бог знает в кого? — удивляюсь, — адвокат в наше время наверное гораздо более востребованная профессия?
— Ну как сказать… адвокат как врач, он абсолютно бесполезен. Врач бесполезен потому что не ему помирать, а адвокат бесполезен потому что не ему сидеть. Адвокат берет с человека ровно столько, сколько у человека есть. То есть, если есть пять тысяч, он возьмет пять. Сейчас народ обнищал, сейчас адвокат готов работать и за банку солёных огурцов. А если есть миллион, он возьмет миллион: результат будет абсолютно одинаковый, потому что сейчас адвокатов в суде вообще не слушают. Даёт какой-то результат только тандем адвоката с журналистом.
— Неужели прямо не слушают?
— Сейчас… — казалось она подбирает слова, чтобы выразить поточнее, но как только было сказано первое слово, стало понятно, что наоборот, она сдерживалась, заводя речь о наболевшем. — Брешь пробита. Людей сейчас к сожалению сажают для галки, для отчетности. Правосудие закончилось, когда суды начали работать заодно со следствием. И как только это стало так, оказалось, что следствию — даже если человек виноват — проще сфабриковать что-то, чем реально копать, выяснять что там так, что там не так… И это полный коллапс… Потому что сейчас если выпускать всех, кто сидит незаконно, то надо выпускать вообще всех: и преступников и не преступников… Потому что с одной стороны он преступник, сомнений нет, а с другой…
Анна на несколько секунд замолкает, погружаясь в какие-то свои мысли, затем, словно нехотя, медленно растягивая слова, завершает фразу:
— А с другой… суд-то ничего этого не доказал…
#ВПоискахНаличников #МосковскаяОбласть #СергиевПосад #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники