…— А вы старину фоткаете? — окликает наконец меня старший из двух мальчишек, наблюдающих за тем, как я один за другим снимаю дома вдоль Егорьевского шоссе.
— Старину, — говорю. — Я всё деревянное изучаю, старинное.
— А хотите мы вам нашу находку старинную покажем? Деревянную! — это второй, что помладше. Ему наверное лет семь, а первому, пожалуй, десять. Вид у них вполне весёлый. «Наверное, — думаю, — нашли прялку какую-нибудь. Чего ж не посмотреть!». — Покажем? — добавляет младший, обернувшись к товарищу. Тот серьёзно кивает.
— А что за находка? — спрашиваю.
— Да тут, рядом совсем! Пошли! — командует старший, и они идут по тропинке вглубь от дороги не оборачиваясь на меня.
Я, чуть поколебавшись, иду за ними: вроде и не охота время терять с мальчишками, но может же и впрямь что-то важное они отыскали.
Мы проходим пару домов, заворачиваем на ещё более узкую тропку в зарослях крапивы выше моего роста и оказываемся перед крыльцом давно брошенного дома. Стёкла все повыбиты, входной двери и след простыл, а доски крыльца не только проломаны, но даже их остатки по большей части уже истлели. Мальчишки заходят внутрь, осторожно ступая на самые края поломанных досок, я стараюсь точно следовать за ними, но нога всё же подламывает доску в одном месте: вешу-то я побольше. Вскрикнув хватаюсь за поручень, тот почти сразу же ломается в руках, я успеваю подумать, что сломать тут, на этом крыльце, ногу, а тем паче, шею, было бы обидно и как-то особенно глупо, однако мгновения в течение которого поручень ещё был цел, чудесным образом хватает, чтобы восстановить потерянное равновесие и перешагнуть порог изрядно вспотевшим, но всё же живым и даже целым.
В сенях сумрак: свет попадает только через входную дверь. Когда глаза всё же привыкают, оказывается, что здесь словно Мамай прошел: какие-то сапоги, тряпки, половина матраса с расползшимся вокруг содержимым, битые бутылки, консервные банки — чего тут только нет и всё покрыто вековым слоем пыли, нарушенном только в середине, где очевидно не первый раз, проходили мальчишки.
Следуя за ними, иду дальше в комнату. Там такой же бедлам, они стоят около дыры в полу.
— Ну что, — обвожу их глазами, — где тут ваша находка?
Я говорю довольно громко, чтобы с одной стороны, развеять собственное угнетение вызванное видом брошенного дома, а с другой — как-то восстановить душевное равновесие, после эпического прохода крыльца, едва не ставшего завершающим в моей, едва успевшей начаться, карьере сталкера.
Старший наклоняется над дырой в полу и, показывая пальцем вниз, громким шепотом говорит:
— Она тааам!
— Кто? — удивленно, и тоже, почему-то шепотом, переспрашиваю я.
— Нога! — Хором говорят мне они оба, глядя на меня во все глаза. — Мы её там давно нашли!
Становится как-то не по себе. Принюхиваюсь, но ничего, кроме запаха сырости и плесени учуять не могу.
— И что… Она там лежит?
— Ну да, мы её обратно положили, — медленно произносит старший, — где нашли.
— Класс! — говорю. — Только я наверное не полезу туда за ней, а то не видно ж ничего…
— А у вас есть фонарик? — спрашивает неожиданно младший. Я только сейчас почему-то замечаю, что он не выговаривает букву «р» и голос у него с осипший, с хрипотцой, будто бы еще недавно горло болело. — Вы посве́тите, а я достану.
Достаю телефон, включаю фонарь, освещаю провал на вытянутой — так далеко, как только могу — руке. Подойти ближе не смею: доски вокруг так и качаются под ногами, стою на одной из держащих пол, балок. Мальчишка же смело ныряет в дыру, сначала лежит на животе, потом свисает на руках вниз и где-то, судя по звуку, в стороне, нащупав видимо что-то там ногами, спрыгивает, кричит нам:
— Нашел!
Второй радостно смотрит на меня, переминается с ноги на ногу:
— Сейчас он достанет!
Через несколько секунд из провала показывается светлая голова мальчишки, потом спина, потом в сумраке — одно из окон комнаты загораживает шкаф, а второе плотно закрыто буйной зеленью — показываются его руки и я понимаю, что действительно поднимает оттуда что-то длинное, согнутое… Ногу?!
Я роняю телефон. Тот, вывернувшись в полёте, ухитряется не только светануть мне прямо в глаза, но и упасть в какие-то тряпки фонарем вниз, так что найти его по свету становится теперь невозможно. На несколько секунд воцаряется полная темнота, в которой я, сев на корточки, судорожно ищу телефон наощупь. К тому моменту как, наконец, нахожу, глаза уже различают силуэты, и в холодном свете фонаря, я ясно вижу мальчишку вылезающего из провала, и держащего в руках… действительно… полусогнутую в колене ногу: кирзовый сапог, зелёная брючина, бедро… Он кладёт её передо мной с видом гордого, принесшего далеко брошенную палку, пса и шепотом произносит:
— Она вся твёрдая!
Стараясь не выдать эмоций, сажусь на колени и разглядываю ремешки в верхней её части. Заглядываю в брючину, внутри тускло отблескивает отполированное дерево.
— Так это протез! — наконец доходит до меня.
— Деревянный! — добавляет старший. — И старинный! Как вы фоткаете!
И тут их словно прорывает:
— Здесь ещё письма старые есть. Мы читали.
— А вот тут картина. И коробка с открытками! Там ещё открытка о спасении. Помогите там…
Они наперебой показывают мне всё вокруг, стараясь перекричать друг друга и совершенно не обращая внимания на странный деревянный протез в солдатской форме, так вопиюще лежащий теперь посреди брошенного дома.
— А там в подвале я ещё ведро железное нашел, хочете покажу?
— А тут собака живет. Она ходила сюда зимой. А ещё там дрова. Мы их домой носим по два.
— По одному!
— Я два брал!
— А тут лягушка, смотри, маленькая!
— А вот здесь гремит, смотрите! — младший поднимает с пола советский пластиковый термос и гремит им как погремушкой. — Там стёкла внутри. Это наверное калейдоскоп был.
— Это термос был, — поправляет старший.
— А вот здесь вот газеты эсэсэрские…
— А ещё на чердаке ужики водятся много, пойдем покажу!
Я смеюсь, глядя, как они хватают всё подряд с пола, совершенно не отличая ценность битого термоса, от стопки газет 53-го года.
— А что, — говорю, — не ругают вас, что вы сюда лазите?
— Не, мы не говорим. — это опять младший — У нас тут секретное место. Мы тут даже мины нашли! Пошли покажу!
Только мин — думаю, — мне и не хватает. Но иду всё же за мальчишками, тем более, что они выходят наружу. На улице сразу заворачиваем за угол дома и пацаны садятся на корточки возле выломанных, у самого фундамента дома, двух досок.
— Вон! — младший показывают вглубь пальцем. — мы не лазили внутрь.
Старший как-то значительно смотрит на меня и с нажимом добавляет:
— Сюда можно пролезть, но я не разрешаю: тут всё старое, а вдруг взорвется!
Я сажусь на колени, смотрю в дыру. Глаза привыкают медленно, и после ноги-протеза я уже ко всему готов. Однако увидеть в темноте подпола гору пятнадцатисантиметровых круглых, плоских коробок, отблёскивающих зелёным матовым металлом, я всё же не ожидал.
— Знаете, чего, — говорю, когда глаза совсем свыкаются с темнотой — пожалуй вы туда и правда не лезьте, они может уже и не взорвутся, а дом-то вам тут на голову рухнуть вполне может.
.
Они кивают. Мы отходим от пролома в стене, и идем обратно по тропинке через крапиву. Младший впереди, старший сзади меня, размахивая какой-то веткой. Под ногами здесь тоже мусор, я стараюсь не наступить на какой-нибудь гвоздь, но видно сегодня судьба такая — всё же поскальзываюсь на рваном противогазе. Поехавшая было нога, уперевшись в фильтр, останавливается, я поднимаю его с земли, но старший из мальчишек, догнав меня, вдруг выхватывает противогаз из рук и скорее бросает в кусты, в сторону. А потом, прямо глядя мне в глаза, тихо говорит:
— Вы только ему не говорите, что там фильтры лежат! Я знаю, а то он залезет вниз, а там правда как рухнет дом, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я, — не буду. И мы спешим догонять младшего.
#ВПоискахНаличников #ДеревяннаяНога #РезныеНаличники #Деревянноезодчество #Хотеичи #МосковскаяОбласть #Гуслица