— …Ты что ж делаешь!
— Ой, здравствуйте! — вздрагиваю: увлеченный съемкой деталей резьбы одного из самых резных домов в Ельне я совершенно упустил момент, когда ко мне вышел его хозяин!
— Я прям хочу вашу руку пожать! Меня Иван зовут.
— Михаил Алексеевич. — Он жмёт руку, но смотрит подозрительно.
— А откуда вы?
— Я из Подмосковья. Я изучаю деревянное зодчество, мне на той стороне железки сказали, что у вас тут…
— Хотите купить что ли?
— Нет, просто изучаю… — улыбаюсь.
— А, — тянет он. — Сделать хочешь?
— Нее, — улыбаюсь ещё шире.
— Я просто фотограф. Это же вы делали? — уточняю.
— Я — смеётся он. — А кто ж ещё?
Михаил Алексеевичу лет, на вид, семьдесят, бодрый. Стоит за заборчиком, но будто бы спешит куда-то, поэтому я начинаю с самого главного — похожести его дома, на творения томских зодчих: резьба будто бы скопирована с Большой Татарской 46. Но мастер объясняет это иначе:
— Узоры деревянного зодчества — начинает он тоном человека начинающего публичную лекцию — повторяются не только в Томске, но и в каждой области, и в Ивановской и в Калужской. По другому никак не получается. Есть геометрическая резьба, а есть растительный мир, а он везде одинаковый.
— А вы откуда брали?
— Откуда… С газет были у меня снимки… А потом… каждый рисунок, он ложится только на… — Мастер показывает на дом низенький дом напротив — вот там тоже окно, а этот рисунок туда не положишь. У меня окно шире, вот именно такой ляжет только. Тут уже фантазия художника самого, как говорится.
— Слушайте, а как вам это в голову пришло?
— Ну так решил и всё!
— А это давно?
— Тут дело в том, что когда человек занимается деревом с детства, то у него много теорий всяких в голове, в башке сидит. А я с детства. В 12 лет я уже делал посуду деревянную, которая служила людям веками. Это сейчас она не надо никому.
— А сейчас вам сколько лет? — решаюсь уточнить я.
— Без двух лет восемьдесят.
— Так это вы… — я прикидываю в уме — 66 лет уже режете?!
Он смеётся:
— Как-то… только сейчас не надо это никому ни посуда ни… ничего.
— Ну как — удивляюсь — такая красота всё равно нужна. К вам же сюда наверное экскурсии ездят?
— Да приезжают, смотрят. — он качает головой. — Но не знаю приносит ли она кому пользу, или нет. Не каждый понимает искусство художника. Другие идут, скажут: «Вот, выпендривается, вы.бывается», по-русски…
Я вынужден согласиться, помня, конечно, что хоть и бывают исключения, но местные жители, в основном именно так и реагируют. Ну или просто не замечают резьбы… Однако сейчас мне интереснее история дома, и я спрашиваю об этом Михаила Алексеевича.
— Обычный деревянный, обшит деревом, тёсом. Там деревянный рисунок был вообще заe…сь бл..! Х.. кто нарисует такую обшивку. Но я его закрыл пластиком. Потому что надоело мне красить дерево. А если б ты снял эту обшивку, то он совсем по другому вообще смотрится. И… советская краска, она еще держалась. Теперешняя краска… Ну… — он разводит руками, словно извиняясь — как и всё теперешнее… Теперешние краски это туфта. Так она вроде пока новая — красивая. Через год она сворачивается как сухой лист и отваливается. Всё химическое. Натуральное масло сливочное вы ели когда-нибудь? (я неопределенно кручу головой) Натуральное масло сейчас только если у бабки какой в деревне, то угостит. То же самое с красками. Взять раньше колбаску скушать, которая была выращена на… на продуктах… на растительных… то же самое и в красках: или сделана краска натуральная, с природы взятая, или сделана искусственная. Ту скрипку Страдивари, которую он делал в XVII-м веке, её лак взять и теперешний лак: тот триста лет стоит, а этот вонючий и больше ничего. То же самое получается и с краской. Всё меняется. Вот вы с аппаратурами хорошими, а раньше придет художник с углём и… ватманом. И всё срисует даже лучше чем это — он показывает на мои камеры, болтающиеся на поясе. Раньше клей если сварили из костей рыбных, а теперь клей купишь — только ПВА, другого нет — туда-сюда он развалился. Попробуй склей две доски. Он не держит. Ну ещё липу, сосну держит, а дубовую не держит. Чем его клеить?
— А вы и сейчас продолжаете столярничать? — делаю вывод я.
Он смеётся и пытается отрицать:
— Ну восемьдесят лет почти уже… Резал вот тут… Вот тут дуб спилил (показывает на пень прямо перед домом) — в 59-м году его сажал, — вон там липу спилил. Вон еще один стоит, надо его спилить: упадет и дом мне развалит, если это дерево упадёт… В 59-м году уличком заставлял его сажать. Вот насажали на свою голову, а теперь не знают, что делать.
— А кто заставлял сажать?
— Уличком. Ну уличный комитет.
— Даа? Я не знал о таком даже!
— А откуда вы, из другой страны что ль?
— Да нет, из Подмосковья!
— Ну у вас наверное такого не было… А у нас была установка. Тут же как… Города тут не было. После войны в 46-м году железная дорога шла по полю, это всё поле было…
Я оглядываюсь. Ровные улицы, высокие, взрослые деревья, сады. Железная дорога квартала за три отсюда, несколько минут назад было слышно неизбывное «По второму поезд. По второму поезд»… Обычный южно-русский город. Совершенно удивительно как существенно может измениться пейзаж за семьдесят лет.
— Тут блиндажи были, охраняли вокзал и железную дорогу. Немцы бомбили дорогу, и на этом огороде — он показывает за спину — две бомбы дед засыпал. Сам. В 46-м году разрешили строиться на этом поле. Дед разрыл эти блиндажи, вот тут построил хатку, маленькую. Засыпал эти бомбёжки, дали огород в 15 соток. Ну и это поле отошло теперь к городу. Вон оно куда продвинулось. А ведь было это оборона, блиндажи-рубежи, выкопали всё, перерыто… Ну и вот это, чтоб озеленить сажали деревья. Уличком ходил, говорил: «Граждане, посадите». А теперь вот мне придётся их выпилить все нахер. Надо сажать было какие-то фруктовые. Одна вот липа повалилась, вон видите на проводах скрутки? Одна вот повалилась, оборвала линию. Ураган с запада пошел, деревья качаются… Тут береза стояла — ещё дед мой сажал в 46-м — у берёзы корни идут горизонтально, у дуба идут вниз, у липы тоже вниз, они стоят хорошо. А берёза — все корни вырвала, и на забор. А чтобы спилить одно дерево — тут один этим занимается — надо семь-восемь тысяч заплатить…
Мы стоим некоторое время молча. В Ельне вечереет, где-то далеко и ровно гудит циркулярная пила. Лает собака. Хотя она лает весь наш разговор, и, наверное, вообще целый день: голос хриплый уже. Кажется, что скоро будет дождь. Мне ехать до Смоленска, я думаю что хорошо бы успеть до его начала… Михаил Алексеевич замечая мой взгляд в небо, тоже смотрит и говорит, что наверное скоро польёт, а затем продолжает:
—…Так вот липу я когда завалил, сделал из неё шестнадцать шаек для бани. Цельных. И тридцать ковшей. Из липы. Все разошлись. А какие из этого дуба я табуреточки сделал, это вообще сказка! А журнальный столик — вот где он сейчас?… В музее где-то стоит наверное…
— Что за столик такой? — удивляюсь.
— Где-то в музее или в Москве или в Ленинграде. Сделан он из цельного дерева: такое дерево — он показывает обхват — 60 сантиметров примерно, витая подставка и на ней столешница. Он вырезан из цельного бревна. Девять месяцев я резал… — и без перехода добавляет — Ладно, ехать вам пора, дождь будет…
— Ладно, — соглашаюсь я. — Дай вам Бог здоровья!
— Даст! Скоро повстречаемся с Кудасовым! — смеётся.
— Почему с Кудасовым?
— Ну как? Помните как в фильме: Кудасова давно беляки пристрелили и знают, что нету его. Ну и говорят: «Мы сейчас тебя отправим к Кудасову»… Так что все мы встретимся у Кудасова! Ладно! Давайте, приезжайте в гости!
#Наличники #ВпоискахНаличников #деревянноезодчество #русскаяархитекура #Ельня #СмоленскаяОбласть
