…— А, ну я по́няла, вы дома фотографируете, чтобы сохранить, я где-то слышала про такое. Это вы тоже, как соцработник ездите?
Круглолицая женщина средних лет неторопясь, спускается с крылечка, подходит ко мне довольно близко, улыбаясь при этом так, словно мы с ней хорошие друзья.
— Здравствуйте! Ну почти так, — невольно улыбаюсь ей в ответ и я, — только к сожалению по своей инициативе.
— Ну просто я так и подумала… То здесь, то там… Я вот тоже…
Она неожиданно умолкает, прислушивается к звукам в доме. Прислушиваюсь и я, но кроме привычно приглушенных полуденных будних звуков одноэтажной окраины — собак, птиц, какого-то далёкого редкого стука, то ли топора, то ли молотка — не слышно ничего… Ветер ещё…
— Ездите тоже? — не выдержав тишины переспрашиваю её я.
— Да. — она возвращается взглядом ко мне и я замечаю, насколько пронзительно серые, пепельно серые, печальные у неё глаза. — Знаете, бывает нужно, если человек, к примеру, умирает, или болеет, вот сиделка нужна. Вот, я так работаю. Я тут просто за бабушкой хожу вот сейчас. Она спит, я чего вышла. Я просто подумала, если вы вот так гуляете целый день, вы чаю хотите?
Ой, — говорю, — да ну что вы, не сто́ит! Мне ещё снимать и снимать… — пытаюсь зачем-то отвертеться я.
Вообще желание пообщаться обычно идёт наперекор количеству фотографий, которые удастся сделать за световой день. «К тому же, — думаю, — про возраст наличников, расспрашивать смысла особого нет… Надо идти, — решаю уже окончательно — конечно, надо идти»…
Тем не менее через пять минут мы сидим на с горячими кружками под яблоней, на тёмных от влаги скамьях и связке старых газет под попой «чтобы не испачкаться». Мне мнится в её речи лёгкий украинский акцент, но она удивляется и замечает забавно, что никогда не была южнее Краснодара.
— Я до этого вот год назад я во Ярославле работала несколько месяцев, там у нас женщина была, у нас был частный пансионат и женщина была в очень тяжелом состоянии.. Вот… при смерти. И я даже домой не могла уехать, потому что я была… Как бы у меня работа два через два, там, два дня я работаю, а два дня выходная. А куда я поеду в выходной день? Я в Ярославле, а не в Туле. Я в Туле вообще живу. Вот. Но моя напарница уколы ей не захотела делать, а у ней были боли и я ей делала наркотики. Я уколы в свою смену делала и ещё в ту смену. И она у меня умерла на смене. Вот. И я ездила на похороны. На похороны ездила. А в позапрошлом году… Это прошлой зимой в марте было. Год назад, в прошлом марте. А в прошлом как раз это в конце 16-го года, я летом только приехала с Первоуральска, там жила два года, а работу тут не нашла, ну так, такая-то: то там работа, то там… А мне эти знакомые с Первоуральска звонят: «Марин, приедешь в Шадринск!» Где Первоуральск — две тысячи до Тулы ехать, а Шадринск еще правее! Ещё триста километров. Значит звонят: «…Надо бабушку там смотреть». Я там ещё три месяца была. И тоже мы её похоронили. Ну совсем уже. Ну родственники заняты с утра до ночи, на базе работают начальниками и некому… Вот. И ездила, они оплатили дорогу. Я вот за бабушкой сидела три с половиной месяца, а мне заплатили за четрые месяца! У меня тысяча в сутки, так они еще пятнадцать тысяч сверху дали. Она умерла в середине ноября, а мне заплатили за весь месяц. Конечно там ещё кое-что поотдавали… Ну такое там… Материал, там нитки у неё оставались…
Марина на несколько секунд замолкает, шумно пьёт чай… Я что-то хочу спросить… Многое… Но голос предательский скрипит, выдаёт только:
— Тяжело наверное вот так? Люди умирают перед вами…
Она ставит чашку, бросает на меня единственный взгляд и снова смотрит куда-то вдаль.
— Тяжело. Тяжело. Я сейчас вот с бабушкой сижу. Такая бабушка хорошая… Просто с головой уже проблемы, а по характеру ну золото просто! «Ангел мой!» — вот она мне всё время говорит: «Ангел мой!» И эта… Когда ей стало уже совсем плохо, ну становится, я думаю, что если она умрёт, я уже не выдержу. Просто я уже к ней так… Так её полюбила… Вот… Такая хорошая… Есть, знаете, люди по характеру, хоть и старые, отвратительные. По характеру невыносимые… А есть такие…
Вдруг она замолкает, выпрямляется снова прислушиваясь, встаёт (отчего газеты пытаются соскользнуть с лавки на землю, а она их привычным жестом возвращает на место), и уходит в дом, покрутив пальцем в воздухе, чтоб я, мол, не останавливался.
Чай то ли со смородиной, то ли ещё с чем-то. То ли и не чай вовсе. «Наверное надо же что-то ещё спросить, — думаю я. — Жалеть ведь потом буду, что не спросил…»
…— У меня график в Ярославле был три дня всего в неделю. — она возвращается довольно быстро и сразу продолжает рассказ, — То есть три тысячи в неделю. А что это? Три на четыре — двенадцать тысяч на месяц выходит. На дорогу, на то, на это… Ну это для меня мало совсем. На жизнь-то хватит, а мне надо детям помогать! У меня два сына, они выросли женились, ну… Знаете, — она прерывается, явно подыскивая определение, — они взрослые, но они не взрослые… Как бы это сказать… Они просто ростом большие… Выглядят так. Такие большие мальчики… На жизнь у меня есть, а им помочь нет. И я сказала детям, что поеду на вахту. Перед тем ещё Новым годом, поехала в пансионат на Волгу, ну такой частный пансионат. Там сеть пансионатов частных. Может знаете, это пансионаты, в посёлках стоят коттеджи, они их арендуют и там держат пансионат. Где-то такой недавно сгорел, или в прошлом году… там пожар был. Там же еще дома рядом есть, и сосед, — она повторяет, чтобы я обратил на это внимание, — сосед! Топил баню, искры, и дом… Люди пострадали, поумирали в пансионате. Главное у них ничего не горело, а сосед их спалил. Сжёг. Почему? Там люди не все могли выбежать, во-первых в дыму, люди лежачие, люди на колясках! А сиделки две! Ну ухаживают. Как они их там двадцать человек выведут? Ну то есть люди умирают не всегда от огня, от дыма! Вот даже, помните в Кемерово, дети писали СМС-ки… Я не смотрела эти новости, мне когда сказали, я говорю: «Я не выдержу смотреть» Так вы представляете, мне на телефон — это у меня новости! — так они мне присылают фотографии и фамилии погибших! Ну фамилии ладно, но фотографии! Я это всё вижу, представляете! Я потом выходной взяла, поехала домой… как-то развеяться… Это было воскресенье… я в понедельник я узнаю, во вторник еду домой… Ну короче это… Очень тяжело…
Какое-то время молчим. Я делаю вид, что это пар от чая на глаза действует. Она отворачивается, но через минуту, вспомнив, продолжает…
— Ну короче, эти частные пансионаты. Ну я поехала. И как раз на новый год там была… Мне там не понравилось, я была четыре дня и я вот уехала. А чего не понравилось? Когда я смотрела за бабушками… Я смотрю обычно вообще за пожилыми людьми… Ты понимаешь, что человек прожил жизнь свою, ну уходит… Достойно уходит, ты помогаешь, можешь помочь… Есть родственники, которые могут платить сиделке немало — тысячу в день, вот… Ну короче дорого… Я же понимаю, это большие деньги, не все могут… И я приехала.
Она вдруг тяжело сглатывает, трёт глаза. Фразы становятся короче, но она продолжает говорить и слёзы уже беспрепятственно текут по её круглому лицу…
— А там двое мужчин у них…. Все бабушки, но один мужчина молодой… Альцеймер у него, представляете… И этот молодой мужчина… такой хороший… Я просто когда стала за ним ухаживать, я на него смотрю, и у меня слёзы.
Она говорит «у меня слёзы», а сама смеётся, улыбается сквозь непрерывный поток слёз, и разводит руками, как бы говоря: «Ну что вот с этим делать»…
— Я два дня плакала. За ним ухаживала. Девчёнки мне: «Ты что заболела?», я говорю: «Да, заболела!». Ну слёзы: глаза-то! Они: «Как бы мол давай, одевай маску!» — Они думали просто, что у меня грипп. А я просто плакала из-за этого мужчины. Два дня плакала постоянно. И когда я им сказала: «Я говорю, я не могу, у меня сердце уже стало болеть.» Они говорят: «Нет…» (Они там все курят, одна в морге работала… Короче надо быть пофигистом, чтобы там работать…) И они мне сказали: «Просто это не для тебя…» Хотя я отработала сиделкой уже двадцать лет… Работала и в Мурманске и в доме-интернате под Питером… То есть как-то… Просто видать или я старею или чего… И они сказали: «Нет, ищи другую работу»…
— Я говорю: да, одно дело, когда я за одной бабушкой смотрю в квартире… Выдержать это очень тяжело, когда человек уходит, но это как бы естественно… Я… вот бабушка такая хорошая сейчас, но я же всё понимаю… А вот… я один раз нашла работу: требовалась сиделка к мальчику, 9 лет, после аварии. Так, вы знаете, я когда звонила по работе и спросила: «Что с мальчиком?», я не могла говорить, я плакала… Я не видела его ещё! Поэтому тяжело это, тяжело… мне поэтому детей очень жалко этих, которые… Вот поэтому… тяжело…
…
PS На фото — не тот дом, в саду которого произошел этот разговор.
PS2 #ВПоискахНаличников #Белавино #МосковскаяОбласть #ДомоваяРезьба #nalichniki #наличники
