Деревянные полозья

…Полозья, уложенные на ступени деревянного дома я замечаю издалека. На них невозможно не обратить внимания. Пока снимаю часть улицы до этого дома, размышляю, что за десять лет я отснял без малого двадцать тысяч домов, а уж перевидал их наверное тысяч сто. И вот я впервые вижу крыльцо частного дома, оборудованное для въезда инвалидной коляски.
Подхожу. Справа от крыльца, в тени забора, укрывшись пледом сидит в коляске женщина, лет наверное шестидесяти. Я спрашиваю разрешения снять наличники и дом, она запросто соглашается, просит лишь не снимать её.
⠀
— А это у вас старинный дом? Может быть вы знаете в какие годы эта улица строилась?
— А мы приезжие. — пожимает она плечами, — ну наверное старинный. Не знаю…
— А откуда, если не секрет.
— О, далеко. Из Хомутовского района. Я знаю Хомутовский район, а какая область не знаю…
— А сколько примерно ехать отсюда?
Я пока не был в Хомутовском районе, поэтому навскиду и не могу припомнить такого.
— С утра и до вечера. Целый день словом.
⠀
Фотографирую дом, крылечко, не удерживаюсь от похвалы конструкции деревянного заезда для коляски:
— Как же у вас здорово сделали полозья! Это кто вам так?
— Это соседи помогли. Ну а заезжать-то я никак не могу!
— Золотые люди! — присвистываю.
— Ну я же сама-то никак не могу заезжать. — повторяет она, одной рукой поправляя, сползший уже почти до земли, плед.
— А теперь сами можете? — недоверчиво кошусь я на крутоватый подъём.
— Нет, меня завозят. Самой не получается. Рука не работает. А так бы и вовсе дома сидела. Мы тут уже пять лет живем.
— А почему же вы оттуда переехали?
— У меня мама пожилая, где мы жили магазинов не было, ничего не было. Мама не может за хлебом ходить и я тоже. А тут сестра замуж вышла, помогает. Она вон на другой улице живет. На Радищева.
— Хорошо… — аккуратно (как мне кажется) замечаю я.
Женщина, однако, со мной не соглашается:
— Хорошо — когда своими ногами идёшь. Вот это хорошо. А так… Сидеть это очень плохо. Вот у вас работа хорошая — щёлкаете, ходите везде. А потом в газету будете…
— Не в газету, — поправляю, — в музей, в интернет…
— А, вы в музей! Вон чо… А я думала в газету будете писать… Это вы в музей собираете старинные все эти фигуры?
— Фигуры! — смеюсь, — точно!
⠀
Из подъехавшей за моей спиной машины выходят женщина лет шестидесяти, за руку с маленькой девочкой. Я здороваюсь, девочка жмётся к ноге, женщина, заметив, что мы беседуем с сидящей в инвалидной коляске дамой, кивает мне улыбаясь. Девочка, вдруг заметив мой самокат, кричит радостно:
— А я первая сюда доехала! Мой самокат вон уже где! — и, бросив руку, бежит к розовому самокату, прислонённому у крыльца, поднимает и тащит его ко мне напоказ.
— А я второй! — радостно заявляю ей.
— Бабушка, смотри! Какой большой самокат! — кричит она восторженно, подойдя ближе.
— Хочешь прокатиться? — спрашиваю.
Она однако не решается: оглядывается на бабушку и даже немного пятится. Бабушка подходит ближе, берет внучку за руку и заговорщицки шепчет:
— Манечка, пойдём попробуем?
Девочка — глаза огромные, испуганные — но кивает радостно. Становится двумя ногами на платформу, вцепляется в руль. Я везу немного вперед, поворачиваю. Самокат по песку едет неровно, но она держится.
— Сколько ж тебе лет, красавица?
— Читыли! — радостно отвечает Манечка, гордая своим знанием.
— Ого! — восхищаюсь, — большая ты какая!
— Уже скоро пять будет! — также гордо добавляет бабушка.
⠀
Мы проезжаем небольшой круг, останавливаемся, девочка соскакивает с самоката, и с криком несётся к дому, на крылечке которого появилась старенькая бабушка в цветастом велюровом халате:
— Смотри, кого я поймала!
Бабушка щурит глаза на нечто, зажатое в кулачке, а я гадаю, откуда оно там появилось, если только что она весьма крепко, двумя руками, держалась за руль.
— Что это там у тебя? Паук что ли? — вглядывается старенькая бабушка.
Манечка радостно потрясает рукой:
— Челвяк! А был ещё паук, но я его потеляла!
И вдруг, позабыв про свой зоопарк, поворачивается к бабушке, с которой пришла, добавляет по взрослому:
— Пошли, нас дед в машине ждёт!
Бабушка, берёт её за руку, собираясь уходить, глядя на нас, смеётся. Рассказывает:
— Заходим в магазин, там игра какая-то продаётся, что-то пять тысяч. Дед: «Нет». А эта коза ему говорит: «Ну ладно, пенсию получишь, купим!»
Внучка хохочет, понимая, что рассказывают о ней, прячется за спиной бабушки. Вдвоём они отходят на несколько шагов, потом девочка поворачивается, немного бежит назад, машет мне и кричит:
— А у меня есть котик! Он настоящий! Чёлный! — и ну пулей снова догонять бабушку.
⠀
Отсмеявшись мы переглядываемся с хозяйками дома. Манечкино вмешательство принесло что-то свежее в воздух, и хоть теперь вроде и говорить снова не о чем, но как-то вдруг лучше всё стало вокруг…
— Хорошо! — говорю.
— Хорошо. — Соглашается со мной женщина в коляске. — А вы в доме живёте?
— Не, — говорю, — к сожалению пока в квартире.
— А чего ж? В своем доме хорошо, — качает она головой, — вышли: травка… А в квартирах там что, одни стенки… А пока дождёшься лифта — уже потемнело и назад идти надо… А у нас тут вона виноград. — Она кивает в сторону заросшей изгороди. — Кислючий, ужас. Он такой синий… Надо его туда наклонять, а он лезет… А вот кстати, — она вдруг повышает голос, поворачиваясь к старенькой бабушке, по прежнему сидящей на крыльце, — мам, какого года дом наш?
⠀
Бабушка, устало присевшая на край крылечка, отвечает необычно твёрдым и ясным голосом:
— Марина, дочь, мы ж не строили его! Мы ж семь лет живём! Тут десять хозяевов жило́, а кто тут строил, то не помнить никто… Он давно построенный. Газу не было, уже мы и газ провели. Тридцать тысяч вышло. И газ мы провели и воду провели. Теперь вот с водой и с газом.
— Ого! — говорю. — Теперь совсем, как в большом городе?
— Только канализации тут нет. Тут не делают…
— Слушайте, — внезапно вслух думаю я, — а можно вас сфотографировать на крылечке?
— Ой, — отмахивается бабушка, — старая я! И некрасивая!
— Да ну вы что! — теперь уже я отмахиваюсь от её аргументов, — Зато какой у вас халат яркий!
⠀
Неожиданно на подмогу мне приходит её дочка:
— Это его работа такая. Он все старинные фигуры у нас тут снимает! — и смеясь добавляет, — особенно его интересуют деревянные! Так что ты теперь в музее, мам!
— В музее буду сидеть? — искренне удивляется бабушка. — О! Пугаться будут люди меня, старой бабки. Восемьдесят лет уже! Так а вы откуда?
— Из Подмосковья.
— А у нас тут раньше куры бегали, — неожиданно меняет она тему. — А сейчас не пускаем.
— Почему не пускаете? — Не понимаю я.
— Соседи ругаются. Что копають. Ищут лапами камушки и землю. Теперь не пускаем вот.
⠀
Некоторое время молчим. Я пытаюсь вспомнить, когда вот так запросто встречал гуляющих кур и понимаю, что, наверное это повсеместное явление. По крайней мере еще лет семь-восемь назад, кур по переулкам гуляло довольно много. А теперь встретишь их раз в месяц и радуешься, как ребёнок.


— Ладно, — вздыхаю. — Здорово у вас, а пора идти дальше. Спасибо вам большое!
— А пожалуйста — говорит старенькая бабушка.
— А мне-то за что? — переспрашивает женщина в коляске.
— Ну как же! За разговор, за хорошее настроение!
Женщина кивает, улыбается.
Бабушка отвечает за неё:
— Ну разговаривать она это да… Умеет… Только что вот ножечки не ходють… Эх, совсем ножечки не ходють… А другие ведь ходють-ходють, а проку с них никакого… Да всяких хватает… Ну счастливо!
⠀
#ВПоискахНаличников #КурскаяОбласть #ДмитриевЛьговский #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Дом за высоким забором

…— Да ты эдак не достанешь, надо внутрь заходить!
⠀
Я вздрагиваю, оборачиваюсь. Голос принадлежит женщине, смотрящей с интересом, как я прыгаю возле забора, пытаясь заснять вроде бы красивые наличники одного из домов, запримеченные издалека. В сотне метров отсюда улица поднимается вверх и сквозь листву был виден фрагмент купеческого дома. Однако снимать оттуда слишком далеко, а забор явно выше двух метров: даже подпрыгивая с камерой на вытянутой руке я захватываю только верхнюю его границу.
⠀
Женщина с небольшой сумкой через плечо, видно с работы идёт: день будний и время ближе к шести. «Наверное учитель, — думаю. Или библиотекарь». Почему-то мне хочется думать, что библиотекарь, хотя по возрасту она может и на пенсии давно.
⠀
— Так а он разве жилой? — Удивляюсь я. И спохватившись добавляю, — Здравствуйте!»
— Так а чего ж? Жилой. Пошли. — и не дожидаясь моей реакции, она идёт к большим железным воротам справа. — Там мой ученик живёт. Я так понимаю, что ты деревянным зодчеством увлекаешься? Я по улице шла, заметила, что ты ко всем домам подходил.
Я только и успеваю кивнуть, а она уже гулко стучит в крашенные-перекрашенные трёхметровые серые ворота, подходящие скорее воинской части, только красных звёзд не хватает.
⠀
Мы прислушиваемся к лаю за стеной несколько минут, затем с лязгом отодвигается задвижка, из-за которой на нас внимательно смотрят мужские глаза. На меня бегло сверху-вниз, на мою спутницу подробно-вопросительно. Она первая нарушает тишину:
— Прошу прощения за столь поздний визит, мы хотим посмотреть, заснять дом…
— Зачем? — довольно бесцеременно спрашивают глаза.
— Для музея наличников. — вставляю я.
— Человек изучает деревянное зодчество края. — добавляет женщина.
— Я изучаю резьбу по всей стране. — снова вворачиваю я.
⠀
Едва заметная пауза, потом мужчина вальяжно так произносит:
— Я это не рекламирую.
— Да зачем рекла… — начинает женщина, но я перебиваю её:
— Я нигде не буду указываю адрес, обычно только город.
— Мы нигде не будем! — с пылом утверждает женщина и я невольно проникаюсь доверием к скорости с которой она адаптируется к новой информации.
— Вот, смотрите, — я протягиваю к окошку карточку с фотографиями наличников, — вот адрес сайта. Возьмите-возьмите.
Мужчина однако не спешит взять листок:
— Да я просто никакой рекламой не занимаюсь. И саморекламой тоже.
⠀
И прежде чем я успеваю подумать, что ничего у нас наверное не выйдет, он, отходя от окошка, добавляет:
— Ну хотя, идите спереди сфотографировать.
Задвижка прячет глаза, со скрипом сдвигается засов и тяжелые ворота открывают нам широкого, крепкого, начинающего седеть мужчину, его синий спортивный костюм и шлёпанцы на босу ногу. Ну и потрясающей красоты дом за его спиной.
Дома́, если быть точным, так как за воротами прячутся два огромных усадебных дома, один краше другого.
— А собака не укусит? — уточняет моя спутница.
— Она там, около гаража. Не тронет.
⠀
Мы проходим несколько шагов внутрь, осматриваемся. Дома́ оказываются близнецами: по пять окон на фасаде, по девять по боковой стороне и ещё большая веранда сбоку. Я не удерживаюсь от возгласа удивления, начинаю расспрашивать.
— А что это за дома? Не подскажете? И наличники какие огромные! Совершенно непохожие на те, что здесь в окрестностях!
— Ты прости меня за такой внешний вид — вдруг переходя на ты, звонко говорит моя проводница.
— Да ну и что, — улыбается хозяин. — У меня такой же почти. — И повернувшись ко мне, не без удовольствия начинает рассказывать:
— Здесь жил управляющий фабрикой. (Он называет фамилию). Племянник владельца фабрики. Они называли это «служебное жильё».
⠀
Подняв камеру в вопросительном жесте я на всякий случай переспрашиваю:
— Я сфотографирую? Вы точно не против?
— Да фотографируй, ладно.

Я сколько могу, со всех сторон снимаю наличники: они и правда очень хороши и, к тому же, неплохо сохранились. Через несколько минут чувствую, что волна расположения начинает сменяться нетерпением, поворачиваюсь.
— Ну как, всё? Нормально? — спрашивает меня хозяин.
— А тот? Не позволите? — киваю головой в сторону второго дома: с того места, где мы стоим, наличников не разглядеть и я думаю, что они могут отличаться (и так оно и оказывается).
— Да там плохие наличники… — задумчиво произносит он, но кивает — иди вот, спереди сфотографируй.

Наличники второго дома действительно плохи: из пяти наличников на фасаде, целым, да и то с натяжкой, можно назвать, пожалуй, только один. Но резьба, какая тут резьба! Иконостас! Даже в этом состоянии наличники восхищают своей колоссальностью! Пользуясь тем, что отошел от хозяина довольно далеко, незаметно делаю и несколько фотографий обоих домов: «Рискну! — думаю. — Ну не убьёт же он меня в самом деле. А мало ли, что с домами случится в дальнейшем, хоть фотографии будут». Возвращаюсь к ним, искренне восторгаюсь домами, вижу, что хозяину это приятно.
— Год постройки 1883-й — приосанивается он. — Здесь с тех пор ничего не менялось.
— Что, даже венцы нижние не сгнили? — удивляюсь.
— Нет, ну я ремонтировал… — обиженно говорит он. — Весь дом пришлось поднимать где-то на полметра.
— Так это вы всё сами?! — моё удивление не ведает предела.
— Да. А они же были брошенными. Здесь окна были выбиты. Там вон пластиковые стоят (в дальнем доме и правда окна заменены на белый пластик, в ближнем — я это счёл осознанным сохранением — ещё красуются добротные деревянные рамы, сквозь которые видны установленные между ними металлические решетки).
— А будут пластиковые?
— Да. А они такие же. Они ничем не отличаются.
— А наличники-то? Вся это красота-то останется наверное? — подключается к нашему разговору его знакомая.
— Конечно, конечно — гордо кивает владелец усадьбы.
— А там-то у нас, — женщина кивает куда-то на забор, — я к одному дому, к другому, всё поснимали! Вредители, ну вредители, думаю. Настолько не понимают, что имеют!

Я, пользуясь тем, что хозяин отвлёкся, ещё несколько раз щелкаю затвором, снимаю и второй дом целиком. Однако тут же попадаюсь.
— Э, брат, да ты уже не наличники, а весь дом фотографируешь! Ну я ж сказал, что мне рекламы никакой не надо. — мужчина и не скрывает, что раздасадован.
Я криво улыбаюсь, переспрашиваю:
— Да я удалю без проблем. Но я в общем для истории. И я на самом деле адресов никогда не указываю.
— Ну смотри… — задумчиво начинает хозяин дома
— У меня кстати, — перебиваю, я, пользуясь его замешательством — есть для вас сюрприз! Сейчас!
Ныряю под его руку придерживающую створку ворот, добегаю до машины, благо она недалеко, хватаю из багажника два календаря с наличниками (всё же неплохо, что я их с запасом напечатал) и бегу назад. Торжественно вручаю календарь хозяину дома. Моей сопроводительнице, так удачно встреченной в нужный момент, дарю второй.
— Спасибо вам большое, — говорю, — что вы так всё сохраняете. Я преклоняюсь, сколько работы у вас проделано! И вам большое спасибо…
— Да ладно, тут ещё много работы. — напоследок скромно улыбается хозяин дома и закрывает за нами скрипучие армейские ворота.

Женщина прижимает к груди календарь и идёт со мной к следующему дому. Некоторое время мы с ней болтаем о том о сём, обсуждаем наличники и этого дома. Когда же отходим метров на двести от ворот усадьбы она вдруг как-то сникает, будто бы сильно устав, тяжко вздыхает и, начиная говорить словно через силу, добавляет к рассказу хозяина усадьбы несколько мелких штрихов:
— Строит он из себя невесть что… Видит, вы не местный. А на самом деле-то! На самом деле это ж был пионерский лагерь! Он не был брошенный ни дня! Тёпленьким всё взято было. За копейки… Отец его был… пастухом вообще. А что с первыми хозяевами стало… Ой… не хочется даже грешить только… Это ж мафия тут наша… Пластиковые окна… Эх, ну надо же было так всё, а… Изуродовано всё, лишь бы себе-себе-себе…
PS На фотографии, как вы возможно уже догадались, совершенно другой дом. Он никакого отношения не имеет к рассказу. Это Вологда, дом Тихановского, построенный в 1895-м году.

#ВПоискахНаличников #Вологда #ВологодскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники #инстаграмчитать #деревяннаяАрхитектура #Книжка #Книжки #Чтиво #Чтение #Читаю #ЯЧитаю #ЛюблюЧитать #nalichniki #наличники #челябинск #деревянноезодчество #домоваярезьба #window #русскаяархитектура #wooden #oldrussianhouse #oldhouse #ornate #oldbuilding #russia #архитектура #порусски

— Эх, вы поздно приехали как!

…— А наш дом вы почему не снимаете?

Я заметил эту женщину несколько минут назад, когда она вышла из новенького кирпичного дома с той стороны улицы, куда я ещё не дошел. Она не скрываясь наблюдала за моими перемещениями и, когда я, отсняв наличники дома напротив, собирался уже двигаться мимо, игнорируя её домик Наф-нафа, она и задала этот закономерный вопрос.
⠀
Мне остаётся только улыбаться:
— Так это я не дома снимаю, а резьбу. Наличники! А у вас же кирпичный дом…
— Эх, вы поздно приехали как! — Искренне сожалея восклицает она. — У нас же тоже раньше были наличники! Загляденье!
— Представляю! — говорю. Тут на каждый третий дом можно сказать «загляденье», поэтому я ни сколько не удивлён.
— Такие были красивые, самые красивые в городе… Ну может и не самые в городе, я представляю, но на нашей улице ничего подобного не было, это я вам точно скажу.
— Так что ж вы их сняли? — спрашиваю, хотя уже догадываюсь: за спиной у неё широкие пластиковые окна, совершенно не совместимые с традиционными узкими и длинными наличниками.
— Посохли они, потрескались, знаете, отваливаться стало как-то всё махом. То здесь, то там. А потом когда лопина по ним пошла повсюду, мы уже как раз окна менять стали… А потом и кирпичом уже заложили.
— Лопина? Это в смысле? — удивляюсь незнакомому слову.
— Ну лопнуло дерево. Посохло и полопалось…
— А, ясно! — радуюсь я понятному объяснению. — А вы не сохранили их случайно? Сейчас, вы может видели, из старых наличников зеркала делают, очень неплохо выходит!
— Ой, да там всё рассыпалось в руках как по типу труха. Им же лет сколько было! Их фотка где-то была, я принесу альбом. Вы не спешите?
— Нет-нет, — заверяю я, не веря своей удаче. — Я дождусь, это очень интересно!
⠀
Женщина энергично исчезает за калиткой, но через несколько минут однако возвращается с видом разочарованным и пустыми руками.
— Молодой человек, знаете, я не нашла. Был вот, на виду всё тёрся, а куда-то, как всегда, когда надо, так и не сыскать. Но хорошие они были это ж папа сам резал. Он с войны раненый вернулся, у него руки одной не было. А мама его дождалась… — тут она понижает тон, словно на пустой улице нас кто-то может услышать, кроме птиц. — Я потом нашла в архиве, что она замуж сходила в войну, но тогда мы не знали. И папа не знал. И никто не сказал, пока уж я теперь в архиве, как мама умерла, не стала читать. Ну вот он, короче, вернулся с войны и они поженились. А как уж там было, всё быльём поросло. Ну вот они, значит, поженились, он стал дом строить, и строил хорошо, что все диву давались, как он с одной рукой ворочает чушки, все бревна, как и не всякий здоровый сможет. А у него какая-то такая была на плечо по типу сумка, он ей всё цеплял а второй рукой поддерживал. Это он так носил всё, это я помню.
— А что наличники, он тоже сам резал?
— Да, его отец бондарь был. Сани он тоже делал, у нас сани стояли такие старинные. Он сам тоже всегда хотел на бондаря, дед-то ещё до войны умер в голод, а папа хотел на бондаря учиться, ходил в другое село, там что-то договаривался, искал, в за ним какое-то тоже… знаете, как говорят: «Все кузни исходил, а не кован воротился». Вот так про папку моего…
— Так это он до войны хотел учиться?
— Нет, это после! Это уже как дом построил, его на работу не брали никуда, мама в двух местах работала: в ателье шила и дома ещё потом. Это самое, знаете, было… я помню эти полоски ткани у ней повезде вылезали, а мы их прятали с Вовкой. Она ж из остатков, из лоскутов всё шила, что на фабрике осталось, она домой несла. Ну потом попалась как-то… Её тогда не посадили чуть… Кто-то там помог, уж я не знаю… А! Этот же… Кто-то, кому она там шила что-то, школьную форму ли, или на свадьбу… Ну в общем отступились от ней, отпустили… А папа вот тогда — это я в школу уже ходила — он сильно тогда переживал, что его на работу не берут и что в лагерь отправят, как всех инвалидов войны. Ну его не тронули бы, это мама потом уже рассказала, когда папы не стало. А тогда мы с Вовкой ничего не знали вообще про лагеря конечно. А мама потом рассказала, что служил майор милиции, который… ну от которого короче зависело, он к ней в ателье ходил, парадную форму заказывать. Он-то холостой был и что-то там такое у них вроде закрутилось, что мама никогда не рассказывала, но переживала сильно, что хороший был… Любил он её, вроде прямо по настоящему. А мама ему вроде как и не прогоняла его, но так, знаете, повода не давала. Он приходил к нам в гости, такой большой, играл со мной. Я только запах его помню, такой, знаете, папиросы и вакса вперемешку. Знаете что такое вакса? — неожиданно поднимает она глаза на меня.

⠀
Я улыбаюсь, киваю. Может в моём детстве это была и не вакса, а какой-то другой сапожный крем, но запах, замешанный на этом креме, табаке и ношеной армейской форме, не спутать ни с чем…
⠀
Женщина удовлетворённо хмыкает и продолжает рассказ:
— Он маме цветы ещё приносил, если папы не было… А мы их потом в окно сразу… Он за порог, а мама мне букет, или Вовке: «Бегом!» Мы в окно, за окно и назад сразу позади дома, где яма была…— женщина смеётся вспоминая. Потом замолкает и я, ожидая продолжения, замечаю, как исчезает улыбка с её лица, как разглаживаются ямочки на щеках и наоборот, снова покрывается морщинами лоб. Какое-то время она молчит, затем, словно из сундука, извлекает из памяти ещё один фрагмент — Он папке очень помог тогда: он его учиться же отправил и помог там, что-как. Это мама его упросила…
— На резчика учиться? — уточняю.
⠀
Она удивлённо смотрит на меня, словно и не замечала моего присутствия всё это время.
⠀
— Нет, зачем? А… А… Нет… Он на бухгалтера пошёл учиться и потом до пенсии в заводоуправлении работал.
— А наличники-то он как научился делать?
— Ну это он сам как-то… Я это… на десять лет ли? Ну это я уж год не припомню… ну в общем как-то он или в город ездил, или что, знаете, привёз такие чертежи в рулоне. Там птицы, эти всё. И вырезал. Чего-то долго. Вовка там ему помогал, это ну брат мой. Вот они сделали, так сказать, наличники и хотели повешать их, пока, значит, мама на работе…
⠀
Женщина делает небольшую паузу что-то вспоминая: глаза смотрят словно сквозь меня, а пальцы то ли перебирают клавиши незримого пианино, то ли расставляют костяшки на невидимых счётах. Спустя несколько секунд она возвращается в наш мир и неожиданно заключает:
— Да, это на десятилетие их свадьбы было, в 58-м. Они с Вовкой всё, значит, делали, знаете, в обстановке строгой секретности, в дальнем сарае. А когда всё приволокли, то оказалось, что все, значит, эти наличники по размеру не подошли! Не один, представьте, не подошёл! — женщина хлопает себя ладонями по бёдрам и смеётся так заразительно, что я и сам не сдерживаюсь и расплываюсь в улыбке. — А всё потому что Вовка мерял окна палкой, а сказал, что всё померял хорошо… Ой мы насмеялись тогда все. Мама вообще потом палку эту всё вспоминала ему… Наличники красивые были, такие с голубями, но не то, что, знаете, как на флаге мира, а как будто они летят так вот в бок как бы…
— Так их всё-таки повесили? Хоть они и не подходили по размеру?
— Ну папа как-то подогнал там потом, я уж не знаю… Ну подпилил там, что-то подрезал, я не знаю, как там это делается. Мы их перед майскими красили всегда в белый, они самые вычурные были тут. Я как теперь помню: правые два красила, а Вовка другие два… Они самые красивые на нашей улице! Но как мама болела, так уж пришлось снять их: рамы старые, дует в окна, что поделаешь. Уж мы так хотели их сберечь, а куда там: всё знаете, как это берёшь, как словно труха одна… Пепел.
— А, — говорю, — вы кирпичом уже потом дом обложили, да?
— Кирпичом уже вот, когда? Да два года назад. А сняли их… Ну как… родителей уже в 2008-м не стало, вот мы осенью, выходит, 2007-го и поменяли… Они, знаете, как болеть оба взялись, я сюда переехала за ними ходить и это вот с окнами всё затеяла перед зимой. Потому что дует. Мама так радовалась, что мы хоть поживём с хорошими окнами. Всё говорила тогда, чтоб папа не смел первым помирать, а только он всё равно по-своему решил, он же всегда так… Он первого марта, а на сорок дней и мама ушла за ним…
⠀
#ВПоискахНаличников #Талдом #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Всё вернулось на круги своя, только веры больше нет…

…— А кто вырезал эти наличники, не подскажете?
— А я не знаю, уже покойники все. Как поставили дом, сразу дедушка заказывал.
— Это в 56-м году было.
— Да не… пятьдесят лет!
— Не, с пятьдесят шестого года он!
⠀
Три бабушки на лавочке, перебивая друг друга, рассказывают об одном и том же, дополняя и опровергая самих себя ежеминутно. Гомонят так, будто их тут не трое спорят, а минимум десять. Добавляет суматохи ещё и собака под лавкой, поднимающая лай всякий раз, как я приближаюсь к бабушкам на одной ей известное расстояние. Причём она не только сама лает, но ещё и провоцирует на гневные окрики старушек, так что шуму от неё, пожалуй, как от них ото всех.
⠀
— А дедушка наличники где-то заказывал? Была какая-нибудь артель, или мастер? — пытаюсь я вычленить из их ответов самое главное.
— Нее-не, не артель…
— Просто любители. Люди… Ирма уйди! — бабушка строго грозит собаке кулаком.
— Да что ты пятьдесят лет! Я пришла сюда, дом уже стоял! А это в пятьдесят шестом году было! Ирма заткнись! Ирма прекрати! Он нас не трогает!
— И они хорошие деньги брали. Я помню с Клюковников был хороший вот мастер…
— Я у него заказывала. Клюковников. Да, пятьдесят шесть лет дом стоит.
⠀
Ирма лает не унимается и, словно извиняясь, одна из бабушек показывая на собаку и обращаясь ко мне поясняет:
— Она боится, что нас кто-то тронет.
— Это наша любимица улицы.
— Умничка наша.
— Да Клюковников мастер хороший был.
— Там около рынка Зотовы жили. И вот его, Зотова сын, Колька, с моим работал.
— Да это у кого желание есть…
— Он желание, да… И вот он нам резал, вырезал. И рамы он делал нам. И рамы стоят, что звон: не поднимешь! Делали капитальный ремонт ребяты, дак не пробьёшь ничего!
— Ну тогда так просто строили. Мы вот прорезали большие окна, чтоб пластиковые вставить, и там дуб вот настолько крепкий, что вообще! А у нас же и лу́дки и эти… подоконники — всё дубовое!
— Лу́дки? — уточняю я. — А что это, лу́дки?
— Ну лу́дки, эти, боковые, где рамы крепются. И подоконники-подлокотники — всё дубовое.
⠀
В этот момент я, вероятно, снова оказываюсь ближе, чем может позволить собака и из под лавки раздаётся утробное рычание.
⠀
— Ну что ты! — обращаясь вновь к собаке, кричит одна из бабушек, та, что постарше. Она в платочке, говорит больше всех и, вероятно, пользуется авторитетом, потому что две другие её, кажется, стараются не перебивать. — Не бойси, не бойси.
— Да чего ты, он нас не трогает! Пойдём со мной, а то у меня погорит там всё. — это другая бабушка, обращаясь к собаке. А потом, повернувшись ко мне, добавляет: плита включена. — И снова к собаке: — Ирма, скажи: «Пока-пока». Пойдём, картохи дам с мясой.
⠀
Она торопливо уходит за калитку того дома, у которого мы и разговариваем, собака виляя хвостом, убегает следом. Две бабушки вдруг переключаются друг на друга, словно меня и нет.
⠀
— Я Татьяну Михайловну встретила, говорила тебе?
— Ой, как она? Одна теперь ходить?
— Да ничего, ходить она, ходить уже. Топает потихоньку. А дедушка инсульт перенёс. А так ничего дедушка. Лежит вот только. Она теперь одна ходит.
— А она так и ходит в богомолильный?
— Это наша Таня-то?
— Ну.
— А я не знаю!
— Ну как?! Она ж как сразу ушла, так и ходит же.
⠀
Тут я не выдерживаю, вклиниваюсь:
— А что это значит: «богомолильный»?
— Так это богомолильный дом. Что баптисты у нас. Розовый такой. У них частная лавочка.
— Ну у них другая вера. — снова подключается бабушка постарше. — Я раньше им сочувствовала, а теперь нет. Получилося так: я в торговле работала и ихние работники, у нас рабочим один подрабатывал. Дядя Коля. Так воровал — это страшное дело. Попался он потом. Я так разочаровалася! У девчат в кондитерском воровал конфеты. Видно вот чаепитие устраивается, он начальству подлизывается… Полными упаковками! Девчата платили-плакали, одна в петлю даже лезла! Я уже потом ему говорила: «Как тебе может бог сохранить такую тварь, а!? Ребёнок лезет в петлю, а ты берешь, кого-то угощаешь, и вы жрёте, скоты!» Но он потом умер. Быстро умер. Как я ему желала: «Чтоб ты сдох, подлец!», так и помер. Немолодой был мужчина, на пенсии. Он был казначеем здесь, и поэтому веры им у меня нету…
⠀
Рассказывая, бабушка удивительно точно дублирует свою речь жестами: она то всплескивает руками, то хватается за голову, демонстрируя разочарование, то показывает, как этот человек прятал коробку конфет за пазуху, а её сотрудница лезла в петлю. Наверное, если бы я вдруг перестал её слышать, то всё равно понял бы всё дословно. В то же время её подруга словно не присутствует здесь: взгляд её затуманен, и только руки то и дело отгоняют комаров.
⠀
…— И главное мы так ему доверяли! — продолжает первая. — Он же богомолельный, понимаете? Он же не возьмёт… Кто бы мог подумать на него! Ключи даже доверяли ему от магазина… Я ему потом говорю: «Ты идол! что ж ты делаешь!». А это один раз, я работала в молочном уже, у мене пропала головка сыра. Пять почти килограммов. То он работал и еще один. Но тот как бы с дуринкой: у его семь детей. Понаковырял, а жрать нечего. Я его луплю и говорю: «Ну зараза ты чёртова. Ну это ж понимаешь какие деньги!» Ой, я его лупила, он мне говорил: «Нет, я не брал, я клянусь тебе не брал». Но он знал, что это дядя Коля воровал. Но не выдал его.
— Так и не выдал? — удивляюсь я.
— Нет, так не выдал. А попался он как… Вот наш магазин уже разорялся. Там выгодно было, чтоб магазин разорился. Это уже потом я раскапывала… И получилось: мы уже разоряемся и девочка в молочном, ей лет сорок уже было. Она подходит и говорит: «Кириловна, ты вот знаешь, у меня пропадают сырки. Я посчитала 15, а сейчас подала, нету семь штук». Я ей тогда говорю: «Ты приметь получше». Она приметила, а назавтра то же. Ну и мы пришли, а он такой «Не знаю». А тут ко мне покупатели подходят, говорят: «У вас вот тот продавец консервы сейчас в карман две банки положил». Он, значит, думал, что никто не видит, а покупатели-то! Он о них и не подумал. Кальмары. Чего зря не брал. Ну и ладно. А он так и говорит: «Коль ты мне не доверяешь, на тебе деньги»… Ну и он попался потом уже ещё раз уже окончательно…
⠀
В этот момент возвращаются ушедшая не так давно бабушка и собака Ирма, которая опять принимается за старое. Вернувшаяся старушка её успокаивает и прислушивается к разговору:
— Это ты про наших святых что ль?
— Да, про Николай Иваныча рассказываю. — И опять обращаясь ко мне, добавляет, — И он попался уже совсем, в открытую.
— И что, его сдали в полицию? — больше для проформы уточняю я.
— Ну как вам сказать… — начинает бабушка. — Как сдать в милицию? У нас всякие есть продавцы. Есть и пьяницы, там много любителей чекалдыкнуть. Есть и чем зря занимаются. А он с ними участвовал. Банки открывали трёхлитровые, раньше вино было. Наливали, шуровали, что хотели. Ну и если в милицию, он же их продаст! Нельзя… В милицию нельзя идти… Так что просто его уволили. А как он помер, так и всё вернулось на круги своя, как было: ничего больше и не пропадает. Только веры этим у меня больше нету никакой…
…
⠀
PS На фотографии — не тот дом, возле которого состоялся этот разговор.
⠀
#ВПоискахНаличников #ОреховоЗуево #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Дом Владимира Акулова в Климово Брянской области

—…Ну да жил тут резчик… ну как резчик, болтун больше, дак и он уже умер годов семь. Владимир его звали. А это вже другой хозяин хату сделал, разве ж она такая была!
— А какая была?
— Как сарай. А сын яго́ — батька как подох, восемьдесят лет ему было, сын остался алкоголик, нигде не работал, пьеть и пьеть. (Она удивительно мягко произносит именно «пьеть», с мягким «т» на конце и через «е», не через «ё»).


Меня к этому дому отправляли даже и из соседних городов: слава о нём, как о восьмом чуде света разошлась далеко за пределы Брянской области, но точного адреса у меня не было, поэтому в самом Климове пришлось изрядно покружить. Единственным ориентиром были белые резные конь и дракон на голубых воротах. Кто ж знал, что ворот тех давно уж нет, а дом много лет зелёный! О резчике Владимире Акулове местные жители тоже ничего не слышали.
⠀
Однако спустя пару часов поиска позади. Я несколько минут фотографирую этот дом и, заинтересовавшись мной, из ухоженного сада по соседству выходит хозяйка: пожилая улыбающаяся женщина, привыкшая вероятно к расспросам о доме и резчике, но рассказывающая о нём совсем не то, что ожидаешь услышать.
— Ну грязные такие люди они были. Владимир такой: тут ведро туалетное стоит, тут и едить. Подбуть яму на ноги нечего было. Богатый хвалился, богатый, а как умер, так и денег нет похоронить-то. И сын яго́ такой. А теперь и этот сын было помёр. А пока жил, парень нашёлся, так он согласился ухаживать, содержать его до пожизненно. И тот ему оставил эту хату. Но она была не покрашенная, не обделанная… во таким была железом, как у гараже: ржавым накрыта. А сейчас вот это вот новый парень он её продаёть.
— А Владимир этот где-то раньше плотником работал?
— А ну нет! — женщина машет рукой, смеётся. — Он по жизни не работал. У пожарке сторожем работал, его выгнали оттуда: шланги покрал. Потом он бочки делал цебры. Ты знаешь что такое цебры? Вот такие лоханочки и ушки, и дырочки в ушках. Раньше это в деревнях коров поили. Делал продавал. Потом он взялся — его нигде не брали, тому что воруить, и языком много брешет на начальников. Потом он пошел лисички собирать. Собирал лисички и продавал, возил в Москву. Бочками. Солил грибы и возил продавать…
⠀
Я удивляюсь, что она так подробно всё знает, спрашиваю. Женщина разводит руками: «Я же живу рядом, всю подноготную знаю». Несколько минут мы стоим молча, разглядываем резьбу. Я замечаю буквы А и В на фронтоне — вероятно Акулов Владимир, решаю спросить:
— А резьбу эту уже новый хозяин сделал?
— Нет, резьба всё старая, которую ещё Владимир резал. Сашка только всё подновил, покрасил. А теперь он этот дом продаеть. Дом конечно… сам дом, вот брёвны вот, сам дом, хороший. Потому что жёнки Владимира батька был лесник и они… тогда же раньше вот… она в 73-м году построилась… раньше же дерево резали только зимой! Это теперя: постялил, купил, через два года пропадает, потому же его или весной и летом режуть, а раньше только зимой. Но дом-то сам, брёвны, хорошие, но руки надо. Там было посерёдке его такое горстекло…
— Стекло? Может оргстекло?
— Не знаю… оно называется горстекло какое-то. Ну синее, страшное такое. Рожи там всякие. Ну… некрасиво было. А он всё это ободрал там, поштукатурил, всё перяделал. А на полах был паркет. Но собаки всё поприссали, поободрали, что он его поснял. Поснял, понимаешь и полы повычистил, повымыл, покрасил… он только мусору семь грузовиков вывез отсюда…
⠀
Она оглядывает дом, отчего-то вздыхает, потом отворачивается от него махнув рукой и продолжает, словно рассказывала только что не о новом хозяине, а о Владимире, резчике, который тут жил:
—…но больше всего тут трудился этого Владимира батька покойник, резал. Это вот он всё резал резьбу. А этот только так… болтун-хвастун.
— Подождите, а картины? Вот то, что внутри я видел фотки, там картины, росписи, диваны эти под старину, паркет?
— Нет, паркет делал он, я брехать не буду, зачем мне брехать, мне какой интерес? Дак собаки ж усё угробили. Там же вот скока… семь годов его нема, дак новый хозяин сейчас сделал хорошо, а туда ж зайтить было нельзя! Туда с Белоруссии приехали люди — беха́ють к помойке к забору, я думаю, что они беха́ють? «Ой, женщина, вы нас извините, дайте нам кипятка…» — Я думаю: «На что им кипяток?». А их затошнило. «Если можно, — говорит, — пакетик чая»… ой… там зайдить нельзя было, там вот постоишь в своей одежде, домой придёшь, тебе жёнка скажет: «Иде ты был?»

— Ну сейчас там уже так-то не воняет, он убрал всё. Теперь просто хатка хорошая, приезжай-живи! Вот он сейчас и хочет продать. Картины, которые там были тоже батьки его Филиппа Артёмовича. Он маляр был, вот он и резал и рисовал тоже он. А этот всё «я, да я…». Всё сочинял, что к яму иностранцы приезжают, французы. Что дом за миллион евро хотели купить, а он отказался. А ты-то сам откуда?
— Я, — удивляюсь внезапному переходу, — из Подмосковья.
— Слышишь, тут один парень тоже так-то приехал на машине, а его, Владимира, дома не было. А я вот тут вышла, да он говорит: «Женщина, можно вас на минутку?» Я говорю: «Да?» «Вы мне не дадите передохнуть у доме, а то я вот с далека приехал, хочу поучиться резьбу эту делать». Ну и он с инструментами, со всем. Я грю: «Ну как… Ну зайди…». Я ему предло́жила чаю, говорю: «Чаю хочешь попить?» Он говорит: «Да не мешало б». Ну остановился он тут. Там вон в том доме женщина жила одинокая тоже, взяла его на квартиру. Он мне сначала говорить: «У вас нельзя квартиру снять?» Я говорю: «Не, ну у мене ж муж и дети, маленькие дети, унуки пищать…» Это щас уже нету, все повыросли, а то были унуки… Дак он остановился у женщины, на квартиру, снял. И пришёл к ему. К Владимиру. И его собаки покусали, ой, так собаки покусали…. И он так вот шёл: «Я ж не знал, что столько собак». А это сейчас калитку новый хозяин закрывает, а то ж она не закрывалась: тут и пьяницы все ходили, бабы-алкашки, все… Вот… И он учил его резать. Дык он уже умел этот мужчина резать, резал, а тот продавал и ему ни копейки не давал, сам всё пропивал. И ещё потом надумал, все инструменты яго́ покрал этот Владимир. Обокрал его полностью. Мужик уезжал тоже… работал он учителем где-то, уезжал, дак даже повдоль дороги не пошёл: пошёл по кругом, чтоб яго́ не видеть… нехороший человек был… нехороший конечно… руками кое-что он умел делать конечно, я говорить не буду, но сам он по натуре, не человек. Был. Уже нет яго́ семь годов…

⠀
Я отхожу в сторонку, делаю еще несколько фотографий.
— А ты кстати можешь позвонить хозяину, чтоб посмотреть, телефон есть яго́, не знаю подъедеть он… Только в серёдке там резного ничего нету. Покрашенные полы и стены шпаклёвкою помазанные. У спальне была женщина голая нарисованная такая над кроватью. Это рисовал Володя. А сейчас там ничего нету. Абсолютно ничего. Так что с улицы посмотри, а в хате там ничего нету… Там же зайдить нельзя было, там же всё провоняло и он всё убрал. Семнадцать собак у яго́ было. Курей крали. Моих покрали, соседских покрали и тут, куда забехають, туда крадуть. Кормить не хотел он. А когда он помёр, как рукою смыло их. Разошлися куда-то, есть-то надо. Он один жил-то. А сын жил у хатке маленькой, а потом ту хатку забрали у него за алименты, он сюда перебрался, так и тоже скоро помёр. Так никого их и не осталося. Батька его говорил: «Дожил я до хорошей пенсии», как ему восемьдесят сравнялось. И не удалось: один раз получил и умер. Обпился.
…
PS Фотографии, сделанные при жизни Владимира Филипповича, отсюда: https://sites.google.com/site/mikheevgennady/pisma-iz-glubinki/pisma-iz-glubinki-9/klimovo
⠀
#ВПоискахНаличников #БрянскаяОбласть #Климово #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Сто рублей

…— Скжи чстно, от меня пивом рзит? — проглатывая гласные неожиданно обращается ко мне неопрятного вида мужик без возраста, которого я догоняю на середине пятнадцатикилометровой дороги из Мурома (это Владимирская область) в Навашино (это область Нижегородская), по правой обочине которой я иду пешком после того, как опоздал на последний автобус.
⠀
— Разит. — честно говорю я.
Хочется добавить, что и не только пивом, но ещё и чем-то кислым вроде старого сыра, причем метров за десять, но об этом меня вроде не спрашивали, потому молчу и собираюсь не сбавляя темп на том наш диалог и завершить.
⠀
Мужик однако ход прибавляет, пристраивается рядом и неожиданно переходит на вы, обретая вдруг и все потерянные гласные, словно и не пил.
— Извините пожалуйста, я после обеда выпил пару. Жарко просто, но я адекватный, вы не думайте! Вы куда идёте?
— В Навашино, — отвечаю. Ему явно охота поговорить, потому что если шли мы одной дорогой, то собеседников у него не было часа уж два. Однако я за день уже изрядно подустал и значительно быстрее пойти у меня теперь вряд ли получится, поэтому просто спрашиваю:
— А вы?
Он отвечает неопределенно:
— Я в Нижний Новгород. Для начала.
⠀
Бросаю короткий взгляд на его ботинки, которые, ещё когда я его догонял, показались мне в хлам стоптанными, и с ужасом замечаю, что это вовсе не ботинки разбиты и раздраконены: он идёт босой. Шагает так, довольно, надо сказать, бодро по песчано-каменистой обочине километров шесть-семь в час. Причем никакой сумки или пакета у него с собой нет, и если до Навашина мне еще не больше десяти километров осталось, то ему идти еще километров сотни полторы, а время между тем уже восемь вечера…
⠀
Для порядку немного пугаюсь, но успокаиваю себя тем, что это не он меня догнал на пустой дороге, а я его. И ещё тем, что он не выскочил из-за кустов, которых в избытке растёт рядом, а сначала долго маячил на горизонте, слегка покачиваясь в волнах плавящегося асфальта.
⠀
— А что там, в Нижнем? — спрашиваю.
— Да вот узна́ю. Не был там покамест.
⠀
Он некоторое время молчит тяжело дыша, но в конце концов желание поговорить пересиливает:
— А вы откуда будете?
— Из Мурома. — говорю. — А вы откуда? — спрашиваю уже не только из вежливости (потому что какая там вежливость в таком странном диалоге), а потому что уже правда интересно.
— Вообще из Омска. — удивляет он меня. — Сейчас из Ярика.
— Из Ярославля в Нижний пешком? — удивляюсь.
Он молча кивает.
⠀
Я не успеваю сообразить что бы ещё спросить, как он уже задаёт вопрос сам:
— И как Муром?
— Да нормально, — говорю. — Я по деревянным окраинам в основном ходил. — ловлю себя на мысли, что не хочу рассказывать о фотоаппарате в рюкзаке, поэтому пропускаю мысль об этом и завершаю ничего не значащим замечанием, — но времени не хватило.
— В Риге были? Там такие деревянные кварталы! — Он показывает палец вверх, — тоже типа деревянные что ли, но совсем другие
⠀
Я пропускаю мысль о деревянных домах, что случается крайне редко, однако Рига удивляет сильнее.
— А вы в Ригу тоже пешком?
Он однако усмехается:
— Нет, мы с друганом наперегонки с Байкала автостопом ехали. Две с половиной недели.
⠀
В этот момент ветер начинает дуть в спину и немного с его стороны. Подавляя подкатывающие к горлу позывы ускорить шаг внезапно и резко, и, одновременно, стараясь дышать ртом, я переспрашиваю:
— А почему именно в Ригу?
— На место гибели Цоя. — Отвечает он так, словно это понятно, как поездка, скажем, мусульманина в Мекку.
— А что там? — не пойму я.
⠀
Когда Цой разбился, мне было лет десять, поэтому выучить всего его песни наизусть довелось лишь когда его уже не стало (то же самое вышло и с Высоцким, с которым мы вообще пересеклись на этом свете лишь на полгода). Но обстоятельства гибели были той темой, которая меня почему-то никогда не интересовала.
⠀
— Вы не знаете? — удивляется он почти останавливаясь, однако тут же прибавляет шаг снова. — Его убрали, у меня нет сомнений. Там всё белыми нитками. И что он засыпал там, и что репетировал до утра. И в самой аварии…
⠀
Я не большой поклонник теории заговора, но всегда интересно, как люди делают подобные выводы. Окидываю его взглядом, прежде чем спросить об этом. Впечатление он производит однозначное — бомж. Спортивные, разорванные к низу, штаны, засаленная футболка, босые ноги и запах, не позволяют мне даже запомнить его лица. Но Ярославль — Нижний Новгород? Но Рига? Байкал?
⠀
— А почему вы так думаете? Да и кто бы?
⠀
Мы замолкаем на время, нужное чтобы перейти примыкающую к нашей трассе дорогу, переходим её молча, так как припаркованный у поворота грузовик напрочь заглушал бы разговор. После перехода он вдруг останавливается:
— Тут мне налево. Навашино прямо.
⠀
До меня доходит, что, на самом деле, дорога на Нижний должна уходить в какой-то момент в сторону от моего маршрута. Однако в этот момент мне гораздо интереснее Рига и её окрестности, поэтому я переспрашиваю о том, кто мог желать ему зла?
⠀
Собеседник мой, отчего-то старательно игнорируя суть вопроса, обильно рассказывает о деталях поездки:
— Я общался с женщиной, которая хозяйка домика, где он жил. Там вдоль дороги такие коттеджи… Не коттеджи, домики внаём. Мы к ней пришли вечером. Вот так же. Она интервью никому не давала, её достали все, отказывалась, но мы с ней нашли общий язык. Она рассказала, что пока он был жив, она и не знала, что он музыкант. Он такой скромный был, жил себе и всё… И он вообще дома не репетировал и всегда высыпался. 
Тут он делает небольшую паузу. и добавляет:
— Нам всё говорили: он заснул за рулём!
И через секунду, почти без паузы:
— Вы… вы не могли бы мне сто рублей занять? Я просто с утра не ел, только пива вот и выпил пару.
⠀
Я дал.
⠀
…
Спустя одиннадцать лет я подвозил до Гороховца парня своего возраста голосовавшего на трассе с картонкой, на которой маркёром было написано «в Челябинск». Мы долго общались: я рассказывал о наличниках, он — о своих поездках стопом по всему миру, в том числе в Индию и Аргентину, упомянул и о Риге (собственно тогда я и вспомнил предысторию описанную выше). Уточнил, не был ли я там, потому что там же деревянных дач огромное количество.
⠀
Уже выгружаясь в Гороховце и желая друг другу хорошей дороги (я сворачивал с трассы на Ворсму) мы пожали друг другу руки, и он произнёс удивительное:
— Слушай, я в прошлый раз тебе за сто рублей-то спасибо не сказал. Очень выручил тогда! Спасибо те, чувак!
⠀
#ВПоискахНаличников #НижегородскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Надо уметь отказывать

…— А вы тоже от газовиков? Я уже всё сказал: ничего я вам тянуть не дам! И нечего новых пгисылать! Так и скажите своим этим начальникам!

Полный мужчина лет семидесяти, одной рукой опирается на невысокий дощатый забор как на трибуну, а второй, в которой зажаты какие-то сложённые вдвое документы, яростно размахивает жестикулируя. Говорит он довольно высоким голосом, что я даже засомневался сначала, мужчина ли это. А лёгкая картавость этого человека делает момент уже совсем комичным: ни дать ни взять Ильич на пенсии. Разве что густая седая шевелюра не к месту.

— Нет, — говорю улыбаясь, — я к сожалению не от газовиков! Я наличники и резьбу фотографирую!
— Бгосьте! Вы это п’екгатите! Я уже сказал, что отказываюсь! Это моё законное пгаво!!! И пегестаньте выдумывать эти ваши! Было уже!
— Да нее, — смеюсь, — я правда только по наличникам.

«Хорошо, — думаю, — что несколько минут назад положил в карман пачку открыток!» Теперь демонстративно достаю эту стопку из кармана, беру из неё верхнюю и протягиваю этому человеку.

— Смотрите, — говорю, — тут три окошка из разных регионов: где кот — это Ивановская область, с бабушкой — Ярославская, а справа — это Бурятия. Это мои фотографии. И тут адрес сайта.

Мужчина вертит открытку, фиксирует на ней взгляд, держа её некоторое время на вытянутой руке, потом переводит взгляд на меня, снова на открытку и, наконец, на свой дом, украшенный неплохими, в общем, наличниками, годов, наверное двадцатых прошлого века.

— И чё, это ценно?
— Ну конечно! — радуюсь я тому, что разговор наконец отходит от обсуждения газовых служб. — Всё ценно! Они же в разных регионах отличаются. Вы…

Но мужчина не дожидаясь продолжения протягивает карточку обратно, перебивая меня:
— Нет, знаете что. Я вас не знаю. Возьмите, возьмите, я не могу. Я понимаю, может вы хороший человек, но я вас не знаю, я не могу. Нет. Заберите пожалуйста, я не буду общаться, уходите. Не надо ничего фотографировать.
Он настойчиво трясёт листком, протягивая его назад, и я, подчиняясь его воле, подхожу забрать карточку обратно.

Хоть его наличники и не являются чем-то уникальным, но мне как-то особенно досадно: нечасто попадаются люди, сознательно отказывающие в том, чтобы снять наличники. Я вкладываю открытку обратно в стопку таких же, убираю их в накладной карман зеленых брюк и, чувствуя, что терять мне уже нечего, решаюсь высказаться.
— Зря вы так. Я ведь на самом деле просто наличники фотографирую безо всякой задней мысли. У вас тут с газом какие-то тёрки, я понял. Но я вообще не местный, понимаете? Я просто еду мимо, как турист, понимаете? Вижу красоту, останавливаюсь сфотографировать. Даже на участок к вам не прошусь… Вы, по сути дела, вообще не имеете права мне что-то командовать, пока я на дороге стою… — я вываливаю на него обиду за этот дом и за десятки других, которые тоже не удалось сфотографировать, по нелепой прихоти хозяев, наговариваю лишнего, хоть я и понимаю одновременно, что чувствует человек, когда кто-то неизвестный, с непонятной целью фотографирует его дом… Понимаю его… Но остановиться получается не сразу. — Да в конце концов, это же глупо и неправильно! Дом ваших соседей сохранится в истории, его фотография будет в виртуальном музее, а вашего, более интересного даже, не будет…
Не знаю, что происходит на самом деле и почему меня несёт. Мне отказывали уже десятки, а может и сотни раз. Когда-то мирно: мол, слушай, работа такая «нигде не отсвечивать», когда-то — как в той деревне, где за наличник бабушка погибла — аргументировано, бывало, что и камнями кидались. Но такого, чтоб меня прорывало выговориться, когда вопрос уже в общем-то закрыт, такого не случалось. Всегда было как-то иначе. Спокойнее что ли. Может поэтому и прорвало. Критическая масса наверное, ну или старею…
Мужчина смотрит, как я докипаю, и как-то криво улыбается. Не ухмыляется, но как-то вроде «видали мы и таких комедий». Потом, словно высвобождая ворот из тугой рубахи (точно штабс-капитан Овечкин в исполнении Джигарханяна) тянет подбородок в сторону, перекладывает документ в руку, которой держится за невысокий забор, а освободившейся подзывает меня легким жестом, достойным руки Цезаря — мол, подходи, подходи сюда. И подкрепляет его словами:
— Молодой человек… Подойди… Подойди пожалуйста.
Я, незаметно для себя пятившийся назад в ходе своего монолога, останавливаюсь, затем делаю несколько шагов навстречу и мы какое-то время смотрим друг на друга метров с пяти. Он первым нарушает тишину. Голос его звучит твёрдо, тихо, хоть это и кажется невозможным: он по прежнему высок до звона.
— Молодой человек…. Не надо на меня обижаться. Я поясню… Я один. Как бы вы себя повели?.. Здесь хотят вести газ, вы заметили. А я здесь живу. Я чегнобылец. Но это их не останавливает конечно… — Он вдруг оттягивает ворот футболки, показывая границу загара и розовый операционного шва в основании шеи — Меня пытались ножом достать здесь. Вот здесь пгямо, где вы стоите. Я двое суток полз к догоге. А когда вышел, в меня стгеляли. Со спины, подло. Здесь же, понимаете? Вот здесь, где вы сейчас стоите. — Он чуть приподнимает волосы над правым ухом и я вижу многократно пересечённый поперечными следами скобок, коричневый двойной кривой шов от брови и назад, наверное до затылка. — Позатой весной. А когда я оклемался, наш глава, на коленях ко мне полз, умолял, чтоб я подписал, потому что: «Мол тебе плевать, а мне что делать? У меня дочка в Москве! Они не остановятся». Я плюнул ему в рожу, хотя наши отцы госли вместе… Я плюнул, потому что именно из-за таких как он, слабаков, у нас все беды и пгоисходят. Потому что — он произносит эти слова особенно чётко, членораздельно, — Надо. Уметь. Отказывать. И я имею на это полное пгаво. Понимаете?

Перевёрнутый с ног на голову, выпотрошенный, словно постиранный плюшевый медведь я только и нахожу сил, чтобы кивнуть.

А потом ухожу к машине и долго-долго пью сладкий чай из термоса, слушая, как ровно, без перебоев работает мотор и как настойчиво, минута за минутой, лопасти вентилятора гоняют нагретый воздух по салону…
…

PS На фотографии совершенно не имеющий отношения к рассказу, дом учителя гимназии Быстржицкого, построенный в Томске в 1917-м году.

#ВПоискахНаличников #ТомскаяОбласть #Томск #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники

Абонент вне зоны действия сети

…— Здравствуйте! Вы не против я наличники сфотографирую?

— А для чего вам это? — как-то подозрительно смотрит на меня парень лет тридцати, в лёгком льняном костюме, сидящий одновременно в телефоне и на бежевом кожаном переднем сидении криво припаркованного около дома рэнжровера.

— Это для музея наличников. Я их изучаю просто, езжу по всей стране и фотографирую.

— А где это у нас такой музей? — допытывается он.

— Музей виртуальный: он только в интернете. Там фотографии только. — Я стараюсь улыбаться добродушно, но парень почему-то всё равно не унимается:

— А вы по фоткам вырезать их в смысле будете?

— Нет.  Ну в смысле пока не планировал. Я книгу о них пишу. — отвечаю я, начиная уже утомляться от этого допроса.

— А меня не будете фотографировать?

— Ну только, — протяжно говорю я, — если вы попросите…

— Нет, меня не надо, пожалуйста: меня тут не должно сегодня быть. А почему две камеры?

Я, пожалуй, впервые слышу этот вопрос не от детей (которых интересует сразу всё: почему одна красная, а другая желтая, а ещё, почему-то, являются ли они водонепроницаемыми, будто всё желто-чёрное непременно предназначено для погружений), поэтому решаю не отшучиваться привычно, что, мол, одна делает цветные фотки, другая же — чёрно-белые, а отвечаю как есть:

— Это чтоб объективы туда-сюда не менять… ну чтоб пыль внутрь камеры не попала: одна вблизи снимает, а другая вдаль.

И пока он не сгенерированным новый какой-нибудь вопрос, спрашиваю сам:

— Так вы не против? Если без вас?

— Да, снимайте-снимайте, конечно! Это не мой дом вообще! — огорошивает он меня, и продолжает, словно оправдываясь:

— Вы… Вы только не подумайте чего… я не это… просто я в командировке сейчас… не тут: в Иваново. А здесь же рядом, вот я и жигнул в Лежнево. Тут, знаете… у моих тут родительский дом на этих улицах стоит. Только я адрес не знаю точно…  вот, — он приподнимает в руке телефон, словно взвешивая его, — ищу его по старым фоткам…

— А позвонить-спросить? Или вы сюрпризом хотите нагрянуть? — весело начинаю я, но, глядя на загадочную улыбку, начинаю подозревать что-то…

— Нет-нет, я не… — мнётся он отчего-то, — Дом на самом деле давно продали, я тут в садик только отходил…

Он делает небольшую паузу, в которую я как раз успеваю сфотографировать наличники, а потом заканчивает фразу, которую я почему-то именно и ожидал услышать:

— А позвонить уже некому… некуда… туда мы пока пока ещё вышек не построили…

#ВПоискахНаличников #НиДняБезСтрочки #ИвановскаяОбласть #Лежнево #ДомоваяРезьба  #nalichniki #наличники

Просто котокошко

Кошка на подоконнике окна с резным наличником…У меня есть своя фокус-группа, ей двенадцать лет, она постоянно (как и мы все впрочем) зависает в  телефоне и планшете, потому что там все друзья и любимое дело: она рисует мультики.

Мы сидим с ней, обедаем. Я собираюсь выезжать на летний фестиваль Русского Географического Общества, тороплюсь.

— Саня, — говорю, — если бы ты была на кого-нибудь подписана, кто постит фотографии и рассказы о них каждый день, а в один из дней он бы не успевал написать историю, ты бы предпочла, чтоб была просто фотка, или вообще ничего, как будто бы выходной у человека?

— Фотку! — сняв из уважения один наушник с уха, не задумываясь говорит она.

— Пасиб!

 

Ну и всё.

Чекалин. Самый маленький город в России: население всего лишь 950 человек!

 

#впоискахналичников #наличники #nalichniki #котокошки #чекалин #тульскаяобласть

Планы на ближайшее будущее

Еду сегодня на юго-восток Подмосковья, в Кратово: буду рассказывать о наличниках в «Дачном ответе».

Завтра (7 июля) с 14:00 буду в 84-м павильоне ВДНХ: там летний фестиваль РГО. Сначала детский мастеркласс с раскрасками, а в 15:30 лекция «11 лет в поисках наличников».

В воскресенье (8 июля) буду в Ворсме (это Нижегородская область) на фестивале «Русская Тоскания», там обзорная лекция «История наличника», начало в 15:00.

В понедельник (9 июля) в 10:20 утра буду в прямом эфире программы «все свои» на радио Москвы.

А вечером понедельника — в Казань!

Присоединяйтесь ко встречам и прислушивайтесь к радио!

PS На фото — гостиница из Гороховца, причём безо всяких на то оснований: просто хороша!)
#наличники #nalichniki #деревянноезодчество #гороховец #Владимирскаяобласть

СохранитьСохранить