Вот я одна такая осталась

…Мороз, на улицах ни души.
Из просвета, слева от довольно красивого деревянного здания, к которому я нацелился, вдруг слышатся голоса, и по тропке между сугробами, широко шагая и изрядно покачиваясь, в мою сторону выдвигаются две дамы в валенках, дублёнках и больших меховых шапках. В руках первой синий пакет, увидев фотоаппарат, она загораживает им отёкшее лицо, со словами: «шоб тока рожу мою не сымай пжаста». Я без раздумий прыгаю в сугроб, давая им дорогу и в этот момент на крылечке дома показывается совсем старенькая бабушка с двумя тросточками в обеих руках. Дамы поравнявшись со мной обдают перегаром, первая, обернувшись к бабушке кричит, грозя ей кулаком, отчего пакет значительно так позвякивает:
— Это ты для меня что ль вызвала?
Бабушка смеётся в ответ:
— Да! Это чтобы тебя сфотографировать и на доску почёта!

Дама, шедшая второй не замечает остановки подруги, врезается в неё, они падают, некрасиво, вяло переругиваясь, собираются, наконец неуверенно встают, и не отряхивая снег с побелевших теперь дублёнок, ковыляют прочь. Я подхожу к бабушке, по дороге делая несколько кадров.

— Что дом такой красивый у нас, да? — улыбается она мне.
— Да! Мне очень нравится!
— Этому дому надо обиход…
— Нужен что? — Не могу разобрать я из-за капюшона, по которому третий день шуршит сухой снег.
— Да обиходить бы его надо! — повторяет она для глухих.
— Не следят за ним? — понимающе переспрашиваю я.
— Дак а кто теперь?  — разводит она руками в коричневых с узорами вязаных варежках. —  Он теперь списан.
— Как списан? — не пойму.
— Дак теперь мы за него не плотим. Списан уже и всё.
— И что, снесут? — Не могу поверить я своим ушам.

Бабушка тяжело вздыхает и начинает издалека:
— У нас в этом… в восьмидесятом году был этот… капитальный ремонт ему. А у нас тут в этом доме жил такой Борис Андреич. Он такой, спортсмен был, писатель хороший… Вот он жил… Он старожил в этом доме был. Вот так вот… Ему там и сделали доску… доску! — она показывает палочкой на мемориальную доску на стене.
— А почему доску? — уточняю я. — Он чем занимался таким?

Доску эту я конечно заприметил и раньше. Деревянная, почерневшая от влаги, она хорошо заметна на песочной стене дома. На доске — портрет человека, даже скорее всего мужчины. Однако более ничего по ней узнать к сожалению не получится.

— Дак он бегал, он бегал.. спортсмен был. И художник хороший был. И писатель. Расцветаев Борис Андреич. А потом он умер. Ну чего же – разъясняюще смотрит она, —  было годов много, вот и умер… — она замолкает и я, погружаясь в неспешный ритм её речи, с трудом уже вспоминаю о чём мы говорили всего минуту назад.

— Так а почему дом-то списан? — наконец возвращается ко мне логическое мышление.
— Дак теперь никто не ремонтирует. Вот теперь комунальники не ходят, не ремонтируют. Вот сами чего тут поделаем, так вот… и вот… Крыльцо уже туда едет, а никто не ремонтирует. Уж дверь-то подпиливаем-подпиливаем, садится… — она показывает на верхнюю часть двери крыльца, которую приходится укорачивать, чтобы она продолжала помещаться в постоянно уменьшающийся по высоте дверной проём.

— А тут у вас несколько квартир в доме? — «Дом большой, — думаю про себя, — квартир шесть тут уж наверное есть».
Бабушка чуть колеблется и после секундного раздумья отвечает:
— Здесь у нас даже… одиннадцать квартир.
— Такие небольшие квартиры? — не могу поверить.
— Дак вот я живу в угловой комнате, — берётся перечислить она, — вот тут рядом комната, потом, с той стороны комната, тоже в этом подъезде. Это у нас значит пять здесь было, пять квартир: наверху две и внизу три. Теперь никого нету. А с той стороны — вот такие выходят алкаши… — она показывает палочкой вперёд, имея в виду недавних моих знакомиц. — Там две только у нас живут, нормально-то, они живут, работают и молодые ещё. Работают! — с нажимом произносит она повторно. —  А больше никого… Кто уехал, кто не живёт здесь… Квартир много, дак никого нету.. Этот вот парень со мной жил, он в Калязине. А там вон еще у меня в колидоре еще там квартира, там пришла тоже молодая жить, а потом она замуж вышла. Пила-пила тут тоже-то, родила, живёт в Горе́ (это неподалёку). Теперь у меня тут никого уж нет, я одна. Дак холодина ведь, не топят никто-нигде.
— И не топят? — удивляюсь.
— Дак а кто? Уж не живут, дак… — бабушка смеётся над моей несообразительностью. — и не топят. Вот там в коридорчике одна топлю.
— А вы на дровах? — зачем-то уточняю я, хотя всё ж понятно…
— На дровах, на дровах. — кивает она важно.
— Тут не было отопления, да?
— Не-ет, — тянет она как-то с сочувствием к моему неведению, — тут ничо не было. Это дома старые уж надо думать. Теперь вон, которым лень, дак в кинотеатре разбирают пол, дак жгут. Пьяницы-то.
— Зачем разбирают?
— Пол. И на дрова.
— Кинотеатр не работает, да?
— Ой, давно уж не работает. Больше десяти лет. Такой хороший был… Только отремонтировали его, и много народу ходило, дети все, а потом у нас был такой врач…. Вот он здесь был как это… начальник-то этого… В общем он был председателем района. Вот он всё отхватил в свои руки и всё тут нарушил. Всё нарушил. Сам нахватался и уехал. А врач хороший был. Вот теперь всё распотрошёно, всё взломано, ремонтировать никто не ремонтирует…
— Слушайте, а водопровод-то тут есть в доме?
— Да ничего нету у нас! — уже будто бы теряя терпение отвечает эта милая бабушка. — Вон колодец, всё. Ничего нету, у нас ничего нету. Вот с колодца воду таскаем. А ещё платили сколько? Платили… Я говорю: «Зачем платить будем? С лесу дрова, вода — с колодца! А за квартиру платили!», а сейчас присылают какие-то бумаги всё… На капитальный ремонт! По четыре тысячи присылают бумагу… Кто его ремонтировать-то будет!? Когда это будет-то? Ну никто и не плотит никто, в печку эти бумажки. А куда больше-то? Присылать-то присылают, а делать-то ничего не делают. Вот — она показывает палочкой через поручень крыльца на пространство около дома — всё тут было уже, в девятом году я сама переделывала, этот… палисадник. Он уже рухнул. Вот так вот всё разбирала, да, Помог мне внук, да вот, делали с внуком. Потом приколачивала весь вот наш штакетничек. Это я весь штакетничек приколачивала одна. Так и ремонтируем — улыбается она.

— А дом красят? Я смотрю, наличники красили?
— Дак это давно и было. В восьмидесятом году, я ж говорю, ремонт капитальный был. Теперь бы наличники-то покрасить, вон они какие красивые. Старые наличинки, старинные. Теперь всё. Теперь пока не рухнет. — снова разводит она руками.
— А кто тут жил, не знаете, до революции? — на самом деле дом больше похож на доходный, чем на купеческий, но спросить никогда не помешает.
— Ой, я даже не знаю.
— Купеческий какой-нибудь дом был, нет?
— Да конечно, конечно. Этот был дом поставлен… вот видишь, лестницы какие все вырезанные…

Я заглядываю в прихожую и обнаруживаю помещение, с одной дверью на первом этаже, видно в общий коридор, и лестницей на второй. Воздух внутри ледяной и изо рта сразу начинают вылетать небольшие облачка. Стены и перила выкрашены ярко голубой краской, на перилах — точёные балясинки, а на подоконнике второго этажа над лестицей — кошка…

Бабушка следит за моим взглядом и как-то задумчиво, словно сама с собой комментирует:
— Это раньше всё было… И кошечка сидит на окошечке… Вот так, миленькой, да и живем… А сколько доживем? Уж мне уж надо умирать-бы, уж люди-то умирают молодые, а мне не знаю чего, не берет Боженька туда…
— Да и не надо значит ещё — осторожно подбадриваю я.
— Да уж я нажилась… Я всякого нажилась, всякого нажилась. С тридцатого года всё уж видала… А вы откуда… вы чего, куда? — внезапно вспоминает она, что рассказав свою историю, она ничего про меня еще не спросила.
— Хожу, — отчитываюсь — фотографирую красоту деревянную, смотрю, что еще осталось.
— Только вот и «что осталось»… — повторяет она эхом. — Ну это всё старинное… Старое.. то еще при царе-коцаре всё делано.
— Как вы сказали? — снова треклятый капюшон, не даёт мне расслышать самое интересное! — При царе…?
— При царе-косаре! — К счастью громче повторяет она. И вдруг так хорошо и по доброму улыбается, что молодеет лет на тридцать. — А так все говорят: «Это при царе-косаре ещё было всё!»…
И через несколько секунд ещё добавляет:
— А это при советской власти всё ведь было-то…

Я отхожу от крыльца, сделать ещё пару фотографий наличников, снять доску, и тотчас же вспоминаю, что ещё хотел спросить:
— А подскажите, — начинаю, — наличников на первом этаже у вас никогда не было? Или уже потом поснимали? Просто на втором этаже есть, а на первом нет…
— Там наверху жили крутые. Вот такие наличники наделали. А мы простой народ… — удивляет она меня. — у нас ничего не было.

Тут я вспоминаю, что часть Весьегонска была перенесена при постройке Рыбинского водохранилища, и, решаю заодно спросить и о нём:
— А этот дом не переносился, когда водохранилище строили?
— По-моему не переносился… по-моему тут и был… Точно я чего-то не врубалась, не знаю.. Старого-то города сколько перевезли сюда? Старый город когда затопило, вот те дома и перевезли оттуда сюда.
— Вот сюда, в эту часть?
— Да вот где-то… Теперь я не знаю, тоже я не помню, не при мне было это всё дело… Это ж до войны еще переносили.. Теперь там церковь стоит.. Церковь стоит там, на берегу на самом, вы не были там? Там кладбище то было… ой какое большое в этом в старом. А теперь там залило, его всё перенесли в другое место. Так что я не знаю… Это надо спрашивать кого-то, кто-то… кто до революции тут жил наверное… Старогородских надо…

Бабушка замолкает. Снег шуршит не переставая и мне кажется, что если остаться здесь стоять, то так вот постепенно, снежинка к снежинке засыпет сначала меня, потом крылечко, а затем весь дом скроется, как то кладбище, в шуршащей глубине…

— Вам бы — возвращает меня к реальности её тихий голос, — надо летом.. красиво… А-то у нас зимой некрасиво, всё запустили…

Я соглашаюсь. Конечно, летом здесь наверняка всё утопает в зелени. И наверняка море грибов. И дачники. И день любви и верности с фестивалем клюквы. И понятие «время» обретёт какой-то смысл… Но здесь и сейчас в это поверить почти невозможно…

— Можно, — говорю, — я вас сфотографирую напоследок?
Бабушка кивает, улыбается:
— Я вот говорю, вот такую бабку им всем сфотографировать, — говоря «им всем», бабушка поднимает одну из тросточек и указывает ей куда-то вдаль и вверх, —  показать им, значит, что во всём доме вот такая одна осталась… чтоб вот знали в каком положении теперь мы все живём…

#ВПоискахНаличников #ТверскаяОбласть #Весьегонск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Автор: ivan_hafizov

Основатель виртуального музея резных наличников